— Тише! Давайте по очереди!
Но по очереди не получилось, и хоть в классе стало потише, но все равно говорили одновременно несколько человек. В основном поступали предложения, что сделать с тем, кто ворует завтраки: набить морду, выставить на позор с плакатом на груди и так далее. Кто-то недоуменно спрашивал время от времени:
— Почему всегда у Бурыгина?
Шума и возмущения было много, а толку мало. Конец всему положил Кирка. Он вскочил на парту, дождался, пока немного утихнут беспорядочные выкрики, и спокойно, но внятно сказал:
— Надо поймать этого гада, а потом придумаем, что с ним сделать. — И сразу стало тихо.
— А как поймать? — неожиданно громко в этой тишине раздался вопрос Вовки Земскова.
Мне не понравилась интонация Земскова. Чувствовалась в ней скрытая насмешка. Я пристально посмотрел на него. Земсков исподлобья глядел на Кирку и криво улыбался.
— Поймаем, — спокойно ответил Кирка, соскочил с парты и взял портфель.
Домой мы возвращались, как всегда, вместе. Кирка, насупившись, помахивал портфелем, а я все не мог забыть ехидный вопрос Земскова: «А как поймать?» Собственно, в этом вопросе не было ничего неожиданного, но я не мог отделаться от какого-то неприятного подозрительного чувства, вызванного Вовкиной интонацией. Я не хотел говорить об этом Кирке. Ведь очень неприятно, когда тебя в чем-то подозревают, а ты не виноват.
Нет, я не мог высказать вслух подозрения насчет Вовки Земскова, хотя мне и не нравилась ехидная интонация его вопроса. Я только озабоченно спросил у Кирки:
— Что будем делать?
Честно говоря, я считал, что Кирка поступил опрометчиво, так уверенно пообещав поймать похитителя бутербродов. Но слово было сказано, и уже требовало поступков.
— Нужно поймать, — коротко ответил Кирка.
— А как поймать? — разозлился я и вдруг услышал в своем вопросе интонацию Вовки Земскова. — Нашелся Шерлок Холмс, — добавил я насмешливо.
Кирка хмуро посмотрел на меня, потом усмехнулся и спросил:
— Помнишь, ты штаны разорвал?
Неделю назад, перед тем как аэростатный расчет снялся с места, со мной приключилась неприятность. Я сорвался с балки в разрушенном доме, куда мы лазали за старыми книгами, разорвал штанину и рассадил ногу. Потом мне пришлось сидеть дома вечер и следующий день, потому что мать, прежде чем зашить, выстирала брюки.
Я не любил вспоминать этот случай и потому обиделся на Кирку за его вопрос.
— При чем здесь штаны? — пробурчал я.
— При том, что, когда ты дома сидел, я к Феде ходил.
— Ну и что?
— Рассказал я ему тогда, что кто-то завтраки ворует, а он посоветовал, как поймать вора.
— Как? Говори! — нетерпеливо крикнул я.
— Надо таблетку чернильную раскрошить и подложить в хлеб. Он слопает, а потом рот в чернилах будет.
— Что ж ты молчал до сих пор? — с обидой сказал я.
— Так, не хотел, — набычившись, ответил Кирка.
— Чего не хотел?
— Ну, я думал, он сам поймет и таскать перестанет.
— Кто поймет?
— Тот, кто завтраки ворует.
Я с удивлением уставился на Кирку и замолчал, даже с шага сбился. Кирка поглядел на меня искоса и сказал неуверенно:
— Вот поймаем его, и все узнают, что это он воровал. Представляешь, что будет? Ему в класс больше не прийти.
— Подумаешь, пожалел кого, — презрительно протянул я.
— А вот представь, что это ты, — сказал Кирка и поглядел на меня усмехаясь.
— Ну, я!
— Да, ты. И все тебя презирают. Что бы ты стал делать?
Я постарался вообразить эту картину — получалось не очень уж весело, и я промолчал, не ответил Кирке.
— Вот такие дела, — сказал он озабоченно.
— Так что же делать будем?
— Не знаю, — сказал Кирка. — Подождем еще немного.
Но ждать мы не стали. На следующий день у Вовки Бурыгина снова пропал хлеб, а злополучный розовый пакет каким-то образом очутился в Киркиной парте. Кирку в классе уважали, и, конечно, никто не подумал, что он таскает завтраки. Но мы поняли: вор бросил нам вызов.
После занятий мы пошли провожать Вовку Бурыгина. Тайный план поимки вора был разработан.
На следующее утро мы, как было условлено, встретились с Бурыгиным, не доходя до школы. Зашли в парадную большого серого дома, и на подоконнике лестничного окна каждый из нас выделил по ломтю хлеба из своего завтрака. Их щедро начинили толчеными чернильными таблетками и аккуратно сложили в Вовкин розовый пакет. К школе подходили поодиночке.
Два первых урока я ерзал от нетерпения и почти не слышал объяснений Владимира Семеновича. На второй перемене Вовка Бурыгин издали незаметно покачал головой, давая понять, что пакет на месте. Валерка Парамонов тоже был посвящен в наш план и в этот день особенно настойчиво требовал, чтобы на переменах все выходили из класса. Мы с Киркой специально уходили подальше, в самый конец школьного коридора, чтобы не насторожить вора.
