«Соблюдению правил я предпочитаю создание правил» (С.Кржижановский. Записные тетради).
Первоклассная машинистка, печатавшая сочинения Кржижановского для первой книги, жаловалась, что работа медленна и трудна — из-за непредсказуемых поворотов едва ли не каждой фразы и неугадываемых слов. Что профессиональный навык, инерция, когда скорость перепечатки обеспечена угадкой ближайших, хотя бы на два-три слова, продолжений, в этом случае не только не помогает — мешает.
«В языке, обогащённом умными авторами, в языке выработанном не может быть синонимов; всегда имеют они между собою некоторое тонкое различие, известное тем писателям, которые владеют духом языка», — писал Карамзин.
Проза Кржижановского несинонимична.
Среди многочисленных теперешних «возвращений» в литературу произведений, отбывших чудовищные сроки заключения в столах и архивах, сроки «пожизненные» для авторов, «феномен Кржижановского» в том, что речь идёт не об отдельных вещах, но обо всём творчестве. Да и о самом имени писателя, «известного своей неизвестностью». Об имени, которое в двадцатых и тридцатых годах отнюдь не было безвестным. Даже и сегодня обращения к людям, которые, по моим сведениям, могли встречаться с Кржижановским, вызывали отклик мгновенный.
«Я не был знаком с С.Д.Кржижановским, писал ко мне литературовед И.Г.Ямпольский (25.05.1989). Нередко встречал его на киевских улицах и бывал на его публичных лекциях. Он выступал вместе с артисткой Бовшек (не знал, что это его жена). Запомнилось весьма немного. Однажды Бовшек читала „Петера Шлемиля“ Шамиссо. Я впервые услышал из её уст эту замечательную повесть, которую впоследствии не раз перечитывал. По-видимому, чтению предшествовала лекция Кржижановского то ли о Шамиссо, то ли о немецком романтизме. Другая его лекция была посвящена русской поэзии начала нашего века. Помню, что начиналась она примерно так: „Андрей Белый и Саша Чёрный — ЭТОВТОВЦЫ и ТОВЭТОВЦЫ, то есть превращающие земное в запредельное или запредельное в земное“. Кроме того, я слышал, что он принимал участие то ли в литературной студии, то ли в каком-то литературном обществе, наряду с другими киевскими литераторами. Сам я там не бывал по молодости лет. Какое-то участие принимали в нём жившие тогда в Киеве С.Д.Мстиславский и О.Д.Форш. В каком-то киевском журнале, название которого я не могу восстановить в памяти, Кржижановский поместил статью, как и всё, что он тогда писал, парадоксальную, под названием „Якоби и „Якобы“ (речь идёт о журнале „Зори“, 1919, Љ 1, а „статью“ автор считал первым своим зрелым рассказом, тремя годами позже включив его в рукопись своей первой книги. — В.П.)… Перебирая в памяти киевлян старшего поколения, которые Кржижановского, наверное, хорошо знали, я убеждаюсь, что все они, увы, перешли в мир иной. Я не знал, что Кржижановский писал прозу и пьесы. Как видите, я не могу сообщить Вам ничего существенного“.
Тут позволю себе не согласиться. По-моему, очень даже существенно то, что семьдесят лет спустя столь точно помнятся впечатления, казалось бы, мимолётные, на жизнь моего корреспондента не повлиявшие. Ведь рассказанное им совершенно согласуется с воспоминаниями Анны Бовшек „Глазами друга“, которые ещё не были опубликованы, когда писалось письмо.
Артистка таировского Камерного театра Г.С.Кириевская на вопрос о Кржижановском тут же вспомнила, что он преподавал у них в студии. И подробно рассказала — через шестьдесят семь лет! — содержание одной из предложенных им студийцам тем для этюда: драматическое „жизнеописание“ обыкновенной стружки (введённое впоследствии — в двадцать седьмом году — в новеллу „Книжная закладка“, о которой Кириевская никогда не слышала).
Литературовед С.А.Макашин познакомился с Кржижановским в двадцатых годах, когда служил секретарём музыкальной редакции в издательстве „Энциклопедия“, где Кржижановский был „контрольным редактором“, то есть ближайшим помощником С.Д.Мстиславского, ведавшего всеми редакциями, готовившими статьи по литературе, искусству, философии. Издательство располагалось на Тверском бульваре, напротив Дома Герцена и по соседству с домом Е.Ф.Никитиной, хозяйкой знаменитых „Никитинских Субботников“ (кстати, в том же здании, этажом выше издательства, размещалось фотоателье М.С.Наппельбаума, сделавшего отличный портрет Кржижановского).
Начал Макашин воспоминания с детали, на первый взгляд, малозначительной.
