Зайнаб каким-то внутренним чутьем различала, кто ей друг, кто враг. Она их мысленно распределяла по одну и по другую сторону баррикады. От врагов она держалась на расстоянии, от них уберегала и друзей. Недруги тоже настороженно относились к ней, старались не попасться ей на глаза.
Двери сакли ашуга Рустама были распахнуты для сельчан. Любой, кто переступал порог его сакли, там находил душевный прием. Рустам с дочерью своих посетителей часто угощали стаканом чая. Наиболее нуждающимся Зайнаб давала мерку муки, угощала, чем богаты. Когда гости после концерта уходили, отец с дочерью провожали их со всеми горскими почестями. Как говорят, у одаривающего человека рука никогда не скудеет. Поэтому в сакле слепого музыканта всегда был хлеб и душистый чай.
Песни Зайнаб являлись своего рода щитом, водоразделом, ограждающим ее от враждебного мира, ее отдушиной, выражением ее непреодолимой тоски по тому, к чему ее душа тянулась. Она часто тосковала по Муслиму. Горский этикет до замужества не позволял девушке встречаться с любимым. Огромным препятствием являлись соперницы, которые ей не давали свободно дышать, ребята, которые были влюблены в нее. Зайнаб могла видеть Муслима у себя в сакле только среди почитателей ее таланта, во время представления концертной программы в сельском клубе. Понимая, что за ней и Муслимом следят десятки глаз, она в сердце умело прятала свои тайны, девичьи тревоги. Будучи страстной и чувствительной натурой, в душе беспрестанно боролась со своими противоречивыми мыслями, бунтарским характером.
Когда Муслим из-за своей занятости долго не мог посещать саклю дяди Рустама, Зайнаб грустила, а по ночам, когда все засыпали, горько плакала. Ее сердце разъедала непреодолимая тоска, тревога подтачивала ее нервы. Она знала, многие девушки в селении сохли по Муслиму. И боялась, любая из них может его сбить с толку, окрутить.
Зайнаб старалась держать свои страхи, тревоги в глубине сердца, но разве от родного отца такую тайну утаишь? Отец по тембру голоса дочери, настроению, характеру исполняемых песен безошибочно определял, что случилось с дочкой, что ее радует, что тревожит, перед кем распахивает свою душу, перед кем замыкает. Отец чувствовал, как радуется дочка, когда к ним в саклю заглядывает сын покойного Рамазана и вдовы Сельминаз, как она злится, когда еще издалека слышит скрип хромовых сапог задиры Мурсала, переступающего порог их сакли.
При появлении Муслима слепой ашуг чувствовал, как начинала светиться его дочка. Голос ее менялся, начинал звенеть как серебряный колокольчик. Она беспрестанно вбегала и выбегала из своей комнаты, за вечер несколько раз меняла наряды. И пела так страстно, в песню вкладывала столько нежности, любви, что под гипнотизирующим ее голосом присутствующие на концерте замирали. Все понимали, ради кого Зайнаб так старается. Создавалось такое впечатление, что под воздействием ее чарующего голоса рассеиваются грозовые облака, небо очищается, за облаками выглядывает солнышко. Ее голос звучал так ласково, так страстно, порой он становился таким волнующим, душераздирающим, что слепой отец боялся, вдруг у дочери от нахлынувшего счастья не выдержит сердце. Он чувствовал, как быстро менялся климат в сакле, как она заполнялась теплом, любовью. Будто под воздействием песни Зайнаб стены сакли обогревались, границы села становились шире.
– Салам алейкум, дядя Рустам, – после концерта Муслим подошел к старику и протянул крепкую жилистую руку.
– Валейкум салам, сынок, – ашуг усадил рядом с собой Муслима. – Что-то ты в последнее время стал забывать о старике Рустаме. Живы ли твои домочадцы, тучнеет ли твой скот, хорошо ли подкован твой скакун? – слепой музыкант каждый раз, встречая сына покойного Рамазана, соблюдал этикет дагестанского гостеприимства.
От таких теплых слов дяди Рустама у Муслима на душе становилось тепло и уютно.
– Спасибо, дядя Рустам, – в тон отвечал Муслим. – Все домочадцы живы и здоровы, скот тучнеет, скакун крепко держится на ногах. Забывать Вас, нет! Я никогда не забуду Вашу заботу обо мне. Просто много дел накопилось…
– Я понимаю, тебе нелегко с больной матерью, плюс к тому еще колхозные дела, домашние заботы…
– Доченька, – он мягко кликнул дочь, находящуюся в соседней комнате, – соберика нам на скатерть что-нибудь на скорую руку. Слышишь, какой гость, какой дорогой гость к нам заглянул!
Дочка горела желанием заглянуть в гостиную. От волнения сердце чуть не выскочило из груди. Но ей не положено, она всеми силами удерживала себя от опрометчивых шагов.
– Хорошо, папочка, – серебряным колокольчиком зазвенел голос Зайнаб, и, что-то веселое тихо напевая под нос, она засуетилась у очага.
