Мавро обрадовался было, что знатный френкский рыцарь приглашает его сесть за стол, но неожиданно смягчившийся голос гостя вызвал подозрение. Он вспомнил наказ отца: «Умный парень, если мать и сестра у него красивые, похвалами незнакомцев, особенно если они старше тебя, не должен обольщаться. А подарков от них и вовсе не следует принимать...»
— Спасибо! Я люблю постоять!
— Садись, говорю. Хочешь стать человеком — слушай старших! Садись!
— Сестра будет недовольна. У нас с гостями не сидят...
— Не тяни, а то охота пройдет. Явится сестра — встанешь. Есть разговор, садись!
Мавро, с опаской поглядев на дверь, примостился на краю скамьи.
— Сколько вы здесь зарабатываете в год?
— В год? Как когда. Прежде, когда дорога через ущелье была открыта, неплохо зарабатывали. И сейчас, благодарение господу нашему, кормимся. За холмом, вон там, у нас поле — сеем. Дрова дармовые. Корова есть, овцы, козы. Из шерсти сестра кое-чего вяжет... Я дрова вожу в Караджахисар... Соль, свечи, кил покупаю. На сыр да на йогурт посуду вымениваю. А дичи у нас не занимать стать — куропаток, перепелок, фазанов полно.— Он подбородком указал на вертевшихся у ног голубей.— И вот этих.
— Верхом скакать любишь?
— Кто ж не любит?
— А ходить за конем?
— Есть у нас конь, отец выхаживал.
— Если возьму я тебя к себе, положу алтын в год, одежда, питье, еда — все от меня?..
Лицо у Мавро вытянулось. Покойный отец его говорил: «Что у мусульман, что у гяуров, что в рыцарских орденах — всюду есть этот грех содомский — любят мальчиков!» Он через силу улыбнулся.
— По мне бы, чего лучше... Да нельзя!
— Отчего же?
— Мы записаны в книгу свободных крестьян у нашего императора.
— Император ваш не знает, что у него во дворце творится! Почем ему знать, что делает Мавро в Караджахисаре?
— Пусть и не знает, только против обычая это. Отец мой говорил: «Пусть даже пять золотых в год дают! Чем быть слугой, лучше уж сразу вниз головой в пропасть».
Нотиус Гладиус отпил вина, взял с блюда кусок мяса и, не спуская глаз с парня, что-то прикидывал.
— А если возьму к себе воином? — Видя, что на Мавро это не произвело никакого впечатления, выпятил грудь и, словно предлагал ему целый мир, добавил: — Не простым воином... А чтоб в рыцари посвятить.
— В рыцари? Помилуйте, благородный господин!
У Мавро перехватило дыхание, щеки залились краской. Он судорожно глотнул и, пытаясь подавить радость, подумал: «Небось шутит со мной, забавляется пришелец френк?»
Рыцарь не спускал пристального взгляда с юноши. Сколько видел он на Западе крестьянских парней, смотревших на воинов с безнадежной завистью.
Здешние и сами носили оружие, их можно было соблазнить, лишь пообещав навсегда избавить от крестьянской доли. Мавро, конечно, тоже мечтает от нее избавиться, рыцарь заметил это еще в день своего приезда по взгляду, которым смотрел парень на коня и оружие.
— Да, посвятить в рыцари,— важно проговорил он.— Конь — от меня, оружие — от меня, а в отряде, который соберем, будешь моим знаменосцем. Походишь в чавушах. Покажешь свою храбрость, достанет силы и ловкости владеть оружием — подпояшу мечом, что освящен нашим орденом, и запишу тебя в книгу рыцарских послушников.
— Господи Иисусе! Помилуйте, рыцарь, я ведь все это видел во сне.
— В каком таком сне?
— На прошлой неделе... Будто бы проходило здесь войско, наш император начал войну против арабских нехристей. Один из его телохранителей стал проверять, как я владею луком, и записал в отряд. Проснулся я весь в поту, от радости дыхание перехватило... Правду говоришь, благородный рыцарь? Не смеешься надо мной?
— Я сказал — посвящу в рыцари! Такими вещами не шутят!
Мавро сложил руки на груди. Видно было, с трудом удерживается, чтобы не пасть к ногам рыцаря.
На кухне загремела посуда. Мавро вздрогнул, растерянно оглянулся на дверь. Огонек надежды в его глазах медленно погас.
— Если это и не шутка,— проговорил он,— все равно не выйдет, мой рыцарь. Не могу я пойти с вами!
Нотиус Гладиус был искренне удивлен.
— Невозможно. Не выйдет ничего, если сестра не согласится...
— Ума у тебя нет, парень! Разве бабы могут мешаться в такие дела?
— Могут. Мы с ней на свете одни-одинешеньки. Никого у нас больше нет.
