И она вдруг тоже внимательно на меня посмотрела.
- И адажио я кончила, - продолжала говорить Галя.
А мне вдруг расхотелось идти с ней рядом, и я сказал:
- Ой, я в школе ручку забыл. Ты иди, я сбегаю.
Но она на меня удивленно взглянула:
- Ничего ты не забыл. Я сама видела, как ты ее клал в портфель.
Я сказал:
- Ну, я все равно сбегаю, собаке конфету куплю.
- Ты сначала возьми польский сборник, а потом беги.
И тут я только сообразил, что мы стоим около ее дома.
А та девочка идет уже далеко и несет батон в прозрачном полиэтиленовом пакете.
- Ты чего все время оглядываешься? - спросила меня подозрительным голосом Галя.
- Ничего.
- Вон та девчонка прошла, видишь?
- Какая? - я притворился, будто не знаю, какая.
- Вон та, с батоном, не из нашей школы. Вот у них собака - огромная, как лев… Ну, пошли.
В это время на крыльцо Галиного дома выскочил Андрей из пятого класса. Он всю последнюю зиму ко мне приставал.
- Куда собрался? - сказал, он мне сейчас. - Посторонним вход запрещен.
- Пусти. Он ко мне за нотами, - сказала Галя. - А то я бабушку позову.
- А я - дедушку. - И он неожиданно толкнул меня вниз со ступенек.
Я даже чуть не упал в снег.
- Только появись еще у моего дома, - пригрозил он.
Он, конечно, разные борцовские приемы знает и при мне восьмиклассника поборол. Я молчал, только кулаки у меня сжимались сами собой.
- Не связывайся ты с ним, иди домой, - сказала Галя. - Я после обеда сама тебе принесу.
И я пошел.
- Идет, даже ноги трясутся! - смеялся он на крыльце. А я шел к дому и представлял, как тоже однажды выучу приемы и тогда уж ему все скажу. Или был бы у меня старший брат, показали бы мы этому Андрею вдвоем…
***Моя мама тоже преподает музыку. Она работает в детской музыкальной школе.
Папа иногда удивляется, почему мама не учит меня сама. А мама говорит, что детей всегда должны учить чужие люди, так получается лучше, потому что со стороны способности и недостатки виднее. Великого композитора Прокофьева, например, в детстве учил Глиэр, который сам был тогда студентом, хотя у Прокофьева мама тоже неплохо играла.
Папа каждый раз шутит:
- А Моцарта учил Сальери.
- Допустим, не Моцарта, а Шуберта, - поправляет мама.
Раньше я уроки музыки любил, но это было года три назад.
- Ты послушай великих пианистов! - говорит мама. - Послушай, как замечательно они играют!
А я и так слушаю их с удовольствием. Хоть по десять раз могу слушать. И в филармонии, и с пластинки.
Зато себя я слушать не могу. Я же чувствую, что все не так играю, как хочется. А лучше - не получается. Плохую игру мне противно слушать, я уши затыкаю, когда неправильно кто-нибудь играет.
- Искусство без ремесла невозможно, - говорит мама, - ты должен сначала овладеть техникой, чтобы руки у тебя сами работали, чтобы ты не думал о них.
Но мне стыдно себя слушать, когда я играю любимые произведения.
И скучно без конца повторять одно и то же. Ведь для того, чтобы разучить новую вещь, ее надо раз восемьдесят играть и потом повторять каждый день, а то забудется. Мама моя, хоть и работает в музыкальной школе, но сама тоже каждое утро играет по два часа.
Учительница теперь на меня часто жалуется маме.
- Опять ты играешь несобранно! - ругает учительница меня. - Остановись. Посиди минуту, соберись. Начинай сначала.
Я играю и думаю в это время о разном.
Сегодня я вспомнил про прыщик около большого пальца на правой руке. Учительница смотрит на мои руки, как я играю, и все видит. Тут уж у меня совсем ничего не стало получаться.
Учительница даже обиделась.
- Еще несколько таких занятий, и я откажусь с тобой заниматься, - сказала она, уходя.
И мама чуть не заплакала.
- Не стыдно, Коля? Мы для тебя лучшего педагога пригласили, а ты - шаляй-валяй. Неужели тебе неинтересно? Неужели тебе не хочется учиться музыке?
Если бы я сказал, что мне и правда не хочется, мама бы по-настоящему заплакала. И я просто молчал.
***Вечером папа принес паровоз.
Когда папа занят, с ним лучше не заговаривать, все равно не услышит. Зато, когда свободен, он сразу начинает со мной играть.
Мы с ним играем в железную дорогу.
Есть дороги с шириной между рельсами шестнадцать миллиметров, есть - двенадцать и есть маленькие - девять с половиной.
У нас дорога средняя - двенадцать. Иногда мы ездим в воскресенье по магазинам, в конце месяца, когда магазины не выходные, и ищем новые части. У нас много рельсов, стрелок, тупиков, а перекрестков - всего два. И подвижных составов у нас - два тепловоза и электровоз. А паровоза не было. Но теперь и паровоз есть.
