борются за святую свободу сатанински жестоко.
И как ему, следователю, быть? Не впервые думал об этом, совсем не впервые…
Отпустив плечо старика, Каминский достал платок и вытер пот со лба. Душно было в доме. И этот застоявшийся пыльный воздух, пропитанный запахом крови…
— Пан Войцех, трупы свежие, — деловито сообщил врач, закончивший осмотр. — Вскрытие покажет, но думаю, что ещё полсуток назад люди были живы-здоровы. — Снял резиновые перчатки и принялся протирать руки спиртом. — По моей части всё. Как только составите протокол, можно увозить в повет, в морг.
— Спасибо, пан Михал…
— А как же я, пан следователь? Может, я уже пойду, чтобы под ногами не путаться? Вы тут протокол составлять будете и вообще…
Староста искательно смотрел на Каминского. Но у того ещё были вопросы. Выждав, пока доктор выйдет на улицу, следователь круто обернулся к Адамеку (тот аж отшатнулся) и спросил напористо:
— Скажи мне, пока один на один. Не для протокола.
— Что, пан следователь?
— Ты этих мстителей знаешь. Не можешь не знать. Вы же их наверняка всей общиной кормите-поите. Да ещё, небось, одеваете-обуваете. Вот и скажи, кто они такие. Имена, фамилии. Может, клички. Сколько их. Где прячутся. Это только для меня. — Требовательно посмотрел прямо в глаза. Нажал голосом: — Ну? А я в рапорте наместнику укажу, что горожане здесь ни при чём, обещаю.
Староста замотал головой.
— Не могу я, пан следователь…
— Боишься?
— Боюсь, да… Опять же, — какие ни есть, а защитники наши. За Польшу великую воюют. Как же их выдавать? Свои ведь, — закончил неуверенно.
В сущности, старик высказал вслух то, о чём Каминский и сам только что думал. Свои-то свои, но… Невольно бросил взгляд на мёртвую девушку, на распятого мужчину.
— Это верно, старик, — воюют. Себя не щадят, — сказал мрачно. — Только воевать можно по-разному. Можно с армией. Но можно и с беззащитными. — Кивком головы указал на бездыханные тела. — Ты их кормишь, а они над твоей же горожанкой надругались и горло перерезали, как свинье. А если завтра ещё кто-то им не понравится или что-то не так сделает? Новые могилы копать будешь?
Уставившись в пол, староста молчал.
— Не хочешь выдавать? Ну и правильно. Защитники же твои! Мои, получается, тоже… — Каминский сунул руки в карманы и наклонился к старику. — Только я вот думаю: на кой ляд такие защитники? Страшно с такими. Звери, и те добрее. Ну, что молчишь? Ты же старый, умный. Скажи что-нибудь.
— Не мучьте меня, пан следователь, — еле слышно попросил староста.
— Боишься, старик, — процедил Каминский, дёрнув уголком рта. — Опять же правильно. Чем ты лучше той Кристи? Заподозрит кто, что лишнее сболтнул, так за это из тебя всю кровь по капле выдавят. Такие у нас защитники… Иди.
— Что? — переспросил староста непонимающе.
— Уходи, говорю.
Повернулся к старику спиной. Давно уже не было на душе так мерзко…
У двери понурого старосту чуть не сшибла с ног немолодая простоволосая женщина в домашней кофте, застёгнутой через пуговицу. Следом за ней в комнату вбежал, задыхаясь, грузный пожилой мужчина с перекошенным лицом. Оглядевшись, оба с плачем кинулись к столу, на котором лежала девушка.
— Кристя, Кристя! — навзрыд повторяла женщина.
— Доченька наша ясноглазая! — хрипел мужчина.
Упали на мёртвое тело, обливая слезами родную бездыханную плоть.
Отвернувшись, Каминский с тяжёлым сердцем вышел в сени, где с ноги на ногу переминался чего-то ожидавший Адамек.
