— Может быть, пригласим еще экспертов? — предложил Корнилов. — Из Москвы, из Музея изобразительных искусств?
— Нет. Доживу свой век в неведении. Я считаю, что это подлинники. Мои друзья — тоже...
— Но ведь кто-то совершил преступление, продавая вам копии... И, вполне возможно, обманывает теперь других?
— Я покупал у разных людей. И смею вас заверить — они вне подозрений.
— Может быть, они сами стали жертвой обмана. И если идти по цепочке...
— Не хочу никаких «цепочек»! — Упрямо сказал доктор, и Корнилов понял, что его уговаривать бесполезно.
— Хорошо, — согласился он. — Но если оставить все без последствий...
— Можете не беспокоиться. Из моего дома эти картины никуда не уйдут. Разве что таким же способом, как сегодня. — Он громко, по-детски засмеялся и тут же сморщился от боли. — Проклятая шпана! Так треснули по голове...
— Что же у нас получается? — Сказал Игорь Васильевич. — Зло останется ненаказанным? — И вспомнил про старика Романычева. Он взглянул на часы — была уже половина двенадцатого. Через полчаса Капитон Григорьевич должен прийти. А он даже не успел запросить из архива дело Бабушкина.
— Отбросьте все сомнения, — по-своему истолковал молчание Корнилова доктор. — Не начнете же вы вытягивать из меня сведения о том, у кого я покупал картины, вместо того чтобы разбираться с теми, кто их похитил?
— Сдаюсь, — сказал он. — Моего юридического образования не хватает, чтобы решить этот казус. Посоветуюсь в прокуратуре.
— Советуйтесь, советуйтесь... — Беззлобно проворчал доктор. — Только поскорее возвращайте мне мои картиночки...
В двенадцать Романычев не появился. Не было его и в два, и после того, как Игорь Васильевич наскоро перекусил в буфете. «Передумал дед? Или не может справиться с бумагой?» — гадал Корнилов. Он запросил из архива дело, выяснил через справочное адрес Романычева. Старик жил на Фонтанке. Был у него и телефон, но Корнилов звонить не стал. Решил не подгонять старика. Пусть думает, пусть пишет. Но Романычев не объявился и на следующее утро. Игорь Васильевич забеспокоился. Мало ли что может произойти со старым человеком. Болезнь, несчастный случай... А как же Бабушкин?! Его, Корнилова, ссылки на разговор со стариком к делу не приложишь. Поляков, о котором упомянул Капитон Григорьевич, неизвестно еще, жив ли. А если и жив, то совсем не обязательно, что захочет обо всем рассказать.
Корнилов набрал номер старика. В ответ услышал чуть хрипловатые длинные гудки. Похоже, никто не собирался снимать трубку. Он набрал еще раз. Тот же результат. Через некоторое время позвонил снова. Теперь он уже набирал номер, не заглядывая в бумажку, хотя на цифры у него была плохая память. «Номер молчащего телефона запоминается лучше», — подумал он. А потом до позднего вечера у него не было ни минуты свободной.
Игорь Васильевич позвонил старику в десять. По-прежнему трубку никто не снимал. Корнилов связался с Октябрьским райотделом. Попросил дежурного послать патрульную машину к Романычеву и разыскать участкового.
— Если в квартире никто не отзовется, подождем, что скажет участковый. А я пока попрошу проверить больницы и морги...
Через сорок минут Корнилову доложили, что в этих малоприятных заведениях старика нет. А участковый, хорошо знавший Романычева, сказал, что старик доживает свой век бобылем и родственников в Ленинграде не имеет. Соседи в последние дни Капитона Григорьевича не видели.
3
Это был большой старинный дом, унылая каменная громада, недавно выкрашенная в грязно-желтый цвет. Около дома стоял старенький милицейский «Москвич». Молодой мужчина, по-видимому, шофер, прислонившись к машине, ел мороженое. Еще один мужчина дремал на заднем сиденье. Корнилов не стал подходить к ним — с участковым они договорились встретиться у квартиры старика.
Парадная с набережной была почему-то заколочена, и входить следовало со двора, крошечного, но уютного, засаженного густыми кустами.
Романычев жил на третьем этаже. Дверь соседней квартиры была открыта. Оттуда доносились веселые голоса. Мужские и женские. Корнилов постучал о притолоку, и тотчас из квартиры выглянул молодой лейтенант. Улыбка еще не сошла с его лица. В квартире шел какой-то веселый разговор.
— Товарищ полковник?
Корнилов кивнул.
— Лейтенант Жариков! — Доложил офицер. — Мы с участковым вас ждем, товарищ полковник. И понятые здесь, и начальник ЖЭКа.
