— Прогуливаем!
Рагулин строг, лыс и опрятен. Коля отступает в сторонку. Эн Энович перетаптывается с ноги на ногу.
— Та-а-ак, — повторяет Рагулин и многозначительно постукивает толстым указательным пальцем по туго набитому портфелю. — С квартальными-то мы горим.
Выдержав паузу, он нацеливается тем же пальцем в живот Эна Эновича.
— И с прогрессивкой, разумеется, пролетаем. И с тринадцатой, разумеется. — Рагулин прищуривается. Поводит носом. — А то и в вытрезвитель, глядим, угодим.
— Зубы болят, — оправдывается Эн Энович. Рагулин смахивает с портфеля соринку.
— Как же, знакомы нам эти зубы. Вот в понедельник мы с ними на общем собрании и разберемся.
Он поправляет галстук и удаляется.
— Что, Эн Энович, прямое попадание? — сочувствует присоединившийся к приятелю Коля. — А кто этот чмо? Директор завода?
Эн Энович идет, сжав кулаки.
— У-у, — мычит он. — У-у. ГОНГ-ДОНГ. Коля понимающе кивает и оборачивается.
Мимо витрин продовольственного магазина по воздуху передвигается заключенный в прозрачную целлофановую оболочку портфель. Коля на секунду закрывает глаза и трясет головой. Портфель не исчезает, неторопливо, с достоинством, плывет он по улице.
Открыв рот и прижав руку к бутылке, Коля догоняет Эна Эновича.
— Эныч! Слышь, Эныч! Там дирижабль какой-то! Эныч не поворачивает головы.
— Чего орешь? Дирижаблей не видел?
Коля приостанавливается, еще раз оглядывается, протирает глаза. Таинственного предмета как не бывало. «Ну и дела, елки-моталки, так и чокнуться можно», — думает Коля. «Ничего, — успокаивает он себя. — Квакнем сейчас хорошенько, и — все хоккей».
Наткнувшийся на вывеску «Вино» объект покоится у желоба водосточной трубы. Скукожилась лопнувшая оболочка, замки портфеля раскрылись. На тротуар одна за одной выкатываются пустые бутылки.
…Подъезд встречает Эныча и Колю запахом испражнений. У квартиры Эна Эновича запах усиливается.
— Может быть, утечка газа? — предполагает Коля. — Слушай, ты конфорку закрыл?
Эн Энович осторожно открывает дверь. Входит. Пол и стены прихожей перепачканы экскрементами. Навстречу Энычу выбегает сын-четвероклассник Сережа.
— Па-па-па!
Школьная одежда на мальчике сидит бесформенным кулем. Ботинок не видно из-за налипшего на них кала. Лицо, руки и пионерский галстук в том же материале.
Из-за двери показывается Колина голова.
— Ты что это натворил, Сережа? Опять с друзьями пьянствовал? В прошлый раз вы голубятню у пенсионеров разворошили, теперь вот из дома какой-то сортир устроили… За это и из пионеров исключить могут.
— За это не исключа-ают, — плаксиво тянет Сережа.
— Поговори мне! — пресекает сына Эн Энович.
— Ты у него лоб потрогай. Может, он заболел?
— Марш в ванну! — командует Эныч. Мальчик тащится в ванную. Коля ступить в прихожую никак не решается.
— Что делать-то будем, Эныч?
— Валять, да к стене приставлять, — отвечает Эныч. — Чего там торчишь! Заходи давай! Сейчас посмотрим, где он тут не успел нагадить…
— Да, уж, — говорит Коля, осторожно входя в прихожую. — Придется поискать.
Поиски незагаженного места приводят их на кухню, где приятели и устраиваются.
— Это, наверно, дизентерия, — наливая, рассуждает Коля. — А может быть, даже холера. Они заразные.
— Какая еще в ДЗУ холера! Обыкновенный понос. Полнее лей… Вот так.
— Ничего себе обыкновенный, — хмыкает Коля, осторожно поднимая до краев наполненный стакан. — И к телевизору не подойдешь… Вот оно — наше будущее.
Стаканы пустеют.
— Вообще тут не поймешь. Вон на нашей базе наоборот, — один инженер две недели не делал и копыта отбросил, — Коля смеется. — Как раз за авансом стоял, дядек резиновый.
Эныч скребет небритую шею.
— Эх, Эныч, — вдруг скучнеет жующий хлебную корку Кувя-кин, — я сейчас на ремонте. Копейку не зашибешь. Кругом долги. Вот считай, — Коля принимается загибать пальцы, — двум ребятам на базе три червонца обязан, еще одному червонец, по пятерке Кулику и Володьке-солдату, да еще за покрышку отдавать надо. — Он вздыхает и машет рукой. — Так что у меня теперь голый васер.
Эн Энович, насупившись, стукает кулаком по столу. Пустая бутылка скатывается на пол.
— А я?! — хрипит он. — Я тоже пятерку должен. Соседу. Эн Энович встает и гневно меряет шагами кухню.
