военных потребностей Германии, то обстановка на Востоке была бы кардинальным образом изменена».
Фельдмаршал Паулюс:
«Тем самым существовала надежда решить исход войны».
Из «Истории Великой Отечественной войны»:
«Ударная группировка 6-й немецкой армии, перейдя утром тридцатого июня в наступление из района Волчанска, прорвала нашу оборону».
Шестого июля 1942 года я записал в дневнике: «…спим в роскоши, на перинах, по вечерам сидим дома и читаем». И — седьмого июля: «Совещание… Генерал-лейтенант Кузнецов… расхаживает за длинным столом, застланным белой бумагой. Ставит задачу… удержать Дон любой ценой; иначе… «Вы — солдаты, и как солдатам говорю: либо немцы будут остановлены, либо они пройдут, но не раньше, чем все мы умрем. Ясно?»
И отсюда начинается повествование о событиях 1942–1943 годов в донской излучине, связанных с разгромом немцев под Сталинградом, и о людях 59-й гвардейской дивизии, которая закончила свой боевой путь в Вене.
Имена в этом как бы предисловии — подлинные, подлинными являются и некоторые имена в самом повествовании. Когда книга выходила первым изданием, живы были командир дивизии М. И. Запорожченко, дивизионный инженер В. П. Домикеев, командир химроты Н. Е. Краснов. Теперь их уже нет — война догнала их через десятилетия, преждевременно вырвала из наших рядов. Но продолжают поход, живут и действуют ветераны нашей гвардии комиссар дивизии А. Ф. Сухенко, комиссар саперного батальона М. М. Шульжик, командир взвода, позже полковой инженер И. М. Казаков, политрук второй роты С. Ф. Лапинис — это он возглавлял поход за «языком» через Дон — о нем идет речь в книге, — и поделился некоторыми воспоминаниями со мной, — командиры полков Т. Ф. Андрющенко, Герой Советского Союза С. М. Вильховский, Герой Советского Союза Геннадий Величко, который на всю жизнь огорчен, что первого на войне при обороне плацдарма ему пришлось убить не фашиста, а своего напарника, бросившего окоп и побежавшего к немцам. Живы и многие другие, поддерживают дружеские связи, проводят встречи ветеранов в местах былых сражений — в станице Вешенской, Ворошиловграде, в Донбассе, в Запорожье и других городах, куда после яростного боя входили первыми.
Все они для меня — и добрые товарищи, и соратники, и в определенном смысле соавторы, потому что рассказу о сражении предшествовало само сражение, повествованию — деяние.
Почему я начинаю с «фактографии»?
Повествования мои слагались в разное время на протяжении ряда лет, каждое в своей законченности. Теперь, когда они собрались воедино, мне показалась соблазнительной мысль сопроводить их краткими историческими экскурсами. Человек на войне видит мало и выполняет свою задачу в узкой полосе фронта, но $ то же время является участником грандиозных событий, имеющих иногда мировой резонанс. Может быть, мои ссылки помогут отчетливее увидеть и отдельного человека, солдата и командира, на общем фоне грозных событий 1942 года и лучше понять сущность того, что они делали ценой жизни и смерти. Говорят, что память о прошлом — это капитал, доходы с которого получает будущее.
РАССТРЕЛ НА РАССВЕТЕ
Я предполагал, что он будет написан, этот приказ. Я ждал, что его принесут.
И его принесли. Вечером. Часов в одиннадцать. Не в штаб, а прямо в землянку. Он гласил: мне вместе с комиссаром батальона присутствовать при расстреле Шершнева Вадима Сергеевича. Упомянутый расстрел «имеет произойти» в пять ноль-ноль перед строем командиров частей на лугу, напротив школы хутора Г.
Связной, доставивший пакет, был потен, пропылен и все посматривал в темное, заволоченное облаками небо, где, как на душном болоте, висел комариный зуд немецкого самолета.
— Не труди шею… — сказал ему мой ординарец. — После войны будешь на жирафу похож.
— Летает… Слышишь?
— А что ж ему, по земле елозить? Самолет!
— А как треснет?
— Не треснет. Ничего он там не видит, как слепой на чердаке. Всего дела — на психику давит.
— Кто его знает!
— Я знаю.
— Тебе хорошо молоть, у тебя тут укрытия. А я целый день на виду с бумажками бегаю, аллюр три креста. От нервов одни обрывочки.
— По уму и должность.
— Сам рядовой.
— А рядовые тоже разные. Из одних генералы выходят, из других — олухи царя небесного…
Солдаты чесали языки, а я читал снова и снова. Знал вот, ждал — к тому шло, а теперь, когда это случилось, мысли мои вели себя, как бабы на пожаре — бегали без толку и хватались за что попало. Первая: «Ага, мы тоже в этом хуторе, идти недалеко…» Откуда, для чего выскочил столь идиотский при подобных обстоятельствах расчет? За сто лет не докопаешься. Зачем утром, в такую рань, когда все начинает жить в полную меру — трава, листва, птицы со своим свистом и щебетом? Жестоко. Гуманнее к вечеру, когда догорает день, удлиняются тени, меркнет свет. «Умереть — уснуть». Между тем все было просто и деловито: немецкие самолеты в такую рань еще не бомбят, стало быть, все можно совершить без помех и дать возможность командирам без лишних осложнений разъехаться по своим частям. Военная целесообразность — только и всего.
Посыльный и ординарец, чтобы не мозолить глаза, чуть отошли от землянки и там, уже умиротворенные после стычки, деловито обсуждали, что лучше: когда оторвет руку и ногу или обе ноги?
— Если левую руку, то ничего: и косить можно, и цигарку скрутить.
— Ага. Зато ходячий.
— А
