Заключенные-докеры в вылинялых робах и суконных шапочках грузят на палубу баржи полевую кухню на колесах и вагончик. Вагончик раскачивается на гаке у крана «Январец», ударяется о тамбур.
– Эй, поосторожнее! – с визгливым криком с кормы бежит заросший щетиной мужик в затрапезном ватнике, в шапке – одно ухо опущено, другое торчит, сам похожий на зэка. – Кто отвечать будет?
– Пушкин!
Из-за вагончика высовывается молодой зэк, с любопытством смотрит на мужика:
– Ты кто?
– Я шкипер!
– Шкипер, брось вонять, – лениво цедит другой зэк.
– Я, – заходится шкипер, – правду воняю!
К барже-тюрьме подъезжает крытая машина-воронок. Выходит начальник конвоя, спускается по трапу на баржу. Один из конвойных подбегает к нему.
– Камеры осмотрели?
Конвойный – молодой, розовощекий, голубоглазый:
– Ага.
– Не ага, а есть.
– Есть, товарищ младший лейтенант.
– Что есть?
– Ага, осмотрели.
Начальник конвоя машет рукой:
– Ступай на пост.
Кричит:
– Найди шкипера!
А шкипер уже здесь:
– Здравствуйте, гражданин начальник!
Начальник конвоя, не отвечая на приветствие, показывает рукой на качели:
– Эт-что такое?
Шкипер оживляется:
– Щас покажу! Айда-те!
Начальник конвоя нехотя идет за суетливо семенящим шкипером.
– Во, смотрите! – Шкипер ловко, по-обезьяньи, взбирается на качели, пробует их раскачать. – Качните-ка, а?
Начальник конвоя оглядывается – не смотрят ли подчиненные, неуверенно толкает качели. Шкипер начинает раскачивать деревянную люльку. Слышится храп засасываемой воды, и вот мутно-пенная жидкость струится по деревянному лотку за борт.
– Баржа – старая, – выкрикивает шкипер, появляясь рядом с начальником конвоя, – водотечная. Руками качать – замучаешься. Вот я и придумал. Пусть зэки по очереди качают. А то, не дай бог, потонем.
– Ты мне брось – потонем! Нам с тобой не голову – скальп снимут!
– А у меня – во! – Шкипер сдергивает шапку с голой, как колено, головы, расплывается в беззубой улыбке.
– Там найдут, где и что снять!
Шкипер останавливает люльку, спрыгивает с качелей. Начальник конвоя задумчиво рассматривает люльку, толкает ее раз, другой:
– Шкипер, у тебя рейка есть?
– Брусочек?
– Нет, можно рейку.
– Найдем! А что надо?
– Клетку.
– А? – шкипер приподнял отвисающее ухо шапки.
– Клетку, говорю. Набей рейку покрепче да почаще, а с одной стороны вход. Шарниры есть?
– У шкипера все есть!
– И петли для замка. Замки я привезу.
– Только, – шкипер чешет под шапкой, – это же сколько работы да матерьялу.
– Материал – твой?
Шкипер прячет глаза.
– Мой.
– Ну, пиши там наряд-калькуляцию. Оплатим.
– Все сделаем, гражданин начальник!
– Какой гражданин, почему гражданин?
– Все сделаем, товарищ начальник! Айда-те, я вам вашу каюту покажу!
– А что ее смотреть? Кровать, стол-стул есть?
Шкипер восторженно перечисляет:
– Кровать, стол, табуретка, тумбочка, лампа семилинейная, радиоприемник «Родина» – батареи новые получил. Только, товарищ начальник, можно будет к вам радио приходить слушать? Я про политику люблю!
– Политический, значит? – шутит начальник конвоя, но шкипер привскакивает как ошпаренный.
– Не, гражданин начальник, я за недостачу сидел.
– И много недостало?
– Тридцать ящиков.
– Водки, поди?
– Ее, родимой.
– Чувствую, мы с тобой сработаемся. Как звать-то?
– Степан… Степан Степанович.
– А меня – Федор Федорович. Видишь, как нас легко запомнить. А радио оставь у себя, оно же за тобой записано?
– Ну а как же!
– Вот и оставь. А меня, Степан Степанович, поставь на свое довольствие. Я с общего котла не наедаюсь. Пузо набьешь, а только пукнешь – и снова голодный. Да и изжога мучит.
– Все будет, Федор Федорович! Жена и приготовит, и подаст, и накроет!
– Ну а я в долгу не останусь. Весь свой паек, тушенку-сгущенку, отдам.
Шкипер едва не задохнулся от счастья.
– Федор Федорович! Все будет как надо!
Тем временем вагончик наконец установили. Докеры поднимаются на причал. Молодой зэк, заговорщецки подмигнув товарищам, деловито направляется к верхнему причалу, где грузят мороженое мясо на широкозадый теплоход-холодильник «Советская Сибирь».
* * *В обеденный час ресторан полон. Речники в кителях, бородатые геологи в свитерах, приезжие в мятых костюмчиках. В открытое окно виден рейд с баржами, понтонный мост. Понтоны тонут под грузовыми автомобилями и автобусами, словно клавиши рояля.
