– А правила ты учить не пробовал, козёл?
– А телевизор в окно ты выбрасывать не пробовал, придурок?
Такого поворота он явно не ожидал. Он удивлённо пялится на меня и говорит:
– А при чём тут телевизор?
– А при том! Я на телевидении работаю. Если ты на работу опоздаешь, это говно вопрос. А если я – то вечером полстраны без новых программ окажутся.
– Во как… – мычит мужик.
Вот он – тот редкий момент, когда твоя работа вызывает отклик в сердцах зрителей. Работа на телевидении – то немногое, что способно вызвать уважение у окружающих. Практически в любых ситуациях меня это выручает. Нет того человека, которой остался бы равнодушным, узнав, что беседует с телевизионщиком. Телевидение передаёт свою магию всем, кто прямо или косвенно связан с его работой: от ведущего до мастера по починке телевизоров. Благодаря этой теме можно развести любого, кроме, пожалуй, работника ГИБДД. Ну, у тех своё ежедневное реалити-шоу «Алчность», перед которым меркнет очарование любой телепередачи.
– Вот так… – отвечаю я.
Какое-то время мы едем рядом и водила «Москвича», пользуясь случаем, удовлетворяет своё любопытство:
– Слушай, мужик. А я тебя где-то видел. Точно! Лицо мне твоё знакомо. Ты случаем не в «Аншлаге» работаешь?
– Ну, бываю там иногда, – уклончиво отвечаю я.
– А скажи, нельзя там Коклюшкина почаще ставить? Или эту бабу, как её… Елену Воробей? Она нормально так хохмит.
– Мы как раз расширяем программное время «Аншлага», – натянуто улыбаюсь я, – так что их обязательно больше будем показывать. Вы извините, я тороплюсь.
– Понимаю, – мужик поднимает своё стекло. Я ускоряюсь и слышу, как он мне приветственно гудит вслед.
Вот люди, а? Если бы сказал, что на «Культуре» работаю или в новостях, то такого внимания не получил бы. А «Аншлаг» – это наше все. Реально, вместо того чтобы ломать голову над сетками вещания, нужно запустить по трём федеральным Петросяна в нон-стопе, а в перерывах давать рекламу и новости села. И вся аудитория навеки наша. Я останавливаюсь на светофоре и вижу, как ко мне снова подъезжает мужик и опускает своё стекло: «Да как же ты заебал», – думаю я.
– Это… мужик… я че хотел тебе сказать, – лицо его снова стало агрессивным.
– Да поставим мы сегодня твою Воробей, поставим, не волнуйся.
– Не, обожди, я не про то. Я че хотел сказать-то. Вы заебали со своей рекламой, понял? В натуре, смотреть невозможно. Одни, блядь, «памперсы» да «тампаксы». Вы че, думаете, мы нанялись вашу рекламу смотреть?
Тут я уже не выдерживаю. «Тампаксы» ему не нравятся, блядь такая:
– Слушай, ты, урод. Благодаря «тампаксам» твоя жена «Санта-Барбару» смотрит, а ты, урод, «спартачье» в Евролиге под пиво хаваешь, понял?
– Не, я не понял…
– А ты пойми, кретин. Пораскинь мозгами, если не пропил. Ты думаешь, что это ты со своими тупыми друганами оплачиваешь эфирное время? Тебе, блядь, за твои сто рублей в месяц транслируют Лигу чемпионов? Да ты за всю свою никчёмную жизнь на десять минут трансляции не наработал, скотина. А туда же. Реклама ему не нравиться.
– Слышь, ты че, а? Ты че гонишь-то, – опешил мужик.
– Через плечо. А «Аншлаг» твой в воскресенье снимают с эфира к ебеням, понял, нет? Все! Пиздец вам, колхозники. Теперь федеральные каналы будут показывать только рекламу, новости и балет. А всё остальное – за бабки. Так что будешь приглашать свою любимую Воробей к себе домой, если денег хватит. Поюморит у тебя на кухне. Вы с женой и друзьями поржете. Можешь ещё стриптиз у неё заказать. Или водкой угостить. До свидания, любитель юмора и сатиры.
Загорается «зелёный», и я уношусь вперёд. Мужик остаётся стоять, переваривая информацию. Ему в спину тут же начинают сигналить остальные участники движения. Я вижу в заднее зеркало, как он вертит башкой по сторонам, пытаясь врубить передачу. Вид у него такой, будто его телевизором по голове треснули. Такая вот сатира.
Всю оставшуюся дорогу я размышляю над тремя вопросами: что сегодня скажет жене водила «Москвича», кого из телок удастся вытащить на дачу к Саше под Новый год и зачем я срочно понадобился Гордееву?
С водителем, в общем, всё ясно – у него траур начался. С женой его и подавно. Остались телки и Гордеев. Вроде бы Гордееву я ничего не должен. Предновогодние тезисы сделал, экономическую ситуацию набросал. Чего ж с телками-то делать? Светка не поедет, Ольге можно попробовать позвонить, Людка с подругами в Египте (или врёт, что с подругами, а сама с чуваком). Лариса? Надо у Сашки спросить, он её знает лучше. Тамара. С Тамарой очень даже можно попробовать. Тамара. Тома. Тома, Тома… Бля… Вспомнил. «Тема дня» – выступление Павловского на Первом. Я же тезисы по внешней политике сегодня сдаю. Он же вроде говорил до обеда? Чего ему с утра-то припёрло?
