Воронье перо справедливости
Не хочется быть справедливым,а надо! С вороньим отливом,нечерным, скорей нефтяным,перо справедливость роняети всех, как казарма, равняет —гиганта с любым остальным.Перо из травы выпирает,из чистой зеленой травы,и лично тебя выбираетиз восьмимиллионной Москвы.Не хочется. Думалось, давностьтвоим порываньям прошла.Однако жестокая данностьтебя настигает — пера!Тебе справедливость сронила,тебя изо всех избрала!И вдруг появляется силана все. На слова и дела.
Быть хорошим товарищем
Это все отпадает — талант и удача,величавое выраженье лица.Остается одна небольшая задача:быть хорошим товарищем.До конца.
Производство на пенсию отпустило.Руководство ошибки охотно простило.Ни обязанности,ни привязанностине имеют былой неотвязности.
Но какими удачами ни отоваришься,как устроиться ни сумеешь в судьбе, —то по школе товарищи,то по фронту товарищивременами напомнят тебе о себе.
По какому-то праву бессрочному правы,то ли помощи требуя, то ли любви,школьниковвыплывают из Летыоравыи настойчиво требуют: «Позови!»
Не забудь!Они требуют,и не забудешь,если только хорошим товарищем будешь.
Одногодки
Долго жили,быстро умирали,но себя ничем не замарали.
Майки были белые.Трусы —черные.Плечи — солнышком копченные.Подростковые усы.
Брюки былив клетку и полоску,а рубашки, как снега, белы.До зеркального натерты лоскутуфли. Цвета мглы.
А потом — солдатские цвета,хаки выцветшая простота,поле с зеленью живою,солнышко над головою.
Все, что могут получить народыу истории и у природы,получили:зной, что жег до слез,ознобляющий до слез мороз.
Как была природа нелегка!Как была история сурова!Как хватали ветры за бокаот сугроба до сугроба!
Тем не менее все, что смогли,сделали.Смогли же много, много.С песнею солдатской, в ногуполе жизни перешли.
До сих пор возвышенно и гордо,тоном дикой простоты,спрашивают:— Ты с какого года?— Я с такого же, как ты!
Одиннадцатое июля
Перематывает обмотку,размотавшуюся обормотку,сорок первого года солдат.Доживет до сорок второго —там ему сапоги предстоят,а покудова он суровобестолковый поносит снаряд.
По ветру эта брань несетсяи уносится через плечо.Сорок первого года солнцебыло, помнится, горячо.Очень жарко солдату. Душно.Доживи, солдат, до зимы!До зимы дожить еще нужно,нужно, чтобы дожили мы.
Сорок первый годок у века.У войны — двадцать первый денек.А солдат присел на пенеки глядит задумчиво в реку.
В двадцать первый день войныо столетии двадцать первомстоит думать солдатам?Должны!Ну, хотя б для спокойствия нервам.Очень трудно до завтра дожить,до конца войны — много легче.А доживший сможет на плечигруз истории всей возложить.
Посредине примерно лета,в двадцать первом военном дне,заседает солдат на пне,и как точно помнится мне —резь в глазах от сильного света.
Бутылки лета сорок первого
Звон был о звон, а траекториянапарывалась на траекторию.Вот так и делалась история,рассказываю вам которую.
Бутылки лета сорок первогозаряжены горючей смесью,почти что самовозгорающейсяковарной обоюдной смертью.
Бутылки из-под лимонадав тот год, в тот самый сорок первый,перешумели канонаду,сожгли германский натиск первый.
И танковая сталь разбиласьс бутылкой в соприкосновенье,и долго гарь потом клубиласьмгновеньям тем в повиновенье.
От танковой атаки пылкойчто, кроме дыма или чада,осталось?Был боец с бутылкой,с бутылкой из-под лимонада.
Звуковая игра
Я притворялся танковой колонной,стальной, морозом досиня каленной,непобедимой, грозной, боевой, —играл ее, рискуя головой.
Я изменял в округе обстановку,причем имея только установкузвуковещательную на грузовике, —мы действовали только налегке.
