Так веет в душу хлебом и покоем
Из той сумы…
И мальчик на холме
В ладонях держит зарево над полем.
И звездами крошится рыхлый срез,
И медленно темнеет середина.
Вечеря, отраженная окрест,
Закончена. А старая холстина,
Как будто космос, свернута хитро.
И ранит руки звездное крошенье.
И ведает голодное нутро –
Не хлеб в руках, а в душах озаренье.
Покуда свежевыпечен огонь,
Покуда тень скользит с холма покато –
Ложится теплым ломтем на ладонь
Последний отсвет скудного заката.
***
В день поминальный верить в смерть не в силах,
На кладбище наряженные шли.
И пироги крошили на могилах,
Коснувшись лбом распаренной земли.
Спокойно и тепло светились лица,
Неспешно речь протяжная лилась.
Платок снимала ранняя вдовица –
Подрагивали родинки у глаз.
Веснушчата, бледна и светлоброва,
Смотрела, брови робко приподняв,
Как божий мир, весь в божиих коровках,
Легко течет волной могильных трав.
И проступает в травах тех невинно
Какой-то вечный лик за годом год,
Когда лица в земле уже не видно,
А по травинке родинка ползет.
Беседа
И поселилось в доме том молчанье
И всех жильцов его пережило,,,
Хозяин с неподвижными плечами
Входил, переступая тяжело.
Лишь дверь толкнешь – и сразу в полпроема
Какое-то нездешнее лицо.
А шаг, другой… - и сморщится знакомо,
И заморгает… - и в конце концов,
Больная приподнимется над койкой
И заглядится, словно в никуда.
И начинает петь, совсем тихонько.
Он кашлянет и скажет: «Холода…»
Присядет он разматывать портянку,
Жена все напевает о своем…
Как бесконечно голос был протянут –
Вот он уже за полем, за холмом…
Вот словно за пределом всех окраин.
А вот его уже и вовсе нет…
Как будто был с лучом незримым спаян.
Со света сжил невысказанный свет.
…………………………………………
Один остался и разговорился.
Гася дыханьем слабую свечу,
То плакал, то смеялся, то бранился –
Все откликался бедному лучу.
На табурете и на половице
Губами луч ловил и вспоминал,
Как лунный свет из правой пил ключицы
И свет зари из левой допивал.
Как на лугу, в стогу, на сеновале…
И только то, что, в общем, ни при чем…
Судили, обмывали, отпевали –
А он-то все беседовал с лучом.
Родство
Мы были родными до края земли.
Но полночью мы через кладбище шли.
И где-то во мраке осевших могил
О матери голос протяжный спросил,
Потом об отце и о брате родном –
В едином объятии, в страхе одном
Мы были родными в теченье судьбы,
В теченье кладбищенской дикой тропы.
Мы были родными, пока сквозь провал
Младенческий голос родных созывал.
Но кончилось кладбище, смолк детский глас –
Ничто породнить не смогло больше нас.
Неведомые травы
Не называются гречихой,
Не называются овсом.
Встают весною тихо-тихо.
Стоят стеною пред лицом.
Не по-родному колосятся,
Не по-родному шелестят.
В неполивных зеленых святцах
Еще не вычитан уклад
Как задыхаться этой синью
И сквозь любой расти кулак.
Не называются полынью,
Не называются никак.
На болоте
Большие черные стрекозы
Под кожей ветра, как занозы.
Их лишь дитя извлечь смогло.
Весь день стрекоз ребенок ловит –
И на нечаянном изломе
Сочится радугой крыло.
Мальчишка ягодой измазан.
Он весь – от возгласа до гласа,
И родом он из этих мест.
Здесь лишь кустарник и болото,
В траве скелет звезды обглодан,
И столько ягоды окрест.
Искусан мальчик комарами,
И на худых коленках ранки,
И руки у него тонки.
И как-то верится негласно,
Что на зубах его не хрястнут
Звезды последней позвонки.
И день, и век уж на исходе.
Он по болоту так же бродит,
Из века в век скуласт и рус.
