выдвинул вперед правое крыло с двумя /
f. 36 v./ отрядами иноземцев. Поляки, видя, что их предупредили, все поставили на кон, атаковав с какими-нибудь десятью хоругвями кавалерии правое крыло с такой яростью, что после некоторого сопротивления, оказанного этими иноземцами, все обратились в бегство, кроме основной армии, которая была как завороженная и не трогалась, словно потеряв всякую чувствительность, затем они двинулись вправо к деревне, у которой находилась большая часть пехоты и несколько пушек. Пехота эта, видя поляков так близко, начала давать залпы, произведя десять или двадцать тысяч аркебузных выстрелов, которые вселили такой ужас в ряды поляков, что они в полном смятении обратились в бегство. Тем временем остальная часть их кавалерии и пехота приближались с величайшей поспешностью, считая дело выигранным. Но увидев своих, поворотивших назад в таком беспорядке, пустились бежать; и на протяжении семи или восьми верст они были преследуемы пятью или шестью тысячами всадников. Димитрий потерял почти всю свою пехоту, пятнадцать знамен и штандартов, тринадцать пушек и пять или шесть тысяч человек убитыми, не считая пленных, из которых все, оказавшиеся русскими, были повешены среди армии, другие со знаменами и штандартами, трубами и барабанами были с триумфом уведены в город Москву[283]. Димитрий с остатком своих войск ушел в Путивль, где находился до мая.
Армия Бориса приступила к осаде Рыльска, сдавшегося вышеназванному /f. 37/ Димитрию. Но, пробыв там в бездействии пятнадцать дней, осаду сняли, намереваясь распустить на несколько месяцев армию, которая очень устала. Однако Борис, узнав об этом, написал командующим своей армии, безоговорочно запретив ее распускать. После того, как армия немного оправилась и отдохнула в Северской земле, Мстиславский и князь Василий Иванович Шуйский (который был послан из Москвы в товарищи сказанному Мстиславскому)[284] направились к другой армии, которая, прослышав о поражении Дмитрия, осадила Кромы. Обе соединившиеся армии пребывали под Кромами, не занимаясь ничем достойным, вызывая лишь насмешки, вплоть до кончины указанного Бориса Федоровича, который умер от апоплексии в субботу двадцать третьего апреля того же года[285].
А прежде чем перейти к дальнейшему, следует отметить, что меж ними совсем не бывает дуэлей[286], так как, во-первых, они не носят никакого оружия, разве только на войне или в каком-нибудь путешествии, и если кто-нибудь оскорблен словами или иначе, то должно требовать удовлетворения только путем суда, который приговаривает того, кто задел честь другого, к штрафу, называемому бесчест[ие], то есть возмещение ущерба для чести, которое, однако, зависит от пострадавшего, а именно — подвергнуть ли битью батогами (что происходит таким образом): ему обнажают спину до рубахи, затем укладывают его на землю на живот, два человека держат его, один за голову и другой /f. 37 v./ за ноги, и прутьями в палец толщиной бьют его по спине в присутствии судьи и оскорбленного и всех тех, кто тут [случайно] находится, до тех пор, пока судья не скажет «довольно»; или же обязать его выплатить заинтересованному лицу в качестве возмещения сумму жалования, которое тот ежегодно получает от Императора. Но если тот женат, он должен заплатить вдвое больше в удовлетворение за оскорбление его жены, так что если тот получает пятнадцать рублей ежегодного жалования, он платит ему пятнадцать рублей в удовлетворение за оскорбление и тридцать рублей для его жены, что составляет сорок пять рублей, и так поступают, каким бы ни было жалование. Но оскорбление может быть таким, что оскорбившего бьют кнутом и гонят по городу, сверх того он заплатит сказанную сумму и затем будет сослан. Если в непредвиденном случае, какому я был свидетелем один раз за шесть лет, произойдет дуэль между иностранцами, и если одна из сторон будет ранена, буде то вызвавший или вызванный, так как для них это безразлично, его наказывают как убийцу и ничто ему не служит оправданием. Более того, даже если человек был сильно оскорблен словами, ему, однако, не разрешается ударить хотя бы рукой под угрозой вышесказанного. Если же это произойдет и другой возвратит ему удар, то в случае жалобы их обоих приговаривают к вышеназванному наказанию или к уплате штрафа Императору, по той причине, как они говорят, что, отомстив за себя оскорблением или возвратив удар оскорбителю, оскорбленный покусился на авторитет суда (который оставляет лишь в своей компетенции расследование ущерба и наказание за него); /f. 38/ и поэтому суд намного более скор и строг в этих спорах, оскорблениях и клевете, чем при любых других делах. Это соблюдается весьма строго не только в городах и мирное время, но также в армиях во время войны, относясь лишь к дворянству (так как удовлетворение за оскорбление простолюдина и буржуа[287] всего лишь два рубля). Правда, они не придираются немедленно к каждому слову, потому что весьма просты в разговоре, так как употребляют только «ты», и даже были еще проще, так как если идет разговор о чем-либо сомнительном или небывалом, то вместо того, чтобы сказать: «это по-вашему», или «простите меня», или тому подобное, они говорят «ты врешь», и так даже слуга своему господину. И хотя Иоанн Васильевич был прозван и слыл тираном, однако не считал за дурное подобные уличения во лжи; но теперь, с тех пор, как среди них появились иностранцы, не прибегают к ним так свободно, как каких-нибудь двадцать или тридцать лет назад.
Князья Мстиславский и Шуйский были отозваны незамедлительно после смерти указанного Бориса его женой императрицей и Федором Борисовичем, сыном покойного; армия, однако, не была оповещена об его смерти. Двадцать седьмого для того, чтобы привести воинство к присяге, и для того, чтобы сменить на этом месте своих предшественников, в армию приехал Петр Федорович Басманов (который был губернатором Новгорода, /f. 38 v./ когда Димитрий его осаждал) и еще один [вельможа]. Армия признала Императором и присягнула в верности и покорности Федору Борисовичу, сыну покойного, который послал весьма благосклонные письма в армию, увещевая ее хранить по отношению к нему ту же верность, что она показала по отношению к усопшему отцу Борису Федоровичу, заверяя в своей щедрости к каждому по истечении шести недель траура.
Князья Василий Иванович Голицын[288] и Петр Федорович Басманов со многими другими семнадцатого мая перешли к Димитрию Иоанновичу и взяли в качестве пленников двух других воевод, Ивановича Годунова[289] и Михаила Салтыкова[290]. Остальные воеводы и армия пустились бежать в Москву, бросив в траншеях все пушки и военные припасы. Изо дня в день города и замки сдавались сказанному Димитрию,
