Борис Слуцкий
Неоконченные споры
Стихи
Тане
Ты каждую из этих фразперепечатала по многу раз,перепечатала и перепелана легком портативном языкемашинки, а теперь ты вдалеке.Все дальше ты уходишь постепенно.
Перепечатала, переплелато с одобрением, то с пренебрежением.Перечеркнула их одним движеньем,одним движеньем со стола смела.
Все то, что было твердого во мне,стального, — от тебя и от машинки.Ты исправляла все мои ошибки,а ныне ты в далекой стороне,где я тебя не попрошу с утраночное сочинение напечатать.Ушла. А мне еще вставать и падать,и вновь вставать.Еще мне не пора.
Неоконченные споры
Жил я не в глухую пору,проходил не стороной.Неоконченные спорыне окончатся со мной.Шли на протяженье сутокс шутками или без шуток,с воздеваньем к небу рук,с истиной, пришедшей вдруг.Долог или же недологвек мой, прав или неправ,дребезг зеркала, осколоквечность отразил стремглав.Скоро мне или не скоров мир отправиться иной —неоконченные спорыне окончатся со мной.Начаты они задолго,за столетья до меня,и продлятся очень долго,много лет после меня.Не как повод,не как довод,тихой нотой в общий хор,в длящийся извечно спор,я введу свой малый опыт.В океанские просторыкаплею вольюсь одной.Неоконченные спорыне окончатся со мной.
Прощание
Уходящая молодость.Медленным шагом уходящая молодость,выцветшим флагомслабо машущая над седой головой.Уходя,она беспрерывно оглядывается:что там делается?И как у них складывается?Кто живой?Кто средь них уже полуживой?
Говорят, уходя — уходи.В этом случаеуходя — не уйти будет самое лучшее.Уходя — возвратиться, вернуться назад.
Уходящая и шаги замедляющая,все кусты по дороге цепляющая,уходящая молодость!Вымерзший сад!
Жалею время, что оно прошло
С утра мне было ясно и светло.Мой день был ясен, и мой вечер светел.Жалею время, что оно прошлои не заметило того, что я заметил.
Оно дарило мне за днями дни,само же всякий отдых отвергало,в курантах всех вертело шестерни,колеса всех часов передвигало.
Мне — музыки стремительный зигзаг.Ему — часов томительный тик-так.Я — по прямой. Оно же — ходом белкипо кругу вечному вращает стрелки.
А то, что я конечен, а онодождется прекращенья мирозданья, —об этом договорено давно.Я это принимаю без страданья.
Угроза, в ходе слышная часов,пружин их ржавых хриплое скрипеньене распугает птиц моих лесови не прервет их радостное пенье.
Воздух полета
Тот воздух, что способствовал парению,сопротивлялся ускорению.Он меру знал. Свою. Что было сверху —он властно отвергал,и нам свою устраивал поверку,и отрицал, и помогал.
Но я дышал тем воздухом. Другой,наверно, мне пришелся б не по легким,а что полет не оказался легким,я знал заранее,не ожидал покой.
Тот воздухто сгущался в ураган,вдыхался трудными глотками,то прикасался ласково к рукамсвоими легкими руками.
Вдохнув егои выдохнув егодавным-давно когда-то, на рассвете,я не боялся ничего.Я не боялся ничего на свете!
Уверенность в себе
Уверенные в себепо краю ходят, по кромке,и верят, что в их судьбевовек не будет поломки.
А бедные неуверенные,не верящие в себя,глядят на них, как потерянные,и шепчут: «Не судьба!»
Зарядка, холодный душ,пробежка по зимней рощеспособствуют силе душ,смотрящих на вещи проще.
Рефлексами же заеденныене знают счета минут:в часы послеобеденныесебя на диване клянут.
Судьба, она — домоседка.К ней надо идти самому.Судьба, она — самоделка,и делать ее — самому.
Судьба — только для желающих.Ее разглядишь — сквозь дымтвоих кораблей пылающих,сожженных тобой самим.
Воспоминания
I
То с несказанными признаньями,то с незабытыми обидами,воспоминанья несминаемы,как будто жидкостью пропитаны,а после снова обработаныс их радостью и с их тоской,с непреходящими заботамив какой-то чудной мастерской.
Едва лишь вспоминать начнешь —как будто бы землей качнешь,качнешь планетой под ногами,и на ходу ли, на бегупростая истина нагаявстает: дотронуться могу.
Могу дотронуться, коснуться,узнать: что там, внутри? Вовне?Потом очнуться и проснуться,убраться прочь придется мне,
но знаю, что еще вернубез искаженья и сминаньявсю ширину и всю длину,всю глубину воспоминанья.
II
Воспоминанья лучше вещей.Я на воспоминанья — кощей.
Я их поглаживаю, перебираю,я их отвеиваю от шелухи,я их отлаживаю, перевираю,я оправляю их лики в стихи.
Вот они, сладкие страшною сластью,схвачены болью, выжжены страстью.Трачены молью —сладкоголосые, как соловьи,вот они, воспоминанья мои!
Самый старый долг
Самый старый долг плачу:с ложки мать кормлю в больнице.Что сегодня ей приснится?Что со стула я лечу?
Я лечу, лечу со стула.Я лечу, лечу, лечу…— Ты бы, мамочка, соснула. —Отвечает: — Не хочу…
Что там ныне ни приснись,вся исписана страницаэтой жизни.Сверху — вниз.С ложкимать кормлю в больнице.
Но какой ни выйдет сон,снится маме утомленной:это он,это он,с ложкинекогдакормленный.
Женская палата в хирургии
Женская палата в хирургии.Вместе с мамой многие другие.Восемь коек, умывальник, стол.Я с кульком, с гостинцами, пришел.
Надо так усесться с мамой рядом,чтобы не обеспокоить взглядомженщин. Им неладно без меня,операций неотложных ждущим,блекнущим день ото дня,но стыдливость женскую — блюдущим.
Впрочем, за два месяца привыкли.Попривыкли, говорю, с тех пор!Я вхожу, а женщины не стихли.Продолжают разговор.
Женский разговор похож на дождьобложной. Его не переждешь.Поприслушаюсь и посижу,а потом — без церемоний — встану.Пошучу почтительно и рьяно,тонкие журналы покажу.
— Шутки и болезнь боится! —Утверждает издавна больница.
Я сижу и подаю репризы.Боли, и печали, и капризы,что печали? —даже грусть-тоскус женским смехом я перетолку.
Женский смех звончее, чем у нас,и серебряней, и бескорыстней.Скоро и обед, и тихий час,а покуда, дождик светлый, брызни!
Мать, свернувшись на боку,трогательным сухоньким калачиком,слушает, как я гоню тоску,и довольна мною как рассказчиком.
Столик на колесиках привозитиспаряющийся суп,и сестра заходит, честью просит,говорит: — Кончайте клуб!
Отдаю гостинцы из кулька.Получаю новые заданья.Матери шепчу: — Пока.—Говорю палате: — До свиданья.
Днем и ночью
