Глава 8
ПРЕПОДОБНЫЙ СИРХ, ТОЛКОВАТЕЛЬ ПУТИ К ПОДНЕБЕСНОМУ
— Ты уверен, что это Граис?
Сирх задал свой вопрос, даже не повернувшись в сторону Миноса.
— Это он, — пролепетал Минос. — Вне всякого сомнения.
— А может быть, обознался со страху? — усмехнулся Сирх. — Ведь пятнадцать лет прошло.
— Он совсем не изменился, — ответил Минос. — И говорит так же, как учитель…
— Он уже давно не учитель, — резко оборвал Миноса Сирх. — Забудь вообще это слово!
— Да, преподобный, — повинно склонил голову Минос, хотя Сирх по-прежнему не глядел в его сторону.
Минос прибежал к Сирху сразу же, как только шалеи увели арестованного Граиса. Преподобный принял его во внутреннем дворике своего огромного дома, где он, по своему обыкновению, пережидал полуденный зной. В центре дворика был расположен бассейн, заполненный прохладной, кристально прозрачной водой, стены его и дно были выложены мозаичными панно, изображающими невиданных морских рыб и фантастических тварей со множеством щупалец. Сам Сирх возлежал в шезлонге под шелковым балдахином. Рядом с ним стоял изящный круглый стол, уставленный графинами с любимыми винами преподобного и блюдами с холодными закусками. Для Миноса же слуга по приказу Сирха принес низкую скамеечку, которую поставил на самом солнцепеке. Сам Минос не решился передвинуть скамеечку в тень и теперь сидел по левую руку от преподобного, обливаясь потом и постоянно вытирая лицо носовым платком, давно уже превратившимся в мокрую мятую тряпку.
Преподобный Сирх был всего лишь на два года старше Миноса, однако если последний ничуть не отличался от зрелого йерита лет сорока, то преподобный выглядел как старец весьма преклонных годов. Тело Сирха было похоже на скелет, обтянутый сухой, шелушащейся кожей, синюшность которой отчетливо проступала даже на фоне характерной для йеритов плотной пигментации. Белки глубоко запавших глаз Сирха имели нездоровый желтоватый оттенок. Последние три года Сирха мучали страшные боли в животе. Боль то отпускала его, то внезапно снова набрасывалась, словно голодный хищник, истосковавшийся по крови. Бывали случаи, когда внезапный приступ скручивал его во время проповеди, вынуждая преподобного быстро и скомканно заканчивать свою речь, чтобы убраться с амвона и упасть на кушетку, поджав колени к подбородку и обхватив руками терзаемый нещадной болью живот.
Сирх старательно пытался утаить свою болезнь от представителей имперской власти, опасаясь, что, узнав о его недуге, кахимский наместник тут же начнет подыскивать нового пастыря для подвластных ему йеритов. Он не обращался к местным врачам, а под различными предлогами совершал долгие и утомительные путешествия в другие страны, где, прикрывшись вымышленным именем, посещал тамошних целителей.
Светила различных школ врачевания подвергали немощное тело преподобного самым изощренным процедурам, зачастую похожим на утонченные истязания. Каких только снадобий не испытал за это время на себе Сирх! За некоторые из предложенных ему лекарств он не задумываясь выкладывал баснословные деньги, — простой йерит не мог скопить такой суммы и за всю свою жизнь.
Но все было тщетно. Несмотря на все затраченные средства, болезнь уверенно брала верх над телом Сирха. И уже никакие ухищрения не могли скрыть того, что преподобный тяжело болен: ни плотный слой косметики, наложенной на его лицо, ни подкрашенные в каштановый цвет жидкие волосы, зачесанные так, чтобы попытаться скрыть лысину, ни нарочито широкие одежды с подкладками на плечах и груди, призванными скрыть нездоровую худобу Сирха.
Никто из врачевателей не решался открыто ответить на вопрос Сирха: сколько же еще лет или дней отпущено ему Поднебесным? Но преподобный и без того понимал, что жить ему осталось не так уж долго. Именно предчувствие близкой кончины заставило Сирха вспомнить о сыне.
Смерть сама по себе не пугала Сирха. Как и все йериты, он свято верил в то, что земная жизнь — это всего лишь ожидание на пороге вечности. Сирх приходил в ярость от того, что должен был покинуть этот мир на взлете своей славы. Пост главного идеолога при дворе кахимского наместника, о котором в годы своих скитаний нищий проповедник по имени Сирх из Дрота не мог бы и мечтать, теперь расценивался преподобным Сирхом всего лишь как промежуточный этап в его карьере.
