— Откуда ж ты взялся?! Зачем ко мне припёрся?! — кричала Маруся, грозно надвигаясь на несчастного Стилиста.
С таким же успехом можно было спрашивать, какой сегодня курс иены.
После каждой Марусиной фразы Стилист приседал и охал, хватаясь за голову руками. На одном из пальцев тускло поблескивал ободок кольца.
Разные мысли крутились в голове незамужней девушки Маруси. Её просто распирало от противоречивых чувств, включая надежду на раненого принца, у которого в здешних лесах издох верблюд, а судьба не зря довела его до шияновской дачки.
Маруся прикинула, что пока приедет милиция и заполнит все бумажки с её показаниями — стемнеет, и фиг доберёшься сегодня домой. Она вызвала «скорую» и спешно стала прибирать безобразие в комнате. Вымыла руки хозяйственным мылом себе и ему, а заодно стянула кольцо с его нежной, не испорченной тяжёлой работой руки — «всё равно в травматологии украдут».
Приехавшие доктора брезгливо сняли с Юрика пальто, послушали его бессвязное мычанье, попробовали содрать присохший платок, но потом пригласили в машину, чтобы отвезти в больницу. Стилист не в силах был натянуть свои брюки, и Маруся положила их в пакет, милостиво оставив болезному часть своего гардероба вплоть до разноцветных носков, и вызвалась быть сопровождающей.
В машине «Скорой помощи» Стилист на вопросы не реагировал. Маруся слушала, как переговаривалась фельдшерица с приёмным покоем больницы, сообщая им, что везут пациента без документов с черепно-мозговой травмой, потом с шофёром — о том, что у больного золотая серёжка в ухе, ухоженные ногти. Бомжи такими не бывают. Скорее всего, нападение с ограблением и амнезия после травмы.
— Серёжку отдайте мне на хранение, — мгновенно сориентировалась Маша.
— Там у нас сейф есть… — попробовала возразить фельдшерица.
— У меня будет надежнее. Можете мой паспорт посмотреть. Адрес и телефон запишите. Я хочу знать о его дальнейшей судьбе.
Дома она хотела включить телевизор, но впечатления дня не давали ей сосредоточиться. Она и спала плохо, в голову лезли всякие бредовые мысли — то страшные, то достаточно праздничные, украшенные девичьими фантазиями.
Серебряное кольцо оказалось перстнем необычной формы. Юрик носил его, как французские аристократы, верхней площадкой внутрь ладони. А маленькая серёжка сверкала крохотным бриллиантом.
Едва дождавшись обеденного перерыва, закинув в рот приготовленный с вечера бутерброд, Маруся стала звонить в больницу, где оставила «бомжа». Ей сообщили, что неизвестному пациенту сделали ночью трепанацию, удалили гематому. Сейчас он в реанимации, надо принести одежду и тапочки. И вообще, необходимо присутствие родственников для быстрой ремиссии, то есть восстановления.
Бухгалтерше Шиян очень захотелось организовать «присутствие родственников». И чтобы всё получилось по-людски: с тапочками и одеждой.
Дома суетилась мама Валентина Петровна, которая уезжала на работу в санаторий. Она щедро делилась своим хорошим настроением:
— Маша, бери отпуск, и поехали вместе. Не только подлечишь здоровье, но, может, кавалера себе найдёшь. Они там голодные, ищут встреч и знакомств.
— Видела я, какие там кавалеры, — обрезала Маруся, — противно слушать твои предложения. Если ты сама едешь в этот санаторий для знакомства — флаг в руки.
— Ишь, какая принцесса, будто тут к тебе очередь томится из женихов, — совсем не рассердилась мать и, напевая что-то очень бодрящее, покатила большой чемодан к двери.
— Да лучше вообще никто, чем плешивые, беззубые старые пердуны.
Мать сердито хлопнула дверью, успев выкрикнуть:
— Да и они на тебя не позарятся! Бояться нечего. Яловкой останешься.
Марусю часто обзывали коровой, она не обижалась. Но сейчас упоминание о нетелившейся тёлке её вконец разозлило.
— А вот в подоле принесу! — выкрикнула она в закрытую дверь.