И никуда ему не деться…
И комары в раздутых тельцах
Несут горячий детский пульс...
***
Искусан локоть комарьем,
А рот малиной озарен,
Крапивою – колени…
И в мире целом мы вдвоем,
Когда легчайшей из корон
Твоих ладоней звенья
Виски мои сжимают вдруг…
И к небесам взлетает луг,
К холмам, и на юру лишь
Он расцветает солнцем сплошь.
И ты мой милый не поешь,
А царственно пируешь –
В ладони голову берешь
И в лоб меня целуешь.
***
Ну, неужели я стану птицей?!
И неужели мне все простится –
И эти плечи, и эти локти,
И все влеченья души и плоти,
И все разоры,
И шаг мой скорый,
И резкий окрик,
Грудной, гортанный
И богом данный…
Когда на охре
Весь мир замешан,
Когда тебя я целую нежно
В глаза и брови.
И так люблю я
Зрачок твой пряный
В окружье радуг.
Когда, отпрянув,
Все говорю я
Тебе, как брату…
Не укоряю ни в чем,
а только…
дрожат ресницы…
Ведь ты же знаешь –
я стану птицей…
Голубь
Голубь медно-сизый,
Райской птицы внук.
Воду пил с карнизов,
Хлеб клевал из рук.
У одной старухи
Мирно проживал.
(Милый, ходят слухи,
Что она жива!)
Покидал старушку,
К девочке летал.
Словно крошки, душу
Он с ладошки брал.
Жалуюсь?! Да что вы!
Без него ни дня.
Голубь мой почтовый,
Тайная родня.
Плакать и молиться,
Есть с ладони хлеб.
Голубь узколицый.
Сизокрылый пепл.
Что ж, пока дымится,
Прячь, храня семью,
Под сорочку птицу,
Словно головню!
А потом рассказывай
Криком из огня:
«Жил да был за пазухой
Голубь у меня».
***
Твой бедный мир, он словно на отшибе.
Он словно в детство впавший и в надежду.
Возникший здесь как будто по ошибке.
Как будто затаенный где-то между
Моею грудью и твоей ладонью.
Дыши спокойней, милый, как с чужою.
Ведь что-то было все-таки, а помню
Лишь сломанную ветку над душою.
Какой-то удивленною гримаской:
«Ломает ветку. А зачем ломает?..»
Какой-то добротой, пустой и праздной,
Все душу мне твою напоминает.
Там старики живут – и неужели
Они с рожденья были стариками? –
И дети… Но каким-то вороженьем
До смерти их на детство обрекали.
В ночи озарено твое обличье
Таким огнем, что жутко на рассвете,
Когда на каждом новом пепелище
Все те же старики и те же дети.
Неистребимы и несохранимы,
Привыкшие к бездомью и бездолью…
Какие холода, какие зимы
На той груди, что под твоей ладонью.
На даче этой
И я сказала б, что соломенны
На даче этой сны и крыши,
Что крылья глаз твоих изломаны,
Гортани глаз твоих охрипши…
Зрачок цветет, пылает зеленью…
Но я скажу совсем иначе –
Соседи дружат нынче семьями.
И женщина в каморке плачет.
И я скажу, что эта женщина
Сюда заехала бездумно,
Пока перевозили вещи вам
На дачу всей ватагой шумной.
Жена твоя, почти что девочка,
С крыльца на цыпочках сбегала
И два фамильные подсвечника
В худые руки принимала.
Потом по коридору в комнату
Несла, и в окнах всех сквозила.
И пела там о счастье смолоду
Так просто и невыразимо.
Пройдет ли жизнь, прошла ли, минула…
Но те подсвечники на даче…
Но девочка с капризной миною
Прелестна вся…
И мне иначе
О том и слова-то не вымолвить.
И встретившись случайно где-то
Лишь задохнуться:
Вы мол… Вы-то ведь…
И устыдиться встречи этой.
***
И в нашей сказке быть могло
Добро над злом воспетое.
Но вот добро я или зло –
Я этого не ведаю…
И с миром всем теряя связь,
