Вы никогда — повторяю: никогда — не увидите, чтобы ирландец прошел под лестницей или не скрестил пальцы во время матча по херлингу[10]. И неважно, во что там веришь, — это генетическое, так же привычно, как поминать Бога всуе. Чушь, конечно, но деваться некуда. А она тут же вскинулась, огрызнулась:
— Издеваешься?
Имея в виду свою ориентацию. Она была лесбиянкой.[11] Я вздохнул, закинул сумку на плечо, сказал:
— Ну на хрен, лучше попутку поймаю.
— Не смей ругаться, Джек Тейлор. А теперь сел быстро в тачку.
Я сел.
Почти десять минут мы ехали молча. Она свирепо сменяла передачи, потом:
— Мне было интересно… После… того, что случилось… эм-м, ты ходил по пабам?..
Она помолчала, пропуская трейлер на съезд, продолжила:
— Но не пил?
Я проверил свой ремень безопасности, спросил:
— И в чем вопрос?
— Ну, произошло ужасное, ты брал выпить… почему так и не притронулся?
Я уставился в лобовое стекло, подождал, потом:
— Не знаю.
И правда не знал.
Если ответ ее и устроил, по лицу было не сказать. Затем:
— Значит, у тебя успешный случай.
— Что?
— Ты не пил. Ты алкоголик — раз не пьешь, значит, успех.
Ошеломленный, я не мог понять, что она говорит.
— Хрень какая-то.
Она полыхнула глазами в лобовуху:
— Я уже просила не выражаться. В АА говорят, если не притрагиваешься к стакану, ты победил.
Я дал повисеть этому в воздухе, заметил у нее на приборке крест Святой Бригитты, спросил:
— Ты в АА?
Ни разу не видел, чтобы она напивалась. Обычно брала апельсиновый сок, а один достопамятный раз — винный коктейль, что бы это ни значило. Конечно, знал я и монашек-алкоголичек, а они вообще в закрытых орденах! Живое доказательство, что чего-чего, а стойкости у алкоголиков не занимать.
Ее уголки губ поползли вниз — это всегда к беде, — и она фыркнула.
— Поверить не могу. Джек Тейлор, ты самый безголовый человек, что я встречала. Конечно я не в АА… вообще не соображаешь?
Я закурил, несмотря на большую надпись на приборке:
НЕ КУРИТЬ
Не
Просьба не курить.
А прям приказ.
В ответ она открыла окна, впустила все ветра, включила кондиционер и моментально нас заморозила. Я затянулся, проныл:
— Я же из больницы. Будь человеком, — и пустил окурок в окно.
Она их так и не закрыла, сказала:
— У меня мать в АА… про моего дядю ты и сам знаешь … У меня это выкашивало поколения. До сих пор выкашивает.
Этого я не ожидал, но теперь понимал ее немного лучше. Дети алкоголиков растут быстро — быстро и злобно.
Выбора-то особо нет.
Мы въезжали в Оранмор, когда она спросила:
— Кофе будешь?
— Да, неплохо бы.
Если я решил, что она смягчилась, скоро понял свою ошибку:
— Платишь сам.
Ирландки умеют обломать. Она свернула к большому пабу на углу — довольно неожиданно в свете нашего разговора. Зал был просторный, плакаты на стенах рекламировали:
Микки Джо Харт
The Wolfe Tones
Трибьют-группа Abba
Я содрогнулся.
Мы сели за столик у окна, где солнце грело лица. Черная пепельница объявляла:
Craven «A»[12]
Это сколько ж ей лет?
Подошел грузный старик лет шестидесяти, прохрипел:
— Доброго вам утречка.
Ридж натянуто улыбнулась, я кивнул.
— У вас есть травяной чай? — спросила она.
Мне хотелось спрятаться. Мужик посмотрел на нее… типа… она это серьезно, с таких козырей заходит?
— Есть «Липтон».
— Без кофеина?
Бедолага взглянул на меня. Я ничем помочь не мог. Он вздохнул, ответил:
— Выжать могу — чайный пакетик, в смысле.
Ридж не улыбнулась, сказала:
— Будьте добры, в стакане, с долькой лимона.
