За столом капитан – пожилой человек с густыми бровями, начальник пароходства – моложавый, с округлым нерусским лицом, и двое, чем-то похожих своей безликостью, только один, как и первые двое, в мундире, а другой в штатском.
На столе коньяк, икра, крабы, осетрина, маслины.
– Ну, выпало тебе, Сергей Палыч, – говорит начальник пароходства, закусив маслинами. – А с другой стороны, сам посуди: что рыбаки, что заключенные – для нас особый контингент. И отвечать за него всем придется. Я уж не говорю про себя – всем! А потому и решили: в одном караване лихтер с рыбаками и спецбаржу пустить. Чтобы все внимание пароходства на вас было. Так что тебе в чем-то тяжелее, а в чем-то легче будет. Диспетчера зеленую улицу обеспечат, нигде стоять не будешь. Связь – круглосуточно. Чуть что – МВД рядом, на каждой пристани будут в полной готовности.
Человек в мундире наклоняет голову в знак согласия, а человек в штатском, откашлявшись, вдруг произносит тонким, не вяжущимся с представительной фигурой голоском:
– И помните, что комбинат «Норд» – сталинская стройка! Будьте бдительны! Кругом враги! Они могут оказаться в вашем самом близком окружении!
Трое мужчин выслушивают эту тираду с каменными лицами.
– Будь начеку, Сергей Палыч, – начальник пароходства встает из-за стола; он оказывается совсем небольшого роста, но в белом генеральском кителе выглядит внушительно. – Сам знаешь, какое сейчас время.
И капитан понимает, что генерал имеет в виду вовсе не войну в Корее.
– Да, – вспоминает вдруг генерал, – с врачом экспедиции все решилось?
– Оформили в последнюю минуту.
– Прибыл? Устроился?
– Прибыл, – с чуть заметной улыбкой рапортует капитан. – Устроился.
– Тогда – счастливого плавания!
В плавлавке на дебаркадере, где отпускают товары только речникам и только по заборным книжкам, Маруся с изумлением смотрит на полки, заставленные продуктами.
– Это все можно купить?
– Можно-можно. – Дворкин передает книжку продавщице и начинает диктовать: – Тридцать банок тушенки.
Продавщица записывает.
– Три мешка муки.
Женщина пишет.
– Ящик макарон. Ящик сливочного масла. Соленого. Ящик топленого. Сгущенки – она у вас какая?
– В трехлитровых.
– Одну. Нет, две.
Маруся близка к обмороку.
– Гречки – десять. Пшенки – пять. Риса – пять. Манки – три. Сахару – пятнадцать. Соли – пять…
– Берите больше, рыба соль любит.
– Пиши десять.
– Дядя Петя, – со страхом спрашивает Маруся, – а как мы это унесем?
– А у меня личный катер! У начальника пароходства «Служебный-один», а у меня «Служебный-два»!
Мимо, нещадно дымя, проходит портовской буксир. Дворкин машет рукой в открытую дверь плавлавки. Буксир подваливает к борту, из окна рубки высовывается усатое лицо:
– Здорово, кум Дворкин! Подбросить, что ли?
– Уважь старика!
– Какой ты старик! Ты еще трех молодых загонишь!
– Это уж точно, – бормочет продавщица, слюнявя карандаш.
– А как насчет сижка-омулька?
– Когда тебя Дворкин без рыбы оставлял?
– Не обижал, не спорю, но напомнить не грех!
– Да и мне бы, – бормочет продавщица.
– Максимовна! Вот такого омуля тебе привезу, сам поймаю! – Дворкин делает жест рукой, увидев который, капитан буксира валится от смеха на штурвал, но продавщица пишет, не поднимая головы, и не видит, а Маруся ничего не понимает.
Маруся проходит на палубу буксира, усатый капитан зовет ее в рубку, но Маруся отрицательно качает головой. Она смотрит на город, окруженный синими горами, на понтонный мост, по которому туда и сюда едут желтые автобусы и зеленые грузовики, на набережную, по которой в тени деревьев прохаживаются горожане. Дышится ей легко, она чувствует себя птицей, вырвавшейся из неволи, и еще не знает, куда ей лететь, ведь все пути и страны света открыты ей, вольной, красивой, сильной.
* * *Дима и Андрей с рюкзаками-сидорами за спиной, с чемоданами и сумками в руках, идут с пригородной станции мимо деревянных бараков на пустыре, потом долго-долго вдоль высокого забора с колючей проволокой. За забором, звеня цепями, с хриплым лаем бегают собаки.
– Что там, Андрей, тюрьма?
– Речной порт комбината «Норд». А на самом деле тюрьма. Зона. Лагерь.
– На берегу такой красивой реки…
– А возьми Питер. Где там «Кресты»?
– Не знаю.
– А Петропавловка?
– Прямо на Неве, в центре Ленинграда.
– Тюрьма всегда в центре. Возьми Москву: Лубянка, Таганка…
– Я, когда демобилизовался, ночью шел пешком от Кремля по набережной как раз до Таганской площади, потом перешел по мосту на набережную Горького, вышел к Павелецкому вокзалу… Иду – молодой, свободный, счастливый!