Разница в возрасте у них с Кржижановским была почти двадцать лет, да и в „служебной иерархии“ Кржижановский стоял яамного выше, однако, если у контрольного редактора возникали вопросы по той или иной „музыкальной“ статье, он никогда не вызывал к себе Макашина телефонным звонком, а шёл — через всё здание — к нему. Деликатность не позволяла ему и намекнуть на то, что он старше и „главнее“. В издательстве он выделялся, быть может, более всего именно тем, что старался не выделяться. За исключением разве что „неофициальных“ вечеров, которые любил устраивать глава издательства О.Ю.Шмидт, — тут Кржижановский естественно оказывался в центре внимания, рассказчик он был неотразимый.
Однажды за обедом в Доме Герцена (рядом с которым Кржижановский предлагал открыть частную лавочку, торгующую темами, заглавиями, концовками и прочим дефицитным „писательским“ товаром) он представил Макашина Михаилу Булгакову, подсевшему к их столу запросто, на правах давнего, ещё киевского, знакомца. Кржижановский увлечённо рассказывал — и разыгрывал — эпизоды из сценария „Праздника святого Йоргена“, который писал для Протазанова, а Булгаков уморительно комментировал это представление. Позже — опять-таки с Булгаковым — Макашин побывал и в гостях у Кржижановского, в его крохотной арбатской „квадратуре“.
Ещё один эпизод — для меня совершенно неожиданный. Как-то в редакцию к Макашину позвонил Луначарский и сказал, что Г.В.Чичерин хочет написать в „Энциклопедию“ статью о Моцарте. Правда, до буквы „М“ изданию ещё далеко, но упускать такую возможность ни в коем случае нельзя. Заказ тут же был сделан.
Однако статья не получилась, замысел Чичерина не умещался в несколько отведённых для него страниц, работа разрослась в известную ныне книгу.
Каждую новую порцию написанного Чичерин передавал Макашину, а тот — как повелось с первого же фрагмента — контрольному редактору Кржижановскому, который, осторожно касаясь текста, делал его жёстче и острее, бережно сохраняя эмоциональность авторского письма, уточнял факты и даты, не пользуясь при этом никакими книгами — только своей необъятной памятью, и всё это — без тени неудовольствия, что приходится заниматься делом, не имеющим отношения к служебным обязанностям. Так он и отредактировал всю чичеринскую рукопись…
Искусствовед Н.М.Молева, родственница, вернее — свойственница Анны Гавриловны Бовшек, знавшая в отрочестве Кржижановского и написавшая воспоминания о нём, упомянула как-то в нашей беседе, что в сороковых годах, когда заболела — начала слепнуть — её бабушка и требовалась срочная операция, какую мог сделать только В.П.Филатов в своей одесской клинике (куда было не попасть), Сигизмунд Доминикович дал им письмо к Филатову — и оно „сработало“ безотказно. Такое отношение знаменитого врача к незнаменитому писателю осталось для семьи Молевых загадочным.
Разгадка — в письме Кржижановского к жене от четырнадцатого июля 1938 года, где рассказывается о визите на дачу к композитору Василенко, дружба с которым длилась уже лет десять. „…Василенки угостили меня великолепным, со льда, квасом и гениальным, с пылу, с жару, Филатовым. Сперва Владимир Петрович несколько косился на меня, говорил, как сквозь стену, но не то третий, не то четвёртый мой парадокс заставил его распахнуть двери.
Кончилось тем, что он увёл меня к себе в комнату и читал свои стихи, робко и взволнованно, как ученик. Взял с меня слово, что я приеду ещё и что мы вообще будем видеться…“
Столь же памятны оказались впечатления, оставленные встречами не с самим Кржижановским, а с немногими прижизненно опубликованными его сочинениями.
Филолог и теоретик литературы М.Л.Гаспаров лет в шестнадцать прочитал две новеллы Кржижановского в имажинистском журнале „Гостиница для путешествующих в прекрасном“ (1923–1924, ЉЉ 3–4) и уже не мог забыть этого писателя. Много лет спустя, обнаружив в ЦГАЛИ его архив, прочитал и перечитал почти всё, что там собрано. А на выход книги „Воспоминания о будущем“ откликнулся рецензией („Октябрь“, 1990, Љ 3) — замечательной, по-моему, характеристикой творчества Кржижановского.
Литературовед З.С.Паперный припомнил его статьи о Чехове, прежде всего — о чеховском юморе („Чехонте и Чехов. Рождение и смерть юморески“, „Литературная учёба“, 1940, Љ 10), и посетовал, что чеховеды почему-то никогда на них не ссылаются. А заодно поинтересовался у автора этих строк, известно ли ему, автору, что одна из острот, числящаяся светловской, на самом деле принадлежит Кржижановскому (он даже спрашивал о ней у Светлова, и тот подтвердил, что — „чужое“; однако впоследствии художник А.Игин „узаконил“ ошибку в своих мемуарах).
