спешу отвести глаза.
— Кто тебя так? — вздыхаю, обрабатывая края мелких ссадин.
— Без понятия, — беспечно пожимает он плечами. — Возвращался от друга, когда тут неподалёку парочку гамадрилов решили попинать щенка. Не смог пройти мимо.
— Я и раньше предполагала, что у тебя чердак никогда не протекает просто так. Ты хороший парень, Мартышев. Кого бы там из себя ни строил, — выпаливаю как на духу неожиданный вывод.
За окном ослепительно сверкает молния. Грохот стоит оглушающий, из-за чего я инстинктивно замираю, чтобы не ткнуть ему ненароком в глаз. А Макс в этот момент подаётся вперёд и жёстко накрывает ртом мои губы…
Сто прыжков без парашюта
Мартышев как ураган. Я пискнуть не успеваю, как забываю, что вообще пищать собралась. Теряюсь настолько, что даже не помышляю возмутиться. Только рот раскрываю в шоке, чем Макс незамедлительно пользуется.
По языку растекается сладкий привкус его жвачки. Морозной мятой рецепторы взрывает… И так горячо-горячо щекам становится. Дышать не могу! А хочется вдохнуть поглубже, чтобы остудить полыхнувшие жаром лёгкие.
Для него такие проделки наверняка в порядке вещей. Макс напирает уверенно и дерзко, наплевав на приличия, на свои ссадины, на мою растерянность. Но мне-то, ни разу ни кем не целованной, как сопротивляться, если его натиск сбивает с ног?
Чужие ладони жадно оглаживают мои скулы, сползают на плечи, спускаются ниже… И если до этого его действия ещё можно было как-то попытаться понять да простить, то теперь самое время заехать по наглой морде.
Но возражения превращаются в сплошное ничто, когда Макс, подцепив края моего свитера, торопливо тянет его наверх с явным намереньем снять. Треск наэлектризованной ткани отдаётся на коже мурашками. И в голове синхронно с этим что-то коротит.
Иначе почему пламя свечи вдруг кажется невыносимо тусклым? Когда смущать меня должно ну вот совсем другое. Я до дрожи, до сбившегося дыхания стесняюсь, но вместо того чтобы разразиться гневной тирадой, тяну вниз молнию его толстовки. Сама! А потом и кофту помогаю снять, теряя голову от его напора, от собственной дерзости. От потребности согреть, сгореть, раствориться в нём!
— Ты такая красивая… Вкусная…
Лесть, может, и дежурная, но как он это произносит! Мамочка…
Макс бойко воюет с заклёпками на моих джинсах, а у меня от одного вида его спортивно сложенного тела дух перехватывает. Ну прямо парень с обложки! Живой идеал.
— Ты тоже вроде ничего, — заигрываю, чего отродясь ни с кем себе не позволяла. А с Максом можно. С ним себя особенной чувствую: единственной, самой желанной.
Реакция следует моментально. Кусачими поцелуями по шее проходится. Щипками по рёбрам. Током по венам. По ногам бьёт сквозняк, бёдра стягивает мурашками. Чувства такие яркие, слепящие, первые.
В хаотичных мыслях мелькает осознание, что джинсы вместе с нижним бельём уже держатся только на щиколотках, считай на честном слове, а сама я сижу перед ним на кухонном столе.
Ну, Мартышев!
Заправский ушлый фокусник…
Вот как я могла так низко пасть, но при этом взлететь выше неба?
Видеть его и знать не желаю, а наглаживать напряжённую спину перестать не могу. Даже не пытаюсь объяснить себе, почему вдруг не испытываю ни малейшего сомнения в правильности того, что мы с таким самозабвением вытворяем. Да и как объяснить гормональное помутнение?
Что задумано природой, то не противоестественно, так ведь?
— Ну как, всё такая же дерзкая, а? — ехидно тянет Мартышев, являя моему ошалевшему взору то, на что приличным девушкам до свадьбы смотреть в идеале не следует.
— Мне сейчас следует сомлеть, что ли? — интересуюсь бойко, на деле не ощущая и тысячной доли той смелости. Я готова нести ответственность за свой поступок, а вот сопротивляться сбивающему с ног влечению выше моих сил.
— Какая же ты… — хрипит Макс, усмехнувшись, а потом вдруг резко замолкает.
Я пару секунд жду продолжения явно недосказанной шпильки, а затем с любопытством поднимаю глаза, чтобы проверить — не захлебнулся ли он спесью.
И сама громко сглатываю, таким взглядом диким он меня рассматривает.
— Какого чёрта ты задула свечу?! — свирепо выдыхает Мартышев.
Нас обступает непроглядная темнота, поэтому выражения моего лица он видеть не может. Зато превосходно слышит вредный смешок и от этого бесится в два раза больше.
— Ну хочешь, давай поищем спички? — язвлю, прижимая ладони к широкой груди и с трепетом отмечаю, как загнанно колотится его сердце.
— Язвишь, зараза… Таких как ты раньше сжигали на костре, — сипло выстанывает Макс, продолжая рассматривать меня уже на ощупь. — Скажешь ещё хоть слово, и я откушу тебе язык, обещаю, — добавляет он, едва я набираю в лёгкие побольше воздуха.
— Такие как я в огне не горят, — мятежно нарываюсь.
Наслаждение от перепалки ничуть не уступает удовольствию от хаотичных соприкосновений кожи с кожей. Так происходящее кажется ещё острее. Я даже выхватываю из россыпи мыслей относительно остроумный ответ на его реплику с вероятным продолжением «в воде не тонет», но у Макса, кажется, напрочь отшибает желание говорить. Только дышит сбито мне на ухо, обнимая всё крепче… прижимаясь всё ближе…
Резкая боль отрезвляет, но я умею терпеть.
Ни о чём не жалею.
Именно с ним меня связывает больше общего, чем с кем-либо другим. Макс раздражал меня сколько его знаю. Тем, что не замечал, не провожал глазами, даже не задирал. А теперь так близко… Так сладко опаляют его губы. Как я мечтать прежде не смела.
Наши тела, притягиваясь, высекают столько искр, что нам не нужен свет, чтобы видеть друг друга. Я ныряю в его эмоции глубже чем в зеркало, и те дробят меня в пыль, делят на атомы.
Постепенно за болью приходит ненасытность. Запыхавшиеся, взмокшие, мы даже в такой момент не перестаём соперничать. Старый стол скрипит на нас благим матом, угрожая то рухнуть, то вовсе задымиться. Но всё, чем заняты мои мысли, пока руки безостановочно шарят по мускулистому телу — только то, как крышесносно напрягаются его мышцы, при каждом поступательно-возвратном движении.
Я слишком глубоко увлечена новизной ощущений и слишком поверхностно вникаю в происходящее. Поэтому, растворившись до донышка в эмоциях, момент его блаженства осознаю постфактум. А возмутительный факт, что мерзавец даже не позаботился о защите царапает по нервам и того позже. Аккурат в момент, когда калитка скрипит несмазанными петлями и откуда-то со двора доносится тяжёлая поступь отца.
— Ты кого-то ждёшь? — понизив голос до шёпота, спрашивает Макс.
Таращась в темноту, мотаю головой, то ли пытаясь отрицать шум с улицы, то ли разгоняя затмение в мозгах. Близость его разгорячённого тела чертовски притупляет мыслительный