— А мне кофе, с кофеином, в чашке… пожалуйста, — сказал я.
Он широко ухмыльнулся, утопал. Ридж с подозрением поинтересовалась:
— Это что еще было?
Я решил ее побесить, ответил:
— Мужская тема.
Она закатила глаза:
— А что — нет?
Как заведено в ирландских пабах, за барной стойкой сидела стража — старики под шестьдесят с видавшими виды кепками, видавшими виды глазами, полупустыми пинтами. Они редко переговаривались и начинали свой караул сразу после открытия. Я никогда не спрашивал, чего они ждут, — вдруг ответят. Если когда-нибудь стражи уйдут, как обезьяны с Гибралтара, пабы закроются. Работало радио, и мы услышали о большой облаве полиции на наркоторговцев в Дублине. Сами месяцами закупались у дилеров, а теперь пришло время их брать. Все из-за скандала, когда по телевизору показали, что дилеры открыто толкают на улицах — прямо не Темпл-Бар, а касба. Нарик ширялся на глазах у полицейского в форме. На каждом шагу продавали крэк.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Господи, когда начинается крэк, кончается страна, — сказал я.
Какая ирония для народа, придумавшего слово «крэк»[13] — теперь у него появился куда более зловещий оттенок.
Она как будто не услышала, потом:
— В Голуэе не лучше.
— Будто я не знаю.
Она поигралась с серебряным кольцом на правой руке, спросила с каким-то нервным видом:
— Слышал про священника?
Вопрос повис, как дурное знамение.
Как знамение времени.
Ирландия — страна вопросов и очень, очень редких ответов. Мы славимся тем, что отвечаем вопросом на прямой вопрос. Будто врожденная опаска: никогда не подставляйся. И при этом выигрываешь время, успеваешь обдумать последствия.
Мы бы наверняка разбогатели, но никогда не были спонтанными. Вопросы — всегда что-то подозрительное. Годы британского правления, годы «да» на вопросы, которые обычно задавал солдат, приставив тебе ствол к башке, породили некую осторожность. Сказать по правде — как иногда и говорят, — на самом деле мы хотим отбрить сразу двумя вопросами.
Первый: «Почему интересуешься?»
Второй и, пожалуй, более важный: «А твое какое дело?»
Когда вижу карту острова для, скажем, туристов, там обязательно прямо посередке есть огромный лепрекон или арфа. По-моему, нужно быть честнее и поставить огромный вопросительный знак — пусть народ знает, что их ждет.
Классические ирландские вопросы, — это, конечно, «Когда возвращаешься?» в разговоре с вернувшимся эмигрантом и почти ежедневный: «Не слышал, кто умер?»
Естественно, и я не сразу ответил на вопрос Ридж. Особенно в нынешнем климате. Сейчас, если речь о священниках, хорошего не жди — уж точно не духоподъемную историю о страдальце, который пятьдесят лет провел в какому-нибудь далеком племени, пока его не съели. Нет, все будет плохо — плохо и скандально. Что ни день, то новые откровения о злоупотреблении положением. И не сказать, что мы привыкли. Духовенство, его чистая история всегда будут занимать в нашей психике особое место, но вот их непогрешимому праву на доверие, уважение и — да — страх пришел конец. Да уж, их время было, да, как сказали бы американцы, «типа, вообще прошло».
Прошло безвозвратно.
3
Veri juris.[14] — Его у нас больше нет; существуй оно, мы не считали бы мерилом справедливости нравы нашей собственной страны.
Паскаль, «Мысли», 297
Мы были на той дороге, что вела уже в Голуэй. Слева виднелся океан, как всегда, вызывавший у меня тоску — по чему, сам не знаю. Молчание в машине давило, и Ридж очень агрессивно включила радио.
Джимми Норман и Олли Дженнингс привычно разбирали на двоих
Спорт
Политику
Музыку
Craic.
Я возвращался домой.
— Вот моя любимая песня, — сказал Джимми.
И Шанья Твейн завела Forever And For Always. Мне нравилась строчка про «никогда не подведет». Не знаю ни единого человека, кто думал бы так обо мне.
