Теперь Юрайт понимал, что, хотя кровь кипит и чувствуется зуд в кулаках и поскорее хочется рассчитаться с обидчиком за нанесенное ему, воину-фронтовику, унижение, ни в коем случае не стоит связываться и хамить представителям правоохранительных органов. Уж он-то знал, что даже если и его военный билет был в порядке, и в него была вложена справка о записи на прием к тому самому неуловимому генералу в Министерстве обороны, - это не могло спасти от камеры предварительного заключения. У московских милиционеров свои порядки.
Впрочем, так и получилось - их повели в отделение. Там Генке что-то не понравилось, и он нецензурными словами выразил свое возмущение. Приятеля посчитали нетрезвым и сразу упекли в обезьянник... * Ну, - сказал дежурный лейтенант, - а ты, десантура, почему удовольствие не выказываешь? * А к чему это приведет? Мне завтра в Комитет солдатских матерей, а потом на проверку в госпиталь, - соврал он и для убедительности показал руку без пальца. * А что ж, побираешься-то? Да и вторая неделя пошла, как находишься в Москве без временной прописки! Штраф придется брать за бродяжничество. Деньги-то есть? * А почем берете? * Как за ночлег в самой дешевой гостинице, - дежурный нагло смотрел на Юрайта через барьер. По его глазам было видно, что уж очень не хотелось ему отпускать этого "анику-воина". Он словно выжидал, что Юрайт сейчас скажет какую-нибудь грубость в адрес милиции и тем самым подпишет себе приговор.
Но Юрайт сдержанно повторил, что утром ему необходимо быть в Комитете солдатских матерей, потому что там его с нетерпением ожидают для дачи показаний по розыску пропавших без вести бойцов.
Он кинул на стол дежурного двадцать тысяч, которые ему сунул около метро тараканья титька, как уже успел окрестить рэкетира Юрайт. * Хватит?
Дежурный презрительно начал пересчитывать пятисотки и тысячные, всем своим видом показывая, что прекрасно знает об их происхождении. Потом небрежно вложил все справки Юрайта в военный билет и презрительно кинул его на стойку: * Свободен, сержант.
...Вообще за год работы нищим Юрайт научился прекрасно разбираться в тех, кто каждый день спешил мимо него на работу, экскурсии или просто так шлялся по городу. Он прекрасно знал, что немецкие туристы никогда не подадут, от англичан ждать милостыни - тоже пустое дело. Итальянцы подают хорошо - они щедрый народ, как и русские. Испанцы тоже хорошо подают. Французы скорее застрелятся, чем потеряют лишний франк, посади на паперть хоть самого Квазимодо. Времена "отверженных" Виктора Гюго канули в Лету. В Западной Европе происходит ожесточение душ. И только русские не теряют своей природной доброты. Даже менты не совсем её утратили, и с ними можно иногда договориться без взяток. Но все-таки и им лучше подкидывать время от времени на хлеб с маслом.
Теперь, сидя в метро на своем законном месте, он вспомнил этот случай, увидев, как прохаживается по вестибюлю его знакомый дежурный блюститель порядка. "Непременно подойдет", - подумал Юрайт и занялся работой.
Он перекрестился и громко, на всю переходную площадку, заканючил так, как когда-то научила его спасительница и благодетельница - предводитель московских нищих госпожа Афинская. * Привет вам, мирные жители, от командира минометного взвода девятого ударного батальона Кантемировской дивизии. Пленный я был, в Чечне почикали меня маненько, но пожалели. Собираю теперь на дорогу домой и лечение...
Юрайт открыто смотрел прохожим в глаза, но так, словно и не собирался вызвать у спешащих москвичей жалость и сострадание. Люди останавливались, прислушивались к его легенде и раскрывали сумочки и портмоне. * ... У богатых не беру, у нищих не прошу, - пел свою песню Юрайт. - Кто даст тому воздастся сторицей. Ты не деньги береги, дядя, сынов береги. И ты, товарищ очкарик переученный. Пусть лучше засудят за дезертирство живого, чем в гроб сырой некрашеный кинут. А я сам кидал всех начальников, как они меня в гробе корявом видели, эти стратеги македонские, завоеватели тридцать седьмой параллели, застрянь она в ихней глотке луженой...Ты не смотри, не пялься, ну чокнутый я, а ты б не чокнулся?
Бумажки достоинством до тысячи рублей в основном бросали в шапку Юрайта женщины, годившиеся ему в матери. Парни его возраста почти все проходили мимо, словно не замечали инвалида. Изредка в шапке появлялись пятерки и десятки. Это были подарки, как правило, от девчонок и молодых женщин, на которых Юрайт, сам недурной лицом, производил особое впечатление. Забредший в метро иностранец, непонимающий русской речи, мог пожертвовать долларом или маркой. Но охотнее всех расставались с крупными суммами заехавшие по своим делам в столицу провинциальные бизнесмены.