Паровоз папе привез знакомый по работе человек. Эту дорогу делают в разных странах. Человек съездил в командировку за границу и привез паровоз.
Мы с папой сразу стали раскладывать на полу рельсы, расставлять станции. Станции мы с ним сами склеивали.
- Подожди, папа! - крикнул я. - Зачем ты сюда тупик ставишь? Я здесь хочу стрелку подсоединить.
Потом мы включили дорогу и попробовали наш паровозик. Он так красиво ездил, как настоящий. Сначала один.
Потом я к нему подсоединил три цистерны, потом цистерны отсоединил - и он повез вагон-ресторан и два спальных. А два тепловоза у нас повезли платформы с автомобилями, а на запасном пути стояла еще электричка.
Поезда останавливались у станций, папа объявлял отправление, а потом проверял у меня билет и щелкал компостером.
Я решил подсоединить еще два моста, чтобы сделать пересечения на разных уровнях, отключил дорогу, и тут папа вдруг вскочил.
- Все ясно, - сказал он.
Я подумал, что это он мне сказал, и спросил его:
- Что ясно?
Но папа уже пошел к своему портфелю за расчетной тетрадью.
- Что ясно? - снова спросил я.
- Что? Ты что-то сказал? - отозвался он.
- Что ясно-то? - спросил я, хотя уже понял, что он отключился от меня к своему проекту.
- Ясно? - удивленно спросил он. - Ах, да, ясно. Да-да, конечно, все ясно. Все очень ясно, ясненько, ясновато, - забормотал он.
Я сидел на полу посреди комнаты, вокруг меня были всякие рельсы, маленькие раскрашенные домики, клееные деревья. И не хотелось мне больше играть.
В комнату вошла мама.
- Не сиди на холодном полу, - сказала она, - опять будет насморк.
Я молчал. И даже разбирать дорогу на части мне не хотелось. Даже прикасаться к ней.
А только что так хорошо мы играли.
- На ужин рыбу или творог? - спросила мама.
- Да-да, обязательно, - отозвался папа.
Он быстро записывал в расчетную тетрадь очередные свои формулы.
- Я спрашиваю, что ты хочешь - творог или рыбу? Ты меня совсем не слушаешь.
- Да-да, я слышу. Творог и рыбу. Рыбу или творог. Мама махнула рукой, вздохнула и пошла на кухню.
***Папа работал весь вечер. У него на столе лежали три толстенные книги - справочники. Иногда он искал в этих справочниках нужные числа, подставлял числа в огромные формулы к себе в тетрадь, считал на логарифмической линейке.
Я ночью проснулся, пошел на кухню попить гриба, а он все сидел со своими расчетами. На столе горела маленькая лампа, и он даже на меня не оглянулся.
***Раньше мама любила ходить в туристские походы. Она даже с папой познакомилась в одном таком походе, когда они были студентами.
Сейчас иногда мама смотрит в окно, как солнце светит, и вздыхает:
- Съездить бы куда-нибудь подальше, вечером у костра посидеть.
В этом году еще осенью она сказала, что теперь я вырос и на лыжах-то уж она со мной походит. И мне купили лыжи с настоящими универсальными креплениями. На них даже слаломом можно было заняться, если бы захотелось.
Утром в воскресенье мы встали, мама посмотрела на солнце и сказала:
- Поехали, сын, за город?
- А папа? - удивился я.
- А папа пусть чертит.
- Да-да, вы поезжайте, а я тут один поработаю, мне надо как следует подумать.
Мама достала рюкзаки - мне и себе. В свой положила бутерброды и термос, а в мой - фонарик, яблоки и спички. Вдруг мы в лесу заблудимся, тогда костер разожжем.
В электричке было много людей, все с лыжами. Нам хорошо, у нас платформа близко от дома, называется Ланская. Зато иногда в вагон войдешь, а мест уже нет, потому что все сели в городе.
Я взял с собой книгу «История удивительных открытий» - о разных изобретателях в древности. Эту книгу читал брат Гриши Алексеенко, десятиклассник, потом Гриша, а теперь они дали мне.
В электричке я книгу открыл в том месте, где написано про Архимеда, какие он изобретал военные машины. Две тысячи триста лет назад, когда к Сиракузам на острове Сицилия подошел римский полководец Марцелл, то Архимеда все горожане стали просить о помощи. Раньше Архимед занимался только наукой, а изобретать машины стеснялся, говоря, что машины - просто игрушки геометрии, забава для тупоумных ученых, а у него есть гораздо более серьезные темы для размышлений. Но Архимеда умоляли и горожане, и сам царь Гиерон, его родственник. Архимед уступил и в несколько дней придумал невиданные машины для обороны города. Когда на Сиракузы пошли штурмом римские легионы, а со стороны моря приблизился флот, сиракузцы онемели, объятые ужасом, столько было у римлян воинов и кораблей. Но тут Архимед пустил в ход свои машины. Одни машины захватывали железными когтями вражеские корабли, поднимали их носом вверх и переворачивали. Другие - выбрасывали с огромной силой тяжелые камни, стреляли копьями, словно пулеметы.