Нотиус Гладиус был раздосадован. Его больше всего злило, когда встраивалось дело, которое он уже считал слаженным. Он взял гашу. И как-то пристыженно спросил:
— А сестра твоя замуж не собирается?
— Собирается.
— Сколько ей?
— Двадцать четыре.
— Того и гляди останется в девках... Не нашла, что ли, себе подходящего жениха?
— Как не найти!
— Кто же он?
— Сговорена с Демирджаном, объездчиком боевых коней Эртогрул-бея.
— Ну и ну! Господи помилуй! Как же Эртогрул мог отдать своих боевых коней христианину?
— Он не христианин.
— Тюрок, язычник?
— Нет. Тюрок-мусульманин.
Рыцарь был поражен.
— Как же ты отдаешь свою сестру за иноверца,— пристыдил он Мавро. Тот словно только того и ждал.
— Хороший человек шурин мой Демирджан. И к тому же знатный джигит в этих краях.
Рыцарь пожалел, что свел дело к вере.
— Ну, ладно, а отчего не женятся они?
— Давно бы поженились, если бы не мать Демирджана. Не согласна она...
— Почему?
— Неверные, нечистые, говорит, не при вас будь сказано. Пусть, говорит, берет себе мусульманку, и делу конец.— Он вздохнул.— Сестра моя упряма, а мать Демирджана от Коньи до Стамбула своим упрямством прославилась. В поговорку вошло: упрям, как тетушка Баджибей... Вот немного поправится Эртогрул-бей, одолеет хворобу свою...
— И что тогда?
— Откроется ему шурин мой Демирджан. Если кого и послушает на этом свете Баджибей, то только Эртогрул-бея.
— А захочет ли он близкого себе человека женить на христианке?
— Эртогрул-бей в дела веры не мешается... Он не дервиш, а герой.
Рыцарь почесал в бороде, задумался.
— А больше никто не просит твоей сестры?
— Моей сестры? А что?
— Эх ты, Мавро, Мавро! Надо подстегнуть твоего трусоватого шурина, раз он матери своей боится... Понятно тебе?
— Нет.
— Вот простофиля! Что бы ты, скажем, стал делать, если б твою невесту кто-нибудь захотел взять в жены? Не поторопился бы, не поспешил бы сам?
— Здесь сговоренную с Демирджаном девушку никто в жены не попросит. Да и сестра моя этого не допустит.
— Как сказать!.. Словом, сын мой Мавро, можешь считать дело решенным. Не пройдет двух недель, и ты записан в рыцари...
Мавро чуть не подпрыгнул от радости. Потом ударил себя по коленям.
— Ох, помилуй, мой рыцарь, неужто правда?
— Чего там охать да ахать. Найдем какого-нибудь недоноска, всучим ему денег, придет и попросит замуж твою сестру... Поглядим тогда, сумеет ли твой дурной шурин уговорить свою мать.
Мавро захлопал глазами, пытаясь взять в толк, о чем речь. Наконец понял и бросился целовать рыцарю руку. Тот отдернул руку, и Мавро в знак благодарности поднес к губам подол его платья.
— Дай бог тебе здоровья, мой рыцарь! — Он несколько раз подряд перекрестился.— Уверовал я, господи Иисусе, помилуй мя!
— Брось ты свои кресты крестить. Подай-ка лучше вина! — приказал Нотиус Гладиус стоявшему на коленях Мавро.
Тот вскочил, налил вина и остался стоять, сложив руки на животе. Теперь он глядел на рыцаря, как на родного отца: с почтением, благодарностью и любовью. Когда Мавро встретил его у ворот караван-сарая, у него просто дух захватило при виде рослого боевого коня, рыцарского шлема с белыми перьями, оружия. И если, прислуживая ему, Мавро поначалу держался немного заносчиво, то только из зависти. Теперь вид рыцаря радовал его душу. Даже явное уродство казалось ему привлекательным.
«Ах, если бы сестра моя отказала Демирджану и вышла за этого рыцаря!» — промелькнуло у него в голове. Но он тут же устыдился этой мысли, точно оскорбил храброго и красивого джигита Демирджана.
Нотиус Гладиус был доволен собой — ловко он уладил это дело. Пил вино, закусывал мясом и даже отпустил пояс на одну дырку. Поверх кольчуги на нем была шерстяная рубаха с вышитым на груди крестом Святого Иоанна. Кольчужные штаны туго обтягивали толстые ляжки, придавая рыцарю непоколебимую устойчивость. Крестообразные рукояти кинжала и меча были просто великолепны и, судя по отделке, стоили немалых денег. Шитый золотом плащ, сафьяновый кисет для огнива и окованная серебром фляга для вина свидетельствовали о том, что рыцарь любил шик. А кто знает, во что обошлась ему стальная каска с забралом, похожая на голову хищного зверя, Каска, будто зная себе цену, лежала, топорща перья, грудой алчной спеси на толстых досках стола.
Рыцарь запел песню на странном, незнакомом Мавро языке.