Не раз посещая вместе с наместником Кахимскую империю, Сирх прекрасно видел, что ее раздирают многочисленные внутренние противоречия: смуты при дворе императора, трудности с контролированием огромных территорий, войны, ведущиеся одновременно на нескольких фронтах. Все это подрывало могущество империи так же неумолимо, как неведомая болезнь подтачивала здоровье Сирха. Пока еще империя могла поддерживать порядок в своих многочисленных колониях, направляя туда войска для подавления мятежей, но среди наиболее молодых и дальновидных кахимских политиков, к числу которых принадлежал и наместник Йера Центий Офр, уже ходили разговоры о том, что усилия эти не оправдывают себя. Колоссальные средства приходилось тратить на содержание многочисленной армии, обеспечивающей безопасность и порядок на территориях, которые зачастую почти ничего не давали, кроме народных восстаний и вооруженных мятежей. До Сирха доходили слухи о зреющем недовольстве среди высокопоставленных кахимских чиновников проводимой политикой и даже о существовании заговора, в результате которого империя либо откажется от ряда колоний, либо заключит с ними мирные договора с предоставлением частичной самостоятельности.
Вот этот последний вариант не давал Сирху спать спокойно, так же как и боль в животе. Еще бы, стать первым правителем единого Йера — за это стоит все перетерпеть! А кто же, как не он, — единственный общенациональный лидер? Именно с ним империя может заключить договор. С ним, и больше ни с кем. Йеритов объединяет только вера, а эту веру несет лишь он один, Сирх. Сирх усмехнулся и покосился на Миноса. А ведь не так давно они, голодные и бездомные, скитались по дорогам Йера. А теперь сам кахимский наместник недвусмысленно намекает Сирху о его блестящем будущем. И наследник здесь пришелся как нельзя кстати. Конечно, было бы лучше, если бы сынок относился к отцу с большим почтением, но тут уж выбирать не приходилось, — болезнь ударила Сирха не только в живот, но и ниже пояса, лишив столь любимых им когда-то радостей плотских утех. Что ж, если самому Сирху по причине болезни, грозившей смести все его грандиозные планы, и не придется взойти на престол, то, по крайней мере, он войдет в историю Йера как родоначальник династии великих правителей.
При мыслях о сыне в душе у Сирха на мгновение потеплело. Он вспомнил о том, что не виделся с Килосом давно — более трех месяцев, и ощутил, как соскучился по нему, по его дерзким фразам, гордой интонации и даже, как это ни странно, грубостям. Пусть даже так, но ведь ни по кому другому он, Сирх, больше не скучал и скучать не мог. Была, правда, несколько лет назад одна женщина, которая приходила к нему, ласкала, но потом куда-то исчезла — ему сказали, что заболела она и умерла. И он какое-то время скучал по ней, но потом свыкся с потерей и успокоился.
Не вовремя, ах как не вовремя вернулся в Йер Граис! Его появление могло серьезно подмочить репутацию преподобного: совсем ни к чему было напоминать йеритам о том, кто именно создал учение о Пути к Поднебесному, которое столь успешно проповедовал он в последнее время от своего имени. Да и не известно еще, как отнесется наместник к нежданному воскрешению канувшего, казалось бы, навсегда в небытие проповедника, слова которого до сих пор звучат по всему Йеру от столицы до самых глухих горных селений. Эти слова повторяют миллионы йеритов, зачастую ничего не понимающих в философской системе учителя, но свято верующих в мудрость Поднебесного, частицу которой он даровал своему посланцу… Черт бы его побрал, этого Граиса! Где он пропадал все эти пятнадцать долгих лет? Ведь он был в тюрьме и сбежал оттуда? Значит, прятался — так получается? А теперь вот объявился. Какого дьявола ему теперь понадобилось в Йере?!
— Где он пропадал все эти пятнадцать лет? — краем глаза глянув на Миноса, Сирх повторил вслух один из вертевшихся у него в голове вопросов.
— Не знаю… — растерянно развел руками Минос. — Честное слово, не знаю… Он ничего не говорил об этом…
Поморщившись, Сирх только рукой махнул. Чего иного можно было ожидать от такого растяпы, как Минос, — всегда долго думает, а в конце концов принимает самое худшее из всех возможных решений. Кем бы он сейчас был, если бы не преподобный, вспомнивший о старом приятеле в час своей славы? Наверное, все еще ходил бы по дорогам с осколком глиняной миски, собирая милостыню. А ведь когда-то был сборщиком налогов… Даже государственная служба ничему не научила простофилю. Потому он в свое время и пошел за Граисом, бросив все дела, что все равно рано или поздно оказался бы на улице без гроша в кармане… либо в тюрьме, облапошенный своими же приятелями…