Дворкин и Маруся двое за столом, на нем графин пива и графин водки, перед Марусей бокал с вином.
– Надо использовать круговорот природы, – поучает Дворкин. – Купим в деревне картошки мешков десять по сто рублев. Это сколько?
– Тысяча рублей.
– В Дудинке моряки ведро с руками оторвут за те же сто. Это сколько?
– А мешки большие? – деловито интересуется Маруся.
– А-а, понимашь! Бери по семь ведер, у меня ведро пожарное, оно меньше.
Маруся, подсчитав в уме, смотрит на дядю большими глазами:
– Шестьсот с мешка! Так ведь, дядя Петя, выгода-то получается шесть тысяч!
– Ну, шесть не шесть, – вздыхает Дворкин. – Сколько сгниет, да всю не продашь, да не за сто рублев. Но тыщи три-четыре – в кармане. А обратно наберем омуля, стерлядки, осетра. А уж если мои крестники уважат Дворкина…
– Какие крестники, дядя Петя?
Дворкин колеблется лишь одно мгновение.
– Ладно, ты свой человек. Расскажу. – Придвигается поближе к Марусе. – В прошлую навигацию я молодоженов на Север провез, они даже из каюты не выходили. Сама понимаешь, им скучно не было. – Подмигивает Марусе.
– Дядя Петя!
– А че такого? Их паспорта весь рейс у меня были, там все чин по чину, штампы стоят. Так что любись и размножайся!
– Дядя Петя!!
– Ладно-ладно. Так вот, на зиму они остались, чтоб пушнины добыть. А ты знаешь, она в какой цене? Шуру, тебя и ребятишек оденем, и еще на хороший дом останется!.. – Выпрямляется и продолжает обычным голосом: – А еще нерпы настреляем…
– А ее что, стреляют?
– Высунет она свою усатую мордочку из воды, ты ее – бах из карабина!
– Жалко!
– А людей стреляют – не жалко? Вон в Дудинке прошлый раз один зэк в бега пустился… Так на него охотились, как на зайца. Как на зайца!..
– Дядя Петя, не надо! – просит Маруся.
– Да ладно. А нерпу мы с тобой постреляем. Ты же у меня этот, как его… ну кто точно белке в глаз…
– Снайпер.
– Во-во! Снайпер. Передал нам с тобой деда Коля свое умение. Да вот с этими колхозами-совхозами – все прахом. Я хоть душой на Севере отхожу. Ох, Маруся, какое там душе раздолье! Только там себя человеком и чувствуешь. Веришь-нет? Зона рядом, лагеря, зэки, беглых тьма, а уйдешь к пескам, бросишь якорь – и ты, как на другой земле: кругом птицы, звери, и ты сам, как птица или зверь, так бы и не возвращался к людям.
Дворкин неожиданно всхлипывает.
– Дядя Петя, вы что?
– А за что они отца твоего? Сами в теплом месте на жирных пайках отсиделись, а он, голодный да израненный, в плен попал… Думаешь, я от фронта скрывался? Нет, дядя Петя от фронта не скрывался, но нас привязали к Нордлагу да военное положение ввели. На работу опоздал – трибунал, на вахте заснул – трибунал… В Полое зимовали. С ребятишками малыми. Жрать – нечего. Я первым бы сдох, толстые – они самые слабые. Шура моя – тогда она еще в самом соку была – в столовую пошла. И вытащила нас. Где она только эту еду не прятала!
Дворкин наклоняется, шепчет Марусе на ухо. Та испуганно отстраняется:
– Правда, что ли?!
– Жить захочешь… А как-то приходит уже ночью. И рассказывает… Столовой штурман командовал, вот он и воспользовался… Он до сих пор в штурманах, так в капитаны и не выбился, бог шельму метит…
– А зачем… Зачем тетя Шура рассказала?
– А тяжело одной это носить, так я понял. Уж лучше мы с ней оба будем замаранные, а раз оба замаранные, то ближе друг к другу, вроде как повязанные одним. Хуже, когда один грязный, а другой от чистоты светится. Нет уж, пусть оба…
– И вы?..
– Погубить семью – дело не хитрое… А Шуру я… Шуру я еще пуще…
Маруся гладит его по руке, по плечу, по голове.
– Дядя Петя, не надо! Ну дядя Петя, у меня сегодня такой день!..
Дворкин вскидывает голову.
– Сказал дядя Петя, что вытащит тебя из колхоза – и вытащил!
Кричит официантке:
– Девчонка! Тащи печенку!
– Дядя Петя!
– Не бойся, Дворкина тут все знают!
Официантка, наклонившись над столом, ставит тарелки. Дворкин кладет ей пониже спины широкую мясистую ладонь.
– Вот так же в Казачинском пороге играет корма моего лихтера!
– А больше у вас ничего не играет в Казачинском пороге?
– Играет! Еще как играет! – восторженно кричит Дворкин.
Официантка уходит, крутя высоким, как у крольчихи, задом, то ли по привычке, то ли специально для Дворкина.
