На следующий день пытка повторилась, разъяренный Гурун около получаса долбил ее бронь, но его дикое желание подальше углубиться в пизду так и не сбылось.
«Почему енто не Нищий Барин?»
«Почему я не на роскошной кровати во дворце, а на драном матраце в гостинице?»
«А что будущий муж подумает про меня? А вдруг он подумает, что я блядь?»
Вот так Карлсон ебла себе мозги, пока разгоряченный Гурило тыкался своей пипеткой в бронированную целку.
И в третий раз великий тантрик Гурун пробивал целку, на третий раз даже хер уже отказывался стоять.
— Может, позовем Леночку, — похотливо сказал ебарь.
— Нееет, — заорала завнушенная дура. В ней вдруг проснулась дебильная программа единственности, которую внушали всем самкам с детства.
— Хоть плохонький, да твой, — твердила погань.
— С милым рай и в шалаше, — твердили тетушки и бабушки.
И хоть Карлсону и не нравился Гурун, хоть она и мечтала о Нищем Барине, но как только она услышала, что Гурун хочет вызвать Леночку, дура начала делать все, что нужно: возбужденно стонать, поглаживать себя, тереться о Гуруна и даже сосать его хуй, лишь бы не было Леночки, лишь бы сохранить в неприкосновенности свою программу единственности.
Пробить бронь так и не удалось, и у Карлсона в голове творился настоящий Армагеддон,
«Хочу домой к маме, она меня пожалеет, она не сделает мне больно, она не будет заставлять меня становиться великим человеком, она не будет заставлять меня развиваться и не будет рушить мои иллюзии. Она, наоборот, скажет — доченька не работай над собой, лучше трудись на бомжа, выродков, срабатывайся как я на заводе, и тогда будешь счастлива.»
И так, постепенно, раз за разом, Карлсон так завнушала себя, что ей уже не хотелось ни третий глаз открыть, ни радоваться, ни веселиться, а ведь близилась встреча с Рулоном. Блядь, которая меньше была завнушена мамкиной хуйней, даже работала будучи в миру сутенершей и проституткой, становилась с каждым днем все открытее, радостнее и активнее, включаясь в великую судьбу Рулона, а не в мамку, от которой добра не жди.
И вот Гурун повез трех самок на встречу к Рулону. Трех дур, привыкших жить в бедности и скуке, поразила обстановка роскоши, активности, сексуальности и веселья в Рулон-холле. Блядь сразу же включилась в эту атмосферу, с радостью ребенка воспринимая всю эту суету и беготню, даже маты и ругательства, сыплющиеся от яростных жриц, не смущали Блядь, у которой была очень трудная жизнь в миру, она просто уже привыкла бороться с конкурентками, идиотами, которые пытались ее использовать, изнасиловать, отнять деньги. Карлсон же была воспитана в тепличных условиях, ей все всегда приносили на блюдечке с голубой каемочкой, холили, нежили, взращивали в ней все комплексы и пороки. Почти каждая фраза со стороны жриц повергала ее в шок.
«Какие плохие тети, а накрашены-то как, прямо как шлюхи», — думала маразматичка,
«И как только Рулон держит таких рядом с собой, он же святой, а это что такое — какие-то исчадия ада. Вот только одна жрица более-менее нормальная», — подумала дура, глядя на наименее агрессивную жрицу в зеленом боа.
Она была в шоке от яркости женщин Рулона. В глубине души она очень завидовала им, хотела стать такой же яркой и активной, хотела стать актрисой, певицей и яркой жрицей, но мамкина хуйня в башке не давала ей нормально проявляться:
«Нужно быть как все, никогда нельзя первой проявлять инициативу, быть ярко накрашенной плохо — так делают только бляди».
И в довершение ко всему, у дуры не оказалось с собой нарядного платья, которое бы походило хотя бы отдаленно на одеяния жриц. А у Бляди, напротив, было с собой нарядное платье, которое она выпросила у Гуруна, так как хотела приехать на встречу к Рулону яркой и красивой.
— Я не пойду на встречу, у меня нет платья, — завыпендривалось разбалованное уебище.
Внутри Карлсон дико завидовала Бляди, так как она сама хотела взять себе это платье, но более активная Блядь опередила ее.
Весь разбешенный Гурун, стараясь сдерживать свою ярость, начал уговаривать дуру собираться на встречу.
— Нет, я не могу без платья идти, — психовала дура.
— Ну посмотри, сколько здесь тканей, платков и боа, ты можешь сделать великолепный наряд, даже лучше, чем у Бляди, — уговаривал, как папочка, весь покрасневший от злости Гурун, боясь, что Рулон будет гневаться на него, если Карлсон, о приезде которой было уже доложено мудрецу, не придет.
— Нет, — уже забилась в истерике дура.
Тут Блядь, с презрением слушавшая всю эту хуйню мамкиной дочки, начала снимать платье, затем, кинув платье Карлсону, сказала:
— Скорей одевайся, Рулон ждет.