Я думаю, о чём буду врать и за какое время успею набросать «внешнюю политику». Включаю радио, бегаю по ФМ-диапазону в поисках хорошей музыки, но по всем станциям отвратительные утренние шоу. Перед подъездом к офису ведущая одного из них, заливаясь хохотом, озвучивает тему:
– О новогодних подарках. Что бы вы первым делом сказали своему начальнику, если бы он сообщил вам в преддверии Нового года, что вы уволены? – прислала нам такой вопрос Екатерина из Перми. – Хороший вопрос, правда Петя?
– Да, неплохой такой подарочек, – отвечает соведущий.
– Как вам такой вопрос, дорогие слушатели? Ответы на него вы можете присылать на наш пейджер, электронную почту или путём SMS на короткий номер…
В этот момент я подъезжаю к офису. Выключив радио, я ещё несколько минут размышляю над этим идиотским вопросом для радиослушателей, затем над тем, что можно было бы ответить, передёргиваю плечами, затем сплёвываю три раза и выхожу из машины.
Поднявшись на свой этаж, я сразу бегу в приёмную Гордеева. Увидев меня, Таня шипит из-за ресепшн:
– Он уже спрашивал два раза. Ты опоздал на десять минут.
Она поднимает трубку и сообщает:
– Фёдор Иванович, Дроздиков приехал. Все, поняла. Заходи.
В кабинете, кроме самого Гордеева, сидит дама из аналитического отдела и Вовка из «мониторинга». Я широко улыбаюсь, стараясь не выдать своей нервозности, и громко здороваюсь.
– Скажи, Антон, ты вчера вечером не смотрел Восьмой канал? – вместо приветствия обращается ко мне Гордеев.
– Вы знаете, я вчера вечером решил пораньше лечь спать.
– Жалко. А давай я тебе запись включу? Помнишь, как на советском телевидении было? По многочисленным просьбам телезрителей мы повторяем художественный фильм… Помнишь?
– Припоминаю. Так что по Восьмому было? Они отреагировали на речь, которую я позавчера написал для Игнатова?
– Отреагировали, Антон, ещё как отреагировали. – Гордеев взял со стола пульт и включил телевизор.
На экране был один из депутатов «Единой России», который говорил о задачах, стоящих перед государством по отношению к армии. Он говорил минут пять, а я сидел и лихорадочно соображал, в чём тут мой косяк. Вроде бы эту речь готовил не я. Я уже почти полностью отвлёкся на собственные мысли, как депутат следующим абзацем вернул меня в реалии:
– Наша, так называемая оппозиция может говорить об антитеррористических операциях всё, что ей хочется. Со всем своим интеллектуальным багажом и навыками пропаганды они вряд ли смогли бы противостоять терроризму, – вещал депутат – А сейчас их выступления и статьи настолько хороши и злободневны, потому что сами они в безопасности. Вряд ли у них была бы возможность критиковать политику государства в Чечне, если бы наши контртеррористические подразделения стояли в стороне и позволяли бандитам вести свою преступную деятельность по всей России. Один солдат российской армии делает больше для России, чем вся вместе взятая оппозиция со всеми своими пустыми лозунгами! Со всей своей болтовнёй, которая возможна только потому, что тот самый российский солдат закрывает её своей грудью от международных террористов.
– Это твой текст, Антон? – Гордеев нажал на паузу.
– Да, мой, Фёдор Иванович, – кивнул я.
– То есть ты сам писал, пытался передать задачи и цели правительства, понимал, какую реакцию это вызовет у аудитории и у наших противников, да?
– Да, конечно. Я же написал в подстрочнике, что данный акцент делается для того, чтобы аудитория понимала, кто стоит на страже интересов страны, а кто просто вредит ей, прикрываясь термином «оппозиция».
– Ага. А теперь послушай, как эта оппозиция среагировала.
Он перемотал плёнку до сюжета, в котором Новодворская давала интервью. Сначала она читала тот самый фрагмент речи, затем отложила лист и начала говорить:
– Они дошли до такого бесстыдства, что даже уже не пытаются придумывать новые формы для своих ушатов с помоями, которые они льют в народные уши. Я сейчас прочту текст, с которого практически слово в слово была списана эта речь. Послушайте:
«Наши нейтральные критики могут говорить всё, что они хотят. Со всеми их литературными и социальными навыками они, вероятно, не смогут завоевать одну советскую деревню. Эти всезнайки не особенно размышляют на тему того, о чём они пишут, так как сами они не находятся в опасности, пока героическая немецкая армия защищает Европу, а значит, и их. Они не имели бы большого шанса писать военную критику, если бы немецкая армия стояла в стороне и позволяла Большевизму проходить торжественным маршем… Один немецкий солдат, борющийся на Востоке, делает больше, чем все они со всей их болтовнёй, которая возможна только потому, что тот самый немецкий солдат защищает их своим мечом».
