умеренность?
Если политика ультиматума могла предотвратить войну, то к войне неизбежно вела политика европейского концерта. Мы не имели завоевательных целей. Мы не хотели колебать оснований европейского порядка. У нас была простая, бескорыстная и ясная цель, и с чистой совестью могли мы приглашать всех к содействию нам в этой цели. Соглашение со всеми есть дело приятное, но соглашение со всяким могло быть у нас только в виду этой нашей цели. А европейский концерт составлялся на основании чужой программы и в противных нашим целям видах.
Что же вышло последствием? Убеждение, что Россия ищет только способа отступить приличным образом, что она расстроенна, расслабленна, бессильна, что она борется с тяжким внутренним недугом. Мы доказывали наше миролюбие, а у турок прибывал дух по мере того, как они обманчиво убеждались в слабости и неискренности России, и фальшивый дух возрос у турок до того, что они уже не в состоянии справиться с ним. Они собрали и напрягли все свои силы. Два года дипломатических ухаживаний за ними подняли в них самоуважение до невероятной высоты, и теперь Порта не могла бы, если бы и захотела, пойти на мирное соглашение.
* * *
Итак, политика европейского концерта, политика уступок и мира во что бы ни стало роковым образом влекла нас к войне. Напрасны были предостережения – неотвратимое совершилось. Так было угодно Богу!
В 1863 году (увы, мы забыли его уроки!) не было войны, но она была бы неизбежна, если бы великодушная решимость нашего Государя не положила конец той поистине самоубийственной политике, которой мы тогда следовали в наших делах… Это было счастьем, потому что война в то время не имела смысла; она была бы напрасным кровопролитием.
Иное дело теперь! Возблагодарим Бога, что Его святая воля судила нам быть современниками великого дела, к которому готовила Россию вся ее история. Искусная политика твердости привела бы нас к мирному исходу, но к результатам несущественным и малым. Политика уступок приводит нас к событиям великого значения. Но пусть же знают миролюбцы, что их советы были не к миру, а к войне. Да примирятся они с этим, как мы примиряемся с последствиями их политики, и да почтут они в себе орудие Промысла, который через них отнял разум у наших врагов…
На этих днях в статье, писанной, очевидно, официозным пером, прочли мы следующее: «Никакие дипломатические ноты, никакие протоколы не принимаются Портой до тех пор, пока она не получит полной уверенности, что может быть принуждена силою оружия к исполнению того, чего от нее требуют».
Но зачем же не говорили вы так прежде или зачем не слушали, когда говорили вам это другие? А теперь поздно проповедовать эти истины, потому что Порта сама называется на войну, которая стала для нее внутренней необходимостью.
То же официозное перо продолжает: «Сила дружбы и степень уважения западных держав к России всегда были и будут пропорциональны силе энергии и твердости в преследовании своих целей, которую обнаруживает русская политика. Чем неуклоннее стремилась наша политика к достижению поставленной ею цели, чем больше обнаруживала она сознания действительных интересов России, тем внушительнее были ее действия в глазах западноевропейских держав и тем слабее их противодействие».
Но неужели вы только теперь убедились в этом? Неужели же вы не вынесли этого убеждения из событий 1863 года?
То же словоохотливое перо пишет далее: «Русская политика будет пользоваться всеобщим уважением, если обнаружит больше мужества и последовательности, чем сколько выказали их западноевропейские державы».
Последние слова прибавлены, очевидно, только для завершения фразы, ибо западноевропейские державы ничем не вызывались к обнаружению мужества и были весьма последовательны в своем смысле.
То же перо продолжает: «Мы глубоко (даже глубоко!) убеждены, что принятие энергических мер против Турции поднимет политический авторитет России в глазах Европы. Наконец, только таким образом действие России в состоянии удержать в определенных границах недружелюбные намерения Западной Европы и еще теснее связать со своей судьбою державы, согласные идти с нами об руку в восточном вопросе». Зачем же не пришли вам на ум эти хорошие мысли в то время, когда вы в начале февраля благим матом вопили, чтобы Россия немедленно разоружилась и мужественно отступила как можно поспешнее?
Вы говорите, что Россия должна настаивать (и подчеркиваете это слово) на действительном улучшении участи христианских населений Балканского полуострова. Зачем же вы за два месяца пред сим кого-то усиленно убеждали поскорее бросить это дело? Вы не убедили тех, кого хотели убедить. Но эта и подобная официозная ложь, разносимая по Европе телеграммами и литографированными листками агентства soidisant русского, производила свое действие и в Константинополе и в Лондоне, и ей там верили…
Вы восклицаете: «Неужели все недавние великие реформы сделали Россию менее сильной и более уязвимой, чем она была пятьдесят лет назад? Возможно ли, чтобы государственный кредит России находился в худшем положении после двадцатилетнего мира, чем он был в начале нынешнего столетия, после семнадцатилетних беспрерывных международных войн? Нет, современная Россия не представляет ни недостатка производительных сил, ни расстройства всех отраслей государственной администрации, ни арены для какой бы то ни было революционной пропаганды». Так говорите вы теперь. Не те речи слышали мы прежде. С негодованием читали мы в иностранной печати глумления над Россией, над ее бессилием, над ее финансовым расстройством, читали поругания русского народа, будто бы преисполненного элементов страшной революции; но нам было жутко слышать те же речи вокруг себя, и мы недоумевали, где их источник – у нас или там, где они печатались?
* * *
Теперь вы можете говорить что хотите. Время ваше кончилось. Вы уже сделали свое дело. Война неизбежна. Восточный вопрос выступает из тесных границ, в которых он доселе заключался, и никто не может предвидеть, как он разыграется.
Возложим на Бога наши упования! Мы сильны правотой, бескорыстием, святостью нашего дела. Наши интересы в этом деле – интересы человечества и христианства.
Внутренние враги России
Дух самоуничтожения
(из статьи «Развившийся у нас, русских, дух народного самоотречения и самоуничтожения»)
С некоторых пор развилась у нас страсть, беспримерная и в наших собственных летописях, и в летописях целого мира, – страсть бранить, порицать и отрицать в себе все, предавать в себе все поруганию и осмеянию, все в себе терзать и уничтожать. Не то чтобы все эти операции производились каждым действительно над самим собой – все эти операции производятся каждым над другими и главным образом над целым обществом, над
