Восемь человек танцевали прямо перед миссис Мередит. Как ей хотелось тоже танцевать! В будущем году, в это время, когда у нее будет такой же мальчик, как у миссис Хендли-Райсер, она, как всегда, будет снова участвовать во всех танцах. А девушку, сидевшую рядом с ней, бедную Мейбл Бекли-Оуэн, никогда не приглашали танцевать, разве что по необходимости. Она была девушкой именно такого типа.
«Как здесь много девушек, – думала миссис Мередит, глядя на танцующих. – Слишком их много не только на этом балу, но и везде, по всей стране».
Внезапно ход ее мыслей прервался. В певучую мелодию, в шарканье ног по паркету, в шуршание шелка ворвался новый звук.
С лестницы послышался тонкий голосок:
– О, мама! Мама! Я боюсь! Я очень боюсь!
То был крик ребенка. Сначала никто его не заметил.
В дверях стоял маленький мальчик. В высоком дубовом обрамлении двери, выходившей на лестницу, он, освещенный лампами, казался крошечным прелестным цветком. Кремовая фланелевая ночная рубашка, низко спадавшая сзади, спереди вздернулась, открыв пухлые ножки с розовыми, в ямочках, коленками. Кудри смятым петушиным гребешком поднимались над его влажным выпуклым детским лбом. Очаровательное личико малыша раскраснелось, блестящие, как бусинки, глаза были заспаны, из широко раскрытого рта вырвался испуганный крик.
– Я проснулся, – плакал он, обращаясь к беспечно веселящимся людям в шумном, ярко освещенном зале. – Я проснулся! – Он пошел вперед, крошечный среди развевающихся юбок. – Где моя мама? В ее кровати никого нет! Везде так шумят! Мама! – Плач перешел в отчаянный рев.
– Боже милосердный, это Стефан! – воскликнула миссис Хендли-Райсер как раз в тот момент, когда распорядитель танцев кричал: «Дамы, в середину!»
– Твоя мама здесь, милый. Как жаль! Придется уходить – мой мальчик меня зовет. Где он?
Миссис Мередит, которая сидела возле двери, уже вскочила и бросилась к испуганному ребенку. Быстрым бессознательным движением она нагнулась, взяла на руки тяжелое детское тельце и прижала к своей прикрытой кружевной мантильей груди маленького Стефана Хендли-Райсера, которому было тогда два с половиной года.
– Успокойся, дорогой мальчик. Успокойся, не бойся.
– Я хочу к маме!
– Хорошо! Смотри, я несу тебя к ней. – С ребенком на руках она обошла ряды танцующих и пробиралась вдоль стены. – Вот она, твоя мама…
Миссис Хендли-Райсер, грациозно подхватив подол бледно-голубого платья, спешила ей на помощь. – Я здесь, Стефан. Ну, конечно, мама не уйдет от тебя! Очень вам благодарна. Дайте-ка мне его!
Но маленького Стефана вдруг сразу опустили на пол. Его мать схватила молодую женщину за руку. Она мгновенно по-женски поняла, что с той происходит. Быстро взглянув на нее, мать Стефана воскликнула:
– О, вы не должны были его поднимать! Это такой тяжелый ребенок! Дорогая моя…
– Да, – сказала миссис Мередит странным безжизненным голосом. Она не видела уже ни гостей, ни развевающихся юбок, не слышала музыки, наигрывавшей: «О, моя Долорес». Не испытывая страха, она отозвалась на безмолвный внутренний сигнал, и спокойно сказала:
– Уведите меня и пошлите за акушеркой.
VIIТанцы продолжались. Рояль играл, скрипки пели, переливались звуки арфы:
И жди меняУ восточного моря,Под сенью пальмы,Под ее защитой.
Маленький Стефан, снова уложенный в кровать, уткнулся своим забавным профилем в подушку и спал. Он не слышал даже громкого топота ног в последней фигуре танца:
Это серебряная звезда любви.
Музыка смолкла, и во время паузы в старинном доме раздался вдруг другой младенческий голос. Громко и протяжно он кричал:
– У-а!.. У-а!..
Крик означал, что у миссис Мередит родился ребенок.
VIIIМногие из присутствовавших на балу догадались, что произошло.
По всему дому разносились певучие звуки, неудержимо влекущие к танцам, звуки старинного вальса на три такта. Снаружи, в саду, слышалось неумолчное ночное журчание, подобное шуму машины. Река пела то громко, то приглушенно. Звезды сверкали серебряным светом на металлически-светлом небе, другие горели красным огнем – то были папиросы сидевших в саду мужчин. Из открытой прихожей дома выбежала фигура в белом переднике, мелькавшая в темноте, как цветок табака. Женщина быстро шла между темными кустами.
– Майор Мередит!
Он круто повернулся, папироса его упала на садовую дорожку. Он не сразу догадался, в чем дело.
– Что случилось? Моя жена…
– Она чувствует себя отлично, и вы можете теперь пойти и повидать ее. У нее такая славная девочка.
– Девочка? – повторил майор Мередит, как будто произошла какая-то ошибка. – Это девочка?! – В темноте веселое выражение исчезло с его лица. Он последовал за акушеркой в спальню первого этажа, в которой женщины оставляли свои плащи перед танцами.
В этой комнате, где шум танцев и звуки оркестра, исполнявшего «Песнь лодочника», были так же ясно слышны, как в самом бальном зале, на широкой темной дубовой кровати лежала, утопая в подушках, молодая мать, раскрасневшаяся, как после победоносной схватки во время еще памятных ей школьных спортивных состязаний. Глаза ее, блестящие и испуганные, смотрели на крошечный живой комочек, который она обнимала одной рукой.
Комок этот был закутан в фланелевую ночную рубашку Стефана Хендли-Райсера. Под ней рука матери ощущала что-то теплое, мягкое, шевелившееся, как полевая мышь в траве. Нервно покусывая ус, Гарри Мередит низко наклонился над кроватью. Паническим шепотом он отрывисто спросил:
– Это… девочка?
Молодая мать прошептала в ответ:
– О, Гарри, не смотри на ее уродливое маленькое личико! Она станет потом красивее. Посмотри сюда. Это лучшее, что у нее есть. Разве они не прелестны? Взгляни-ка на них!
Приподняв фланелевое покрывало, она показала ему то, что держала в руке. Это были миниатюрные, чудесные, розовые ножки младенца. Крошечные розовые пятки, крошечные вогнутые подошвы, десять крошечных пальцев, цепких, как усики анемоны, которые шевелились, вытягивались и снова сгибались внутрь над крошечными бархатными подошвами.
Странно смотреть на ножки младенца и гадать, какая из жизненных дорог лежит перед ним – дорога суровая или усеянная цветами, а, может быть, путь, ведущий на край пропасти.
Пройдет немало месяцев, пока эти миниатюрные ножки ступят на землю. Розовые и беспомощные, они шевелились в материнской руке, не сделав еще ни одного шага.
А там, на отливавшем металлическим блеском светлом небе, над старинным домом уже танцевала звезда.
ГЛАВА II
ПЕРВЫЙ ПОКЛОННИК