— Да ладно, не переживай ты, Эныч, — утешает приятеля Коля. — Послушай какой у меня план в голове. Берем лопату, веревку, мешок и идем в зоопарк…
Эныч продолжает ходить. Дребезжат стекла в буфете.
— А в зоопарке находим жирафу и лопатой ее промеж рог… Эн Энович останавливается. Глядит сквозь воодушевленно размахивающего руками Колю. На щеке поблескивает слеза.
— В деревню… Молока парного хочу…
Он отходит к стене, минуту молчит, стоя к Коле спиной, потом достает из кармана пятерку и протягивает ее Кувякину.
— Давай, Николай.
Хлопает дверь. Из прихожей до Эна Эновича доносятся глухие беспорядочные стуки.
— Кого еще там несет? — осведомляется Эн Энович.
— Эня, Эничка, ты дома?
Через мгновение в кухню, разгоняя мух, влетает его жена Рита. Волосы ее растрепаны, лицо в грязных подтеках туши, распухшие губы перекошены.
Эн Энович бормочет:
— Чего ты, Рита… Дома я…
Рита рыдает, бессильно опускается на табуретку. Голова ее склоняется, падают на колени волосы и грязные капли слез. Рита шепчет, то и дело срываясь на крик:
— На работу пришла… Еще Лена-сменщица туфлями хвалилась… С ремешочком… А Катя, которая справа, на полчаса запоздала. И ничего… А у меня колесико закатилось. Маленькое… Тут по радио объявляют, что меня в местком вызывают… Я и пошла…
Рыдания мешают ей говорить.
— Ты чего? — пробует успокоить жену Эн Энович. Неуклюже трогает за плечо. Она приподнимает голову.
— Я думала, путевка для Сережи… Он такой у нас бледненький, редкогазенький… Так торопилась! На лестнице споткнулась, чуть не упала… Захожу… Смотрят… Потом один остался… Гарун-Эль-Халиди… Говорит: не волнуйтесь, Энова… За руку взял, в кресло усадил. Хозяин склада… Опять говорит: не волнуйтесь, Энова. И брюки с себя спускает. Сама не знаю, как это получилось… Еще по щекам похлопывал… Что-то не по-русски… асмарал говорил… Что ты молчишь, Эня? Ты меня слышишь?!
Эн Энович дергает годовой. Каменеют шея и ноги.
— Милый, я не хотела… А потом другой вошел, замдиректора, новый какой-то, не знаю фамилии… Чуть уши не оторвал. Грубый… Долго так… Ну не молчи, Эня, пожалуйста… Гайдар, главный технолог, грязный, слюни пускал… Фатеев потом, активист из Красноярска… В затылок значком колол, все говорил, что сейчас самое главное — накормить людей и достать новое технологическое оборудование… Я все как есть тебе рассказываю, ничего не скрываю…
Ее руки нервно разглаживают платье.
— На проходной… Вахтеры еще… Не пропускали…
Эн Энович, не поднимаясь с места и не прицеливаясь, бьет. Зацепившись ногами за табуретку, Рита, увлекая за собой ведро и веник, вылетает вместе с ними из кухни. Эн Энович находит в себе силы подняться. Накидывает пиджак. Идет, втаптывая в дерьмо выбитый жене зуб, к выходу.
— Ма-ма-па-па-ма! — зовет из ванной Сережа.
— Сереженька, — плачет Рита, утирая разбитые губы, — родненький мой, редкогазенький! Иду! Иду!
С верхнего этажа пружинистой походкой спускается Коля.
— А я как раз из магазина, товарищ генерал, — говорит он Эну Эновичу. — Все хоккей.
— Под Паруса? — предлагает Коля. Приятели отправляются в Парк Культуры.
Их путь пролегает через огражденные дырявыми металлическими сетками спортивные площадки, используемые под свалку; заросшие бурьяном и кустарником останки старинного трехъярусного акведука со сложенными штабелями черных сырых дров в сохранившихся арочных проемах; через стройку с трясущимся в пене компрессором и ямами с кипящей смолой; через насыщенный движением и шумом пестрый проспект, переваривающий в своем нутре автомобили, транспоранты, очереди…
— Как прекрасен этот ми-и-и-ир, посмотри-и-и… — поблеива-ет, глядя по сторонам, Коля. — Как прекра-а-а… А как ты думаешь, Эныч, кем я мечтал стать в детстве?
— Клоуном… — бросает Эныч, переступая через люк открытого канализационного колодца.
— Верно! — удивляется Коля. — Как ты догада…
— Шутом гороховым, — добавляет Эн Эныч, перешагивая еще через один открытый люк.
— А в армии, Эныч, — перепрыгивая через лужу мазута, продолжает Кувякин, — я понял, что надо быть генералом.
У автобусной остановки приятелям резко бьет в нос сивушная волна перегара. Коля толкает Эн Эныча локтем:
— Гляди-ка, как у Врубеля — грачи прилетели! Они останавливаются.