На третьем уроке Бурыгин, сидевший на первой парте, вытащил свой замызганный платок и шумно высморкался. Это был условный сигнал, что завтрак исчез.
На большой перемене я, Кирка, Бурыгин и Парамонов слонялись по коридору и заговаривали со всеми. Никаких следов чернил ни у кого замечено не было. Прозвенел звонок на урок, и мы с Киркой, обескураженные, потащились в класс. Урок начался, учительница немецкого языка уже вызвала кого-то отвечать, и тут, тихо скрипнув дверью, появился опоздавший Земсков.
Я посмотрел на него и оцепенело замер. Будто издалека донесся удивленный вопрос учительницы:
— Was ist das, Semskov, trinkst du Tinte? (Что такое, Земсков, ты пьешь чернила?)
Вовка беззвучно зашевелил фиолетовыми губами. Класс взорвался смехом.
— Садись, — сказала учительница.
Вовка Бурыгин обернулся к нам с улыбкой. Кирка приложил палец к губам, показывая, чтобы он молчал. Валерке Парамонову была отправлена длинная записка.
Как только прозвучал звонок, Кирка подошел к Земскову и сказал глухо:
— Пойдем потолкуем.
Земсков поднялся и покорно поплелся за Киркой. Бурыгин, Парамонов и я пошли следом.
На чердачной площадке школьной лестницы было сумрачно. Земсков прислонился спиной к стенке и затравленно смотрел на нас. Валерка молча съездил его по уху. Земсков сжался, закрыл лицо руками и пискляво захныкал. Парамонов снова замахнулся.
— Погоди, — остановил его Кирка.
— Ребята, я больше не буду. Не надо, — пропищал Земсков.
— Ну, теперь знаешь, как ловят? — спросил его Кирка.
Земсков заплакал.
— Пять дней будешь Вовке Бурыгину жратву отдавать. Понял?
— Понял, — всхлипывая, отозвался Земсков.
Кирка спросил у Бурыгина и Парамонова:
— Никому не говорили?
— Нет, — сказал Валерка, — я же получил записку.
— И я не говорил, — тихо ответил Бурыгин и попросил: — Не надо его бить.
— Ладно, не будем, хотя стоило бы, — Кирка подошел вплотную к Земскову. — Но, смотри, засекнешься еще раз — всему классу скажем. А тогда сам знаешь, что будет.
— Честное слово, Кирка! — запищал Земсков.
— Уже звонок, — сказал Бурыгин.
Мы побежали вниз по лестнице. На бегу Парамонов сказал мне:
— Эх, надо было все-таки врезать ему пару раз.
Я был согласен с Валеркой, но промолчал.
Киркина воспитательная мера помогла. Вовка вел себя тихо, а после шестого класса ушел в ремесленное училище. Но до этого он устроил нам еще одну неприятность следующей весной.
Мы с Киркой той весной ходили какие-то шалые, часто беспричинно смеялись. Еще приходили письма от отца, тоже радостные, полные надежд на скорую встречу. Но мы так и не встретились. Отец погиб пятого мая, а его последнее письмо пришло уже после победы, на несколько дней опередив «похоронку».
И апрель сорок пятого года запомнился мне радостным ожиданием близкой победы и событием, к которому имел отношение Вовка Земсков.
Наша классная воспитательница Вера Васильевна спросила:
— Сероницын, вы не знаете, почему нет Земскова?
Вовка не был в школе уже три дня. Он и раньше пропускал занятия, и мы знали, что он не болен, а просто «мотает», но Вера Васильевна просила зайти, и мы пошли.
Вовки Земскова дома не оказалось, и мы с Киркой решили заглянуть на всякий случай во двор.
Мы прошли под аркой, и я сразу почувствовал запах дыма, а потом увидел догорающий костерок в углу возле глухой стены. Во дворе никого не было.
— Пошли, — сказал Кирка и повернул к воротам. А меня словно черт дернул подойти к этому костерку поближе. Уже тускнели уголья и тихо потрескивали. Я поднял возле останков сарая какую-то гнилушку и хотел подбросить ее на тлеющие уголья, уже прицелился, чтобы попасть в самую середину кострища, и тут позади кто-то тонко испуганно крикнул:
— Стой!
Я повернулся на крик, никого не увидел, и вдруг что-то стукнуло меня по ноге, сразу раздался грохот, и я упал, больно ударившись плечом. На миг стало темно в глазах, потом я увидел, что сверху мне на лицо медленно опускаются хлопья копоти. Я оперся на руки, встал и снова упал, но уже не ушибся. Кирка выскочил из-под арки и подбежал ко мне. Я сел и удивленно посмотрел на него. Я никогда не видел у Кирки такого лица. Потом я заметил, что Кирка смотрит мне на ногу, и тоже посмотрел. Штанина ниже колена была в крови. Потом я услышал, что кто-то тихо хнычет надо мной, поднял глаза и увидел Земскова.