— А-а, ты ещё здесь? Это хорошо. Дай-ка своего самосада, — попросил неожиданно для себя.
Староста достал из кармана кисет.
— Вот, возьмите. Только аккуратней с ним, злой у меня табачок-то…
— Да уж заметил по запаху.
— Я, в общем, что, пан следователь? Гори оно всё синим пламенем… Скажу про них, что знаю. Немного, но знаю… А вы уж меня не выдавайте, как обещали.
Каминский встрепенулся. Староста всё тот же, а слова другие… Хотя нет: что-то в стариковском морщинистом лице вдруг изменилось.
— Можешь не беспокоиться… Решился, значит?
— Решился, — горестно сказал староста. — А как не решиться, если тут такое? — Ткнул пальцем в сторону комнаты, откуда нёсся утробный вой матери. — Гореть им в аду, защитникам, пся крёвь[4]. Но сначала пусть заплатят за душегубство! Кристя, бедная, с моими дочками вместе росла, в одни куклы игрались…
Рассказ Бенкендорфа о Калушинской трагедии Дубельт с Мордвиновым выслушали в мрачном молчании.
— Донесение об этих событиях я получил вчера из канцелярии наместника, — закончил Александр Христофорович. — К нему была приложена копия рапорта местного следователя Каминского. Очевидно, человек толковый и расторопный. Буквально в один день по своим агентурным связям выяснил, где находится лесной лагерь этих «народных мстителей». И к тому же помог провести военную операцию.
Дубельт поразился.
— Что, уже и операция состоялась? Быстро же граф Паскевич ответил.
— Судя по донесению, наместник был вне себя, — пояснил Бенкендорф. — Бандиты зверски убили чиновника его канцелярии, титулярного советника Костина. (Дубельт вдруг нахмурился.) Я уж не говорю про польскую девушку. А ведь этот Костин был доверенным человеком. Паскевич его привечал и тянул по службе. В общем, как только поступили сведения от Каминского, наместник отправил в Калушинский лес из Мазовецка пехотный батальон.
— Чем закончилась операция? — быстро спросил Мордвинов.
— Чем она могла закончиться? Полным разгромом банды, разумеется, — сказал Бенкендорф, приглаживая венчики седеющих волос вокруг безукоризненной лысины. — Окружили их лагерь, началась перестрелка. В донесении указано, что из двадцати восьми «мстителей» двадцать один убит или ранен, шесть захвачены.
— А двадцать восьмой?
— Этот, увы, ускользнул. И самое неприятное, что именно он — главарь банды. Это некий Ян Зых, бывший студент Виленского университета. Характеризуется как человек умный, сильный, смелый и, судя по действиям банды, утончённый садист. Распять Костина велел именно он. Надругаться над девушкой перед смертью тоже.
— Ищи теперь эту сволочь, — с досадой обронил Дубельт.
— Сволочь уже ищут, Леонтий Васильевич, хотя вы правы, — не так-то просто, Польша велика…
Бенкендорф звонком вызвал дежурного секретаря и велел подать чаю. Разговор продолжили с чашками в руках.
— Это всё была предыстория, господа, — сообщил граф, откидываясь на стуле. — Главное, — как отреагировал на моё сообщение государь.
— Воистину главное, — пробормотал Мордвинов.
— Государь выслушал с большим вниманием, — продолжал Бенкендорф. — Вы знаете, что Польша для него — тема не только серьёзнейшая, но и больная. Сказал он, что разгром банды, конечно, дело важное. Однако, обрубая щупальца, не пора ли ударить в голову?
— Речь, как я понимаю, о Польском национальном комитете, который квартирует в Париже, — полувопросительно-полуутвердительно произнёс Дубельт после паузы.
— Именно так, Леонтий Васильевич. — Допив чашку, граф с лёгким стуком поставил её на стол. — Здесь, в Царстве Польском, лишь
