Иосифовский собор отразил систему новых художественных идей; растиражированный в гравюрах, он стал доступен многим провинциальным архитекторам, открыл новое направление в храмовом строительстве.[26]
Львов присутствовал в свите императрицы во время поездки ее в Могилев. Волнующее событие — освящение места закладки собора. Торжественную Литургию сопровождала Придворная певческая капелла под руководством М.Ф. Полторацкого. Император Иосиф II подарил Львову золотую с алмазами табакерку со своим вензелем. Императрицу можно назвать крестной матерью архитектурного творчества Львова, а “на зубок” она подарила ему перстень с бриллиантом.
Вскоре были утверждены к строительству проекты Невских ворот Петропавловской крепости и здания “Почтового стана” — главпочтамта.
В 1782 году Почтовый департамент был выделен из ведения Коллегии иностранных дел как “Главное почтовых дел правление”, во главе которого встал друг и покровитель Львова, граф А.А. Безбородко. Николай Александрович был переведен на службу главным чиновником этого правления.
Гений вкуса
Он был исполнен ума и знаний, любил науки и художества, отличался тонким и возвышенным вкусом...
(Г.Р. Державин о Н.А. Львове)
В те годы поэты, художники, музыканты — цвет столичной культуры — собирались в доме Г.Р. Державина на Сенной площади. Чаще других там бывали Н.А. Львов, В.В. Капнист, А.В. Храповицкий, И.И. Хемницер, М.Н. Муравьев, А.Н. Оленин, Д.Г. Левицкий, В.Л. Боровиковский, Е.И. Фомин, П.Л. Вельяминов. Они составили так называемый “львовско-державинский кружок”, духовным, идейным вдохновителем которого, “гением вкуса” был признан Львов: “... люди, словесностью, разными художествами и даже мастерствами занимающиеся, часто прибегали к нему на совещание и часто приговор его превращали себе в закон”, — писал Державин.[27]
Через несколько лет “пристанищем художников всякого рода” стала квартира Львова, которую он получил в здании Почтового стана. Более десяти лет его семья жила в казенной квартире, где находили приют В.Л. Боровиковский, Муравьевы, И.А Крылов, тогда еще мальчик. Все львовское окружение так или иначе было причастно к музыке: мастерски играл на гуслях художник Боровиковский, виртуозно владел скрипкой Крылов, прекрасными исполнителями народных песен были Петр Вельяминов, Василий Капнист. Николай Александрович признавался:
Я сам по русскому покрою
Между приятелей порою
С заливцем иногда пою.
Львов сотрудничал с композиторами Е. Фоминым, Д. Бортнянским, Н. Яхонтовым, был знаком с итальянским композитором Джованни Паизиелло.
В 1783 г. была учреждена Российская академия.
К ее открытию Львов сочиняет “Пролог” — одноактное театрально-музыкальное представление, своего рода “балет с пением” в духе того времени. Среди имен первых 36 российских академиков словесности имя Н.А. Львова не случайно. Он “был одним из первоклассных мастеров своего времени, одним из тех, кто определил своим эстетическим мышлением ход развития поэзии целой эпохи”.[28] Через три года (1786 г.) его избрали почетным членом Академии художеств (как архитектора).
Левицкий пишет два официальных поясных портрета Львова (1785, 1789 гг.), вероятно, по заказу Академии. Искусствоведы находят портрет 1789 г. более содержательным. Общий приглушенный колорит. Львов в синем кафтане с белым жабо. В нем уже нет той восторженности, как в романтическом портрете 1773 г. Он отец семейства. Лицо спокойное. Грустные, несколько усталые глаза, глубоко затаенная печаль, напряженная духовная энергия...
Львов был причастен к известной работе Левицкого “Екатерина II — законодательница”, но по скромности не хотел этого афишировать. Левицкий писал: “Что же касается до мысли и расположения картины, оным обязан я одному любителю художеств, который имя просил меня не сказывать.”[29] От Державина узнаем, что картина Левицкого, “изобретенная статским советником Львовым”,[30] находится у Безбородко, который в 1783 году выступил в роли заказчика. Тематическая программа портрета аллегорична: императрица, венчанная лавровым венком, в храме Правосудия сжигает на жертвеннике красные маки, символ личного покоя, во благо подданных.