Юрайт сглотнул слюну, облизал пересохшие губы, в это время кто-то хлопнул его по плечу. * Здравья желаем командиру взвода минометчиков; он же - жертва таджикских моджахедов; он же - инвалид-лимитчик столичного автозавода; он же... * Привет, Чвох! Опять очень посредственно Жеглова пародируешь и мне работать мешаешь..
При слове "чвох" мужчина в милицейской одежде недовольно поморщился. Юрайт знал, что сержант патрульной службы московского метрополитена Витя Бычков не очень-то любил свою кличку, данную ему нищими и многочисленными продавцами метрополитена. Но терпел, потому как очень любил деньги. А прозвище Чвох как нельзя лучше подходило этому парню в милицейской фуражке и с такими же, как малиновый кант на ней, упитанными щеками. При выяснении отношений с кем-либо из незнакомых обитателей и пассажиров подземки Витек важно надувал свои малиновые щеки и строго спрашивал: "Что, в отделение хочешь?" - сокращенно и выходило "чвох". Если залетный нищий гастролер или чужой лоточник не обращал внимания на вопрос-угрозу и продолжал свое дело стоять, просить, лежать, торговать или ещё какое-либо, по мнению Витька, противоправное действие, то милиционер Бычков, ещё больше насупившись, добавлял пару слов типа "не понял" или "ни фига себе!", затем снова повторял свой обычный вопрос: "Что, в отделение хочешь?" Если и это предупреждение не вызывало никаких действий и эмоций, сержант Чвох становился похожим на снегиря при сорокаградусном морозе, брал "нарушителя" за шиворот, рукав, грудки, ногу, руки, штаны и тащил его в комнату милиции метрополитена. Которую, кстати, все её работники величали "офисом".
Пропустив мимо ушей "Чвох", Витек Бычков все равно бал рад видеть Юрайта и, растворив на своем малиновом лице недовольство, улыбнулся и первым протянул руку: * Давно тебя видно не было, Юрайт! Отдыхал? На югах? Девочек, небось, море перетрахал? - при этом ему так понравился только что произнесенный каламбур, что его снегириное лицо так и засветилось удовольствием и собственным превосходством.
Юрайту было не до шуток. Время приближалось к десяти, а он ещё почти ничего не заработал. * Потом, Витя, потом, - сдержал себя Юрайт. Он не стал называть постового его кличкой и воздержался от очередной насмешки над своим постоянным телохранителем. Лишь ещё раз доброжелательно попросил: "Сейчас, Витя, работать надо. Бабки заколачивать. Тебе ведь тоже бабки нужны, правда, Витя?"
Чвох, не распознав издевательства в последнем вопросе Юрайта, широко осклабился: * Ага! Знаешь, Юрайт, пока тебя не было - прямо поиздержался. Кроме Акбарки и Русича у вас никто прилично не зарабатывал.
Юрайт понимал, что метрополитеновский постовой по кличке Чвох был не только занудливым человеком, но и надежной защитой всех нищих и попрошаек, которые ежедневно в несколько смен работали на вверенном ему законодательными органами столицы участке. Он, этот снегирь, не давал своих нищих в обиду, предупреждал о готовящихся облавах и набегах омоновцев, выдворял по первому требованию с их насиженных мест заезжих гастролеров и чужаков. Словом, следил не только за общественным порядком на станции, но и покровительствовал нищенской братии. Конечно, небесплатно. За такое попечительство он получал свою долю в нелегком попрошайническом бизнесе. Каждый нищий в конце своей смены награждал Чвоха червончиком. Юрайт и многие другие иногда не жалели пятнашки. При приличном заработке и хорошем настроении Юрайт мог пожертвовать в карман Вити Бычкова и четвертной. От такого уважения любовь Чвоха к Юрайту была безмерной. * Так что постой, Витя, в сторонке, а то я сегодня и половину плана не сделаю.
Чвох, когда дело касалось его заработка, схватывал все на лету, как ученик, тянущий на золотую медаль. * Все понял, Юрайт. Работай спокойно, мешать никто не будет. Если что, я рядом , - при этом он показал кому-то в сторону свой здоровый, тоже малиновый кулак.
Когда Чвох скрылся за углом перехода, Юрайт снова принялся за работу. * Просыпаюсь я, граждане, после взрыва, то ли контуженный, то ли недострелянный, а меня волокут куда-то, один сапог уже стянули, суки-мародеры, а во втором ещё осталась курева заначка. Я как заору! Бросили, убежали. Потом другие пришли и вытащили на свет. Узнаю - чеченцы. А я не обижаюсь. Я сам к ним пришел. Ну, почикали маненько... Не убили же!