Страх и отчаянье врага постигнув,в кабиночку фанерную я лези ставил им пластинку за пластинкой —проход колонны танков через лес.
Колонна шла, сгибая березняк,ивняк, дубняк и всякое такое,подскакивая на больших корнях —лишая полк противника покоя.
С шофером и механиком втроеммы выполняли полностью объемее работы — немцев отвлекали,огонь дивизиона навлекали.
Противник настоящими палил,боекомплекты боевые тратил,доподлинные деревца валил,а я смеялся: ну, дурак, ну, спятил!
Мне было только двадцать пять тогда,и я умел только пластинки ставитьи понимать, что горе не беда,и голову свою на карту ставить.
Литературная консультация
Молодому поэту казалось, что я был всегда.Молодому поэту казалось, что мне хорошо.Между тем, между тем, между тем онсчастливей меня.
Лучше юная зависть, чем старый успех.Лучше юная неудача во всем,чем такая законченность, когда закончено всеи не хочется начинать ничего.
Я могу ему дать совет. Я могу позвонить.Я, конечно, замолвлю словцо.Он, конечно, не может мне подарить ничего,кроме гула в стихах.
Может быть, он бездарен, но бéздарь его молода.Может быть, он завистлив, но зависть его молода.Может быть, он несчастен. Его молодая бедалучше десятилетий удач и труда.
Потому что начало счастливей конца. Потомучто мне нечего, нечего выдать ему,кроме старой сентенции, легкой, как дым,что не мне хорошо. Хорошо — молодым.
«Привычка записывать сны…»
Привычказаписывать сны —при спичке,при свете луны,при отблеске фонаря,неверной спросонок рукою!Образовалось не зряобыкновенье такое.
Покудова сон не забыт,из Леты едва только вынут,пока не засунут за быт,за явь до конца не задвинут,он — рифмы реальности.Они небо в руке — отраженье.Он — вечных трудов и временмгновенное преображенье.Не наши ли вещие сныв случайной своей красотев стихах повторены,запечатлены на холсте?
Диагональ-матушка
В коммунальной небольшой квартире,в комнате четыре на четыреметра, по ее диагоналиметров выходило много боле,и стихи по ней меня гоняли,по диагонали, словно в поле.
Словно в диком поле дикий ветер,начинал я дикое движеньена рассвете диком, на рассвете:постиженье и преображеньев мерные, ритмические фразы,типа регулярного пожара,всякого, что, наплывая сразу,упорядоченью подлежало.
За стеною тонкою стоналине доспавшие свое соседи,потому что по диагоналидвигался я шумно на рассвете,и стучали кулаками в стену,скорую расправу обещая.
Но выдерживал я эту сцену,шага ни на миг не прекращая.Знал я: у историка в анналеэтот спор в мою решится пользу,лишь бы только по диагоналидошагать бы, не меняя позы,не теряя ни отмашки нервнойкулаком, ни шелеста печали.
В потолок за этот шелест гневнос нижнего мне этажа стучали.
Был бы путь извилист или кругл —не мечтать бы даже о победах.Только этот — из угла да в угол.Из угла да в угол — только эдак!
Я хочу, чтоб люди твердо знали,как я до своих успехов дожил,чем обязан я диагонали,что ей, матушке родимой, должен.Претензия к АнтокольскомуОщущая последнюю горечь,выкликаю сквозь сдавленный стон:виноват только Павел Григорьич!В высоту обронил меня он.
Если б он меня сразу отвадил,отпугнул бы меня, наорал,я б сейчас не долбил, словно дятел,рифму к рифме бы не подбирал.
С безответственной добротоюи злодейским желаньем помочь,оделил он меня высотою,ледяною и черной, как ночь.
Контрамарку на место свободноевыдал мне в переполненный зали с какой-то ужасной свободою:— Действуй, если сумеешь! — сказал.
Я на той же ошибке настаиваюи свой опыт, горчайший, утаиваю.Говорю: — Тот, кто может писать, —я того не желаю спасать!
Непривычка к созерцанию