Книги законов лежат у ее ног, а орел “рачит о целостности оных”. Портрет имел большой успех, другие художники неоднократно писали с него копии.
“Дух спасительный судьбы моей...”
Дух спасительный судьбы моей,
Ты одна б со мной решилася
С чистой радостью сердечною,
Как блаженство, и напасть делить.
(Н.А. Львов)
После “обнародования тайны” Николай Александрович с женой жил в доме Безбородко, там 3 августа 1784 г. родился первенец — Леонид. В то время Николай Александрович уже занялся обустройством родового поместья Черенчицы под Торжком. Близ деревни, у края заболоченной низины, стоял деревянный отцовский дом, рядом — пруд и старый сад, а вокруг — овраги да холмы. Все эти “неудобия” явились основой для свободной, живописной планировки парка. Львов провел дренаж, осушил болото, вел строительство хозяйственного комплекса, пора было возводить господский дом. Наблюдать за строительством в Черенчицы приехала Мария Алексеевна с маленьким сыном Леонидом. Эта удивительная женщина органично соединяла в себе романтичность и мечтательность с независимым, решительным характером и была весьма хозяйственна. Известны два письма Львова к жене этого периода (от 4 и 18 апреля 1785 года), из Петербурга в Торжок, “Ее высокоблагородию милостивой государыне моей Марии Алексеевне Львовой”.[31] Письма эти — словно прерванный пространством разговор двух близких людей о семейных заботах и делах, волнующих обоих. Они свидетельствуют о деятельном участии Марии Алексеевны в управлении строительными работами: “Что делает столяр, и не надобно ли им клею?” — спрашивает Николай Александрович в письме от 4 апреля, и здесь же: “Кузнеца пришли мне, мой друг, на почте, когда изволишь”. На полях письма приписка: “Не терплюсь узнать твои мысли и понравилось ли тебе расположение?”.[32]
В следующем письме, от 18 апреля (накануне Пасхи) Николай Александрович пишет жене: “Праздник мой завтрашний потому только мне будет праздником, что полюбился тебе план нашего дома (это делает меня счастливым)”. Благодарит жену за “дранички”, сообщает, что клей пришлет со следующей почтой и “сто раз благодарствую, что мальчика заставила помогать штукатуру”. Несмотря на сверхзанятость, разлука с женой ему кажется очень долгой. “Прости, м[ой] д[руг], весьма без тебя жить скучно, пусто и совсем нехорошо”.[33]
Как только появляется возможность, он спешит в деревню, к Марии Алексеевне, где “ждет меня мой милый друг”, как писал он в стихотворении “Отпускная двум чижикам”. Однажды, уезжая в Черенчицы, Львов выпускает из клетки чижиков. В прозаическом вступлении к стихотворению написал: “Вот, мой друг, А.П. (Анна Петровна Полторацкая), отпускная, которую я дал двум своим чижикам, отпуская их на волю, перед моим отъездом из Петербурга, в деревню к М.А., дожидающей меня с весною”. И у него, как у предчувствующих свободу птиц, “сердце трепетным биеньем измеряет каждый миг и с сердечным восхищеньем ждет с тобой нас обоих”.
Мария Алексеевна оказалась идеальной женой: красива, горда, умна, при этом заботливая мать, рачительная хозяйка, она умело вела семейный бюджет, преумножая наследство для детей (в конце 1790-х гг. за Львовыми числилось более 2000 крестьян — состояние значительно выше среднего).[34]
Некоторые считали его любимцем фортуны, счастливцем. На это Львов отвечал: “Счастья тот лишь цену знает, кто трудом его купил”.
Львовым пришлось пережить немало тяжелых дней. “Черным годом” назвал Николай Александрович 1793—1794 гг. После рождения пятого ребенка, дочери Прасковьи (28.10.1793), у Марии Алексеевны началась тяжелая форма горячки, которая осложнилась потерей памяти и длительным нервно-психическим расстройством. В ноябре начались проблемы со здоровьем у Николая Александровича. В письме С.Р. Воронцову Львов писал: “...переломил руку, шесть месяцев глазами страдал, а теперь еще худо могу ими работать, а наконец, всего хуже, я чуть было не потерял Марию Алексеевну... я 10 лет в один год состарился”.[35]
Но были ль бы и здесь так дни мои спокойны,
