этом участке, пусть дом растет быстрее, чем трава на удобренной земле, — пожелала Субайбат.
— Пусть в этом доме никогда не погаснет радуга счастья, а в очаге — огонь, — сказал Магомед.
— И пусть всегда солнце играет на крыльце и дитя в колыбели! — закончила Субайбат.
— Спасибо, — поклонилась старикам Аминат, — желаю и тебе дожить до свадьбы самых младших своих правнуков.
— Ну, в добрый час, Байсунгур, — сказал Магомед, поднимая с земли кирку и протягивая ее Байсунгуру. — Ты еще настолько в силе, что если сунуть тебе под мышку куропатку, то она зажарится, прежде чем я скажу «вассалам». — Тут Магомед выдернул из своей бороды волосинки и бросил их в огонь со словами: — Пусть каждый, кто ступит на этот порог, доживет до той поры, пока его голова и борода не уподобятся снежным вершинам.
— Спасибо, Магомед-даца[6], пусть и в вашем роду все доживают до столь почтенного возраста.
И Байсунгур, вскинув кирку над головой, размахнувшись, ударил ею в середину костра. С шипением взметнулись искры.
Между тем у костра, на участке, уже собирался народ. И каждый, подходя к Аминат и Байсунгуру, говорил добрые слова. Но вот настала пора переходить от слов к делу. И застучали о землю кирки. С каждым ударом все глубже и шире становилась яма для фундамента.
Сыновья Байсунгура — Аминтаза, Сурхай и даже самый младший Ахмади — тоже трудились вместе со всеми.
И только не било здесь виновника торжества, будущего хозяина этого дома.
По обычаю гор, ему пока нельзя было появляться здесь. Его должны были отыскать, обвесить разными вещицами, привести сюда, со смехом и шутками столкнуть в готовую яму для фундамента и потребовать выкупа. Вещицы полагалось оставить в яме. А выкупом служили всевозможные яства, которые, не скупясь на выдумку, заказывали ему аульчане.
Строго соблюдая законы игры, родители взрослого сына заранее заготавливали еду и питье, предугадывая вкусы аульчан.
Смело можно сказать, что в ауле Струна не осталось ни одного мужчины, который бы не поработал киркой для фундамента под дом Алибулата.
И под этими сильными руками твердая каменистая почва не выдержала — поддалась, раздробилась на комья, рассыпалась, как непрочный стог сена на резком ветру.
В разгар работы неожиданно раздался смех. Женщины захлопали в ладоши:
— Вабабай, посмотрите, кого ведут!
Со стороны аула, увешанный, как новогодняя елка, медленно двигался Алибулат в окружении ликующих детей и подростков.
Мужчины, побросав кирки, помчались ему навстречу и, раскачав, бросили в вырытый котлован.
— Вай, посмотрите, аж до самых плеч! — ликовали мужчины.
— Ну, Аминат, теперь держись, поглядим, какая ты хозяйка! — подзадоривали женщины.
— Я давно мечтаю о супе из свежей крапивы! — выкрикнула свое пожелание Умужат.
— А я — о жарком из свежей печенки.
— А мне чуду́ с молодым медом.
— Вабабай, женщины, — сказал Садрудин, стряхивая, землю с кирки, — однако и аппетит у вас! Дайте и нам, мужчинам, слово сказать. Я, например, хочу свежую баранью голову и лепешки из кукурузной муки. И чтобы обязательно с чесночной подливой.
— А мне бы каши с курагой, — вздохнул старый Магомед, — а запить бузой из сахарного сиропа.
— Вай, неужели у вас такие скромные желания? — засмеялась. Аминат. — Не стесняйтесь, говорите, завтра уже будет поздно.
— Ничего, на первый раз достаточно. Наши желудки не растягиваются, как моченая баранья шкура.
Ведь впереди еще день, когда дом будут покрывать крышей, а потом стены мазать глиной…
И Садрудин, прыгнув в яму, стал срывать с Алибулата монеты и бросать на землю. А Магомед, опершись о палку, встал на краю ямы, приговаривая:
— Пусть в доме будет достаточно денег, чтобы хозяева от нехватки не стали злыми, как дикие звери, а от сытости — равнодушными, как домашний скот. Пусть жизнь их будет сладкой как мед, что остался на дне ямы. Пусть с каждым годом в хлеву будет все больше овец, таких кудрявых, как этот клочок, что ляжет под камень фундамента. Пусть коровы будут молочными, кинжалы — острыми, пандуры — звонкострунными, а хозяева — трудолюбивыми, словно пчелы.
А в это время ребятишки, попрыгав в яму, с радостным визгом обдирали Алибулата: на землю летели монеты и ломти хлеба, колосья и огрызки сыра, лоскутья и липкие кусочки сот, и даже игрушечный пандур…
Затем растерянного Алибулата выволокли наверх и вручили ему кирку со словами: «Трудись, Алибулат. Если у хозяина не болит за себя живот, то вряд ли у других за него заноет рука».
— Братья и сестры! — время от времени напоминала Аминат, подзадоривая работающих. — И у вас будет в жизни такой день. Кто сегодня с нами — с теми мы завтра.
Но вряд ли кто-нибудь нуждался в этом напоминании. Работа так и горела в руках.
Уже не за горами и время обеда. Аминат еще загодя ушла домой, чтобы как следует подготовиться. Ведь ей предстояло сегодня накормить чуть ли не весь аул. Да не как-нибудь, а каждому угодить. Женщины отправились ей помогать, приговаривая: «Уж сегодня-то мы опустошим кладовки Аминат. Поглядим, что она прячет в ларях. Пусть ей навсегда запомнится день, когда ее Алибулат стал взрослым».
Конечно, не обошлось и без пересудов.
Патасултан, отстав от остальных, наклонилась к уху Патимат:
— Ты заметила, как Умужат старается? Сразу видно, мечтает породниться с Аминат. Недаром говорят: куропатка сама квохтаньем выдает свое гнездо.
— Вай, Патасултан, — подхватила Патимат, — и не говори! Умеют жить люди, не то что мы… Мои бедные дочери, наверное, так и останутся без мужей. А все потому что я, дура, с тех пор как они заневестились, не могу свободно разговаривать с матерями, у которых взрослые сыновья. Все боюсь — вдруг они подумают, что мы метим на их сына…
— Весь аул замечает, как эта Умужат перед ними заискивает, прямо на цыпочках ходит, — снова зашептала Патасултан. — Алибулата иначе не называет, как «мой дарман»[7]. Вчера, — и Патасултан, воровато оглянувшись, зашептала еще тише, — сама видела, как Алибулат вечером поехал к реке поить коня. И тут же, смотрю, выходит из ворот Хамиз, разнаряженная, как принцесса, и с новым кувшином. И, как куропатка, важно так проплыла мимо нашего крыльца. Когда Алибулат возвращался обратно, она словно бы нечаянно встретилась с ним на том месте, где, говорят, до революции была делянка Ахмегази, а теперь там сеют свеклу для скота…
— А что было дальше? — загорелась Патимат. Надо сказать, что ею руководило не просто женское любопытство. Она сама имела виды на Алибулата, мечтая выдать за него свою старшую дочь. Судьба не подарила ей сына, и теперь она хотела восполнить этот пробел, породнившись с семьей Аминат, богатой мужчинами. Но, в отличие от Умужат,