– И тебя, такого счастливого, не забрали?
– За что?
– А вдруг ты вредитель? Ты же мог спокойно мост взорвать или подложить мину под Павелецкий вокзал. А там, между прочим, священная реликвия находится.
– Какая еще реликвия?
– Паровоз, на котором Ленина из Горок привезли. Мертвого.
– Да-а? А я не знал.
– Не знаешь, а ходишь! Знать надо, где ходить, когда ходить, с кем ходить…
– А я – один…
– Тем хуже! Человек не должен оставаться один! Нигде! Никогда! Ни на минуту! Вдруг ты задумаешься?
– Что же в этом плохого?
– Это самое страшное, что может произойти с человеком. Ведь если он задумается, он непременно начнет размышлять о том, почему у нас говорят одно, а делают другое, почему честных наказывают, а подонков награждают, почему не дают работать хорошо, красиво, со смыслом, почему…
– Дорогу! Посторонись!
Они оглядываются. На них бесшумно, страшно, безмолвно, мерным шагом наплывает толпа зэков под конвоем. Они отступают к самому забору, ставят поклажу на землю, стоят, смотрят на колонну: Андрей, криво усмехаясь, Дима с застывшим удивленным взглядом.
Первые ряды уже завернули к проходной, а колонна все идет и идет мимо Андрея и Димы.
Замыкает колонну начальник конвоя.
– Кто такие? Документы есть?
Дима лезет в карман за паспортом.
– Рыбаки, на лихтер грузимся, – глухим, непохожим голосом говорит Андрей.
Начальник конвоя взглянул повнимательнее:
– В одном караване, значит, пойдем?
Уловив испуг на лице Димы, успокоил:
– Они смирные, это все – пятьдесят восьмая. С ними хлопот немного.
– А с кем много хлопот? – простодушно спросил Дима.
Начальник конвоя помолчал. Потом кивнул на Андрея.
– А вон, спроси у товарища. – И, словно продолжая когда-то начатый разговор, спросил у того: – Угадал?
– Угадал, – вздохнул Андрей.
Начальник конвоя быстрым шагом догоняет колонну.
* * *Поздним вечером караван учален и взят на буксир парохода «Иосиф Сталин». Первым в счале идет лихтер, за ним на длинном тросе (по-флотски он называется «больная») тащится баржа-тюрьма. В трюме нары в три яруса. Заключенные укладываются под тусклым светом фонаря «летучая мышь» в два ряда, один ряд головой к борту, другой головой к краю.
– Ну, Александр Ксенофонтович, с новосельем вас!
– И вас, голубчик.
– Блатные-то, Александр Ксенофонтович, и здесь наверху.
– Наверху – это не значит ближе к Богу.
– Я подвинусь, располагайтесь поудобнее.
– Поудобнее, знаете, где всем нам будет? На том свете!
– А вы верите в тот свет?
– Верю, не верю… Не в этом же дело.
– А в чем же, Александр Ксенофонтович?
– А в том, что положат нас с вами в яму, забросают мерзлой землей, и ни дети, ни внуки к нам не придут, не помянут… Вот что главное!
– А я верю в свое возвращение.
– Да, ваше племя такое, ничем его не изведешь…
– Эй! Что-то нонче Агитатора не слышно! Лекцию бы прочитал али стишки какие!
– А у него книжку отобрали!
– Это «Славим Отечество» что ли?
– Ту самую. Раз ты враг народа, то тебе не полагается за советскую власть агитировать.
В тамбуре стоит конвойный. Другой прохаживается по мостику.
Пароход выбирает якоря и выводит караван на середину реки. На капитанском мостике комсостав в кителях. Совсем рядом набережная, с которой доносятся музыка, голоса, смех, слышно, как под ветром шуршит листва тополей и кленов.
В своем кабинете под большим портретом Сталина сидит начальник пароходства. Увидев в окне силуэт корабля с высокими мачтами и трубой, выходит на балкон.
Маруся стоит на правом крыле мостика, вдыхает влажный воздух реки, ловит запахи еще не отцветшей сирени, слушает музыку и представляет себя там, среди них, она танцует с ним, со светловолосым, похожим на витязя из сказки. И не знает Маруся, что он совсем рядом, в пятидесяти метрах отсюда, на носу лихтера, тоже стоит и смотрит на город, словно прощаясь с ним навсегда.
– Маруся! – кричит из рубки Дворкин. – Сейчас на оборот пойдем! Иди к штурвалу!
Пароход дает отвальный гудок и поворачивает от набережной, и вот он уже идет мимо каравана вниз и караван медленно следует за ним, и вскоре остаются позади набережная, и причал у старого базара, и порт за колючей проволокой. Пробежали мимо дома и огороды казацкой слободы, караван входит в узкое горлышко переката, пароход гудит, предупреждает идущих снизу: «Дайте дорогу!»