Понятыми оказались две молодые, очень похожие друг на друга женщины.
Участковый Матвеев был в штатском. Пожилой крепыш с солидным животом. Представившись, он сказал:
— Не пойму, что случилось с дедом?! Человек он аккуратный, домосед.
— Вы его хорошо знали?
— Сказать — хорошо—не могу. Но знакомы были. Беседовали частенько. Он дед активный, дежурил иногда со мной. Сад во дворе видели?
Полковник кивнул.
— Он посадил, — участковый хотел еще что-то сказать, но Корнилов перебил его:
— А кто у нас дверь открывать будет? Эксперта пригласили?
— В машине сидит, — лейтенант достал из кармана рацию, щелкнул тумблером. — Валентин Петрович, поднимайтесь.
В ответ микрофон прохрипел что-то нечленораздельное, но, судя по тому, что лейтенант удовлетворился этим хрипом, Корнилов понял: эксперт сейчас прибудет.
Сколько раз за свою службу в уголовном розыске Корнилов стоял вот так перед чужой дверью в ожидании, когда кто-то из сотрудников откроет ее случайным ключом или отмычкой. Да и самому Игорю Васильевичу приходилось взламывать двери, а иногда вышибать их плечом. И всегда охватывало особое чувство, которое он затруднялся определить. Скорее даже не хотел в нем себе признаваться. Не мудрствуя лукаво, это чувство можно было назвать любопытством. Обычным человеческим любопытством к чужой жизни. Наверное, такое любопытство есть у каждого, только не все способны признаться в нем даже себе. Корнилов остановился на полпути: убедил себя в том, что любопытство носит у него чисто профессиональный характер. Человек в интерьере своего обиталища был ему более понятен. Игорь Васильевич развил в себе феноменальную наблюдательность. Создал даже особую систему взглядов на взаимосвязь человека и его домашней среды обитания.
Он вошел в квартиру Романычева первым и понял, что старика здесь нет. Ни живого, ни мертвого. Интуиция полковника еще ни разу не подводила. Минуту он постоял в прихожей, определяя, где выключатель. Потом кончиком шариковой ручки нажал на него. Прихожая была просторная, стены обиты дубовыми панелями. На полу лежал коричневый старенький ковер. Осторожно, не прикасаясь к бронзовой ручке, полковник открыл створку высоких массивных дверей. Гостиная. Стенка с книгами, старинный диванчик на изогнутых ножках, горка с посудой, круглый стол. Выглядевшая совсем новой заграничная радиоаппаратура. Полный порядок.
Такой же порядок царил в спальне: устланная широкая кровать, все дверцы большой красноватой стенки закрыты. Ни в кухне, ни в ванной — никаких намеков на присутствие хозяина. Закрытые наглухо окна, несвежий, с легким запахом плесени, воздух.
— Капитон Григорьевич отсутствует, — сказал Корнилов, заглядывая на всякий случай в чуланчик, где одна на другой стояли пустые коробки из-под египетских апельсинов. Милиционеры, не решаясь войти в прихожую, стояли у дверей. Лица у них были недоуменные.
— А что случилось, товарищ полковник? — спросил участковый. — Сигналы поступили? Или как?
— Или как, — усмехнулся Корнилов. Ему не хотелось ничего объяснять при соседях. А участковый, похоже, обиделся. Взгляд стал недобрым, настороженным.
Выйдя на площадку, полковник остановился, в нерешительности перед дверью.
— Вот ведь какая история... Квартиру теперь опечатывать надо, а вдруг старик заявится да увидит печать?!
— Да уж, черт-те что может подумать, — сказал начальник жэка. Все это время он молчал, наблюдая за действиями милиции без всякого интереса.
— Ладно, — решился Игорь Васильевич, — опечатывать не будем. А соседки передадут Капитону Григорьевичу, что приезжал полковник Корнилов. Передадите, девушки?
— Передадим, — сказала одна из них. Другая согласно кивнула.
Когда вышли на набережную, полковник сказал, обращаясь к участковому:
— Вы на меня не дуйтесь. Не мог я при девицах на ваш вопрос ответить...
— Да что вы, товарищ полковник! — с излишней горячностью начал крепыш. — Я и думать не думал...
— Ладно, ладно, — перебил его Корнилов. — Выступал я в пятницу в вашем Доме культуры. Старик мне потом исповедовался целый час. За одну свою «грешку», как болгары говорят. «Грешка» та серьезная. Но срок давности прошел... Договорились мы встретиться, а Капитон Григорьевич пропал.
— Скажи мне кто другой — не поверил бы, — удивился участковый. — Мы с дедом пуд сахару съели, пока чаи в дежурной комнате гоняли.