Блядь отличалась активностью и свободой, в то же время эта открытость и свобода позволяла ей почувствовать ту благодать, которая исходит от мудреца, и поэтому ей было важнее, чтобы Мудрецу было хорошо, а не свои амбиции.
И, конечно же, с таким настроем, с такой открытостью только Блядь смогла остаться с Рулоном и стать жрицей.
Блядь сделала себе импровизированный наряд из платков и ленточек, который, кстати, смотрелся лучше, чем платье на обиженной Карлосоне. На встрече с Рулоном, когда нужно было петь, танцевать и ярко проявляться, Карлсон все отсиживалась в сторонке, думая, куда я попала, вить ежели Рулон — это святой человек, то тогда почему все танцуют стриптиз, поют матерные песни и ругаются друг на друга, но я все равно буду хорошей девочкой, я все равно буду как монашка, я все равно спою возвышенную, сентиментальную песню. Так попы завнушали всех, кто слушает их бредни, они сказали, что духовность — енто только сентиментальность, духовный человек только поет дифирамбы Богу, только молится, сидит в пещере, а с сексуальной энергией, которая есть у каждого работать не научили.
И вот, вошел он — Богочеловек, излучая из своего сердца огромную любовь, благодать и радость.
Сердца всех учеников открылись для принятия великой мудрости и благодати, но стереотип духовного Учителя, который сложился в голове у Карлсона, не давал ей воспринимать истину в чистом виде, которую передавал чучикам Рулон без всяких догм и представлений.
— Что это за старикашка, — подумала Карлсон, глядя на великого мастера сталкинга — Рулона.
Селену, у которой ради практики практически не было макияжа, и ближайшего ученика Рулона Сантошу она приняла за прислугу. Жрицы долго и громко хохотали над тупой дурой, когда узнали о ее дебилизме.
Она ожидала, что он будет красивый, высокий, в Шаманском или языческом костюме, будет громогласно распевать мантру АУМ и благословлять своим перстом направо и налево. То, что она увидела, потрясло ее до глубины души. В комнату вошел сгорбленный старикан и заговорил со всеми старческим голосом.
— А вот и я!
— Вот мудрец, — радостно вторили ему самки.
— Ну, кто радуется? — спросил он.
На сцену выскочили жрицы, показывая веселые сценки.
Совсем потекла крыша у Карлсона, когда жрицы начали высмеивать Гуруна, изображая в сценках, как он тантрит всех баб без разбору. У Карлсона было множество иллюзий насчет того, что она единственная, кого тантрит Гурун и, ну, конечно, он еще тантрил Блядь и Леночку, ну энто токмо пока, а потом он ради нее изменится и станет другим, а вот Нищий Барин навсегда останется ей верен, они все врут, это только ее он будет тантрить. Так думала жадная дура, мечтая побыстрее заарканить Нищего Барина, привязать его цепями к своей мохнатой пизде и усесться с ним в семейке. Наплевать на волю другого человека, наплевать на то, что он проводник воли Бога на земле. «Ну и что, — думал проводник мамкиной хуйни на землю, — ради меня он должен бросить все, потому что мама мне так сказала, а мама всегда права».
После песни, которую пела Блядь, наконец, на сцену выползла Карлсон. Она вошла в состояние Монашки и начала петь всякую хуйню срывающимся голосом.
— О, мой Гуру, о мой Бог, — выла она срывающимся от волнения голосом.
Жрицы Рулона — ярко накрашенные и раскомплексованные, с трудом сдерживали смех. Дура продолжала свои завывания, не замечая, как глупо она выглядит, а в конце песни рухнула, изображая любовь и смирение, протягивая руки к Рулону. Внешне она изображала любовь к Богу, а внутри ее грыз один вопрос — как же оказаться наедине с Нищим Барином? И затем в первом же письме, которое она написала Рулону, она задала один единственный вопрос: а как мне поехать на семинары с Нищим Барином, и, конечно же, на такой вопрос она не получила ответа.
Встреча с Богочеловеком прошла, а у дурищи в душе будто коты посрали. Все оказалось совсем не так, как она представляла в своей тупой репе, с Нищим Барином в одной постели и в семейке она не оказалась, даже с Гуруном после ее дурости ей ездить не светило, а то, глядишь, распугает нахрен всех нормальных рулонитов, а предстояло ей посидеть в Рулон-холле, но не рядом с Мудрейшим, а в городе Мудограде, чоб просветлевать начать постепенно, так как крыша такой завнушенной овцы просто посыпется от забойных практик просветления, которые устраивает Рулон своим ученикам. В Мудограде она уже побыла пару дней перед встречей с Гуруном, старшей там была мужикоподобная грубая шварцнуха — Кочерга, которая страшно не понравилась Карлсону, избалованной своей мамашкой. Но шиза и тут настигла Карлсона.