Муслим с дядей Рустамом сели на тавлинский тулуп. Зайнаб со скатертью забежала в гостиную, вся алая от смущения постелила перед ними белую скатерть, принесла чайник, стаканы и выбежала вон. Муслим разлил чай по стаканам. Они со стариком за приятным разговором опустошили ни один стакан душистого чая из мяты. Любознательный старик за чаем из уст Муслима получил все фронтовые сводки, узнал новости района.
Зайнаб каким-то чутьем угадывала, когда предположительно их собирается навестить Муслим. К его приходу она всегда держала почти готовым мясо в кастрюле, на столе лежало тесто, раскатанное и разрезанное на квадратики. Оставалось только тесто бросить в кипящий бульон. Так, за короткое время, она успевала приготовить хинкал с чесноком, как нравилось Муслиму, испечь чуду из кислого молока и горных трав. А отец из своих запасов доставал холодное пенистое виноградное вино в глиняном кувшине.
Зайнаб, смущенно отворачиваясь от прямого взгляда Муслима, быстро убрала чайник, стаканы, сахарницу, заменила скатерть, в глиняных чашках поставила хинкал, в подносе чуду, лаваш, отцу скороговоркой протараторив что-то смешное, выбежала из гостиной комнаты.
Она, стоя в дальней части хозяйской комнаты, из-под дуги густых ресниц украдкой посматривала на Муслима. Их взгляды встретились, Муслим улыбнулся ей. Она смущенно зарделась, сердце затрепетало, кровь ударила в виски…
Ашуг Рустам знал, что Муслим и его дочка давно горячо и нежно любят друг друга. Он был рад тому, что молодые тянутся друг к другу. Но Муслиму редко удавалось выкраивать драгоценное время на встречу с любимой. Ему в поте лица приходилось зарабатывать кусок хлеба для своей семьи. Мама давно и тяжело болеет. За ней нужен хороший уход, врачи ей назначили дорогостоящие лечение. Поэтому сын с раннего утра до позднего вечера работал на колхозном поле, отрабатывая трудодни: пахал землю, сеял, убирал хлеб. Он не меньше других сельских ребят желал слушать душераздирающие песни Зайнаб, виртуозную музыку ашуга Рустама. Но семейные обстоятельства не часто позволяли ему быть рядом с любимой, наслаждаться ее голосом.
А когда Муслим находил время для встречи с любимой, по пожелтевшему лицу, покрасневшим от слез глазам, темным кругам под ними видел, что Зайнаб тоскует по нем, по ночам плачет, измывается над собой. От чувства вины на его душе становилось еще тяжелей.
Муслим пришел в саклю дяди Рустама и в следующий вечер.
Зайнаб от него никак не ожидала такого подарка. Как только она увидела профиль Муслима в проеме входных дверей сакли, она от счастья заулыбалась. Куда исчез ее тоскливый взгляд, жгучая боль в груди? Она с гордостью взглянула на него, кокетливо приподняла подбородок, дугами выгнулись лучистые брови, огнем загорелись глаза. Ее лицо засияло, чуть припухшие алые губы расцвели бутонами, показывая ровный ряд жемчужных зубов. От перемены настроения Зайнаб на душе Муслима стало так светло, что он тут же позабыл о семейных проблемах, о которых собирался говорить с дядей Рустамом.
Зайнаб от счастья засияла так, что вся сакля наполнилась светом; ее голос зазвенел как бокал с вином; плечи расправились; невольно выпятила грудь, кокетливо приподняла голову; к ней вернулась осанка гордой, недоступной принцессы. От нахлынувшего счастья, не находя места, она весело смеялась, бегала из комнаты в комнату, из угла в угол. Ее чарующий голос весь вечер будоражил сердца молодых ребят и девчат. Ее щемящие душу песни под волшебное звучание чунгура до поздней ночи разносились по горам и долам.
В этот вечер волшебный голос Зайнаб согревал сердце не одного Муслима. Здесь сидели джигиты, которые за один взгляд, за одно прикосновение руки Зайнаб отдали бы ей все, что у них есть. Песни Зайнаб являлись живительным нектаром для многих сельчан. Они вдохновляли тружеников села: чабанов, пастухов, пахарей, косарей, тех, кто недавно с фронта получил похоронки на погибших братьев и отцов.
Слушая песни Зайнаб, люди на время забывали о своем горе, военных неудачах Красной Армии, беспрерывно угнетающем их голоде, непосильном труде на колхозных полях.
Чарующий голос Зайнаб звучал из приземистой сакли ашуга и волшебной птицей поднимался на высокие горы, летел в бескрайние долины, мириадами разноцветных бриллиантовых бусинок дрожал на травах, листьях деревьев, лепестках цветов. Звуки песен оседали на горные вершины каплями дождя. Они становились брызгами волн моря, семицветными радугами, перекидывающимися от одного края пропасти на другой. Они вешними водами с ледяного зазеркалья гор с грохотом скатывались в глубокие ущелья, становясь тучными туманами, грохочущими водопадами. Ее песни плечом к плечу сражались в сомкнутых рядах земляков на фронтах с немецко-фашистскими ордами.