3. Несчастное детство
Марусина мама работала поваром шестого разряда. Обезжиренный творог, которым дочь рассчитывала поужинать вечером, шёл в начинку аппетитных блинчиков, обжаренных на сливочном масле в обсыпке из манной крупы, щедро сдобренных жирной сметаной.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
«Ты никогда не похудеешь. Ты всегда будешь такой! Поэтому ешь нормальную еду!»— говорила Валентина Петровна своей дочери и готовила целую кастрюлю вкуснейшего плова. И его следовало съесть за три дня, потому что хорошие продукты выбрасывать грех.
В маленькой двушке со смежными комнатами Марусе не удавалось спрятаться от свежевыпеченных булок с киселём, драников с домашней колбаской и калорийной мочанки с блинами и шкварками. Жизнь девушки Маруси выглядела однообразной и скучной, если не считать еды.
Она давно привыкла к маминым, перешитым под неё лифчикам, сиреневым панталонам, благодаря которым летом не стирались ноги в паху, огромным ночным сорочкам, пошитым без всяких выкроек. А на работу она ходила в мужской рубашке и сарафане, придуманном ею из уродливого платья, купленного в ЦУМе. Выпорола воротник, отрезала рукава — с белой рубахой смотрелось сносно.
Маша росла не очень покладистым ребёнком. Часто стояла в углу на гречке, была бита дубцом, ремнём, веником. Прощенья она никогда не просила, так как наказания считала несправедливыми. Первая обида засела в пятилетнем возрасте. У маленькой Маши целый день ушёл на то, чтобы украсить красивыми разноцветными точками белый кружевной платок. Примостилась на коленках за столом, слюнявила цветные карандаши и рисовала разноцветный салют — самый интересный момент, когда из маленького цветного огонька взрывался букет радости и можно громко кричать «ура!», а потом ждать новых разноцветных точек на небе. Маша придумала дневной салют. Никто не оценил. Мать сказала, что испорчена хорошая вещь, и поставила художницу в угол. Принимая наказание, дочка не плакала от обиды, а привыкала к ней. Обрывала маленькими кусочками обои и гудела себе под нос песенку, которую часто пела бабушка:
— Тарара калёсікі, тарара, Ой, павезлі Мар’юшку са двара…
Да, детство не казалось розовым или голубым.
Горькие школьные воспоминания: заблудилась среди многочисленных дверей в коридоре — описалась, не найдя туалет, школьные дразнилки, гад Пивоваров, который больно лупил портфелем; тяжёлые вечера после родительских собраний. Всегда и везде она чувствовала себя смешной, нерасторопной, глупой, некрасивой. А если забывала об этом, то родители напоминали: слоновище, убоище, боўдзіла, чаропка, «головка, как фигочка, а глазки с булавочную головочку» — тем не менее «головочку» идеально причёсывали, волосы заплетали в две косицы так туго, что глаза становились узкими, как у любительниц кумыса. И никакого намёка на природную кудрявость.
Иногда Маше очень хотелось, чтобы её хоть раз назвали как-то ласково, не обидно, обняли, погладили по голове. Но даже при прощании, когда мать уезжала в санаторий или в деревню, не ожидалось ни трогательных прощаний, ни встреч с объятиями.
Это Валентина Петровна заставила дочку учиться на бухгалтера — потому что бухгалтеры — приличные люди, и работа у них есть всегда.
Маруся нашла синие тренировочные штаны с красными лампасами, отложила пару рубашек. Она и бельё положила в пластиковый пакет, и черные шлёпанцы, которые отец стачал себе сам. Уже два года прошло, как их хозяин утонул на рыбалке. В семье эту мутную историю вспоминать не любили. Экспертиза показала в крови много алкоголя, а в свидетели пошли не только собутыльники, но и какие-то разгульные бабы. Мать, узнав о похождениях отца, даже поминки не стала делать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Так они и остались в двухкомнатной хрущёвке, две родные и очень далёкие друг от друга женщины — мать, привыкшая повелевать, и вышедшая из повиновения дочь. Мать хотела дочери счастья, но как-то очень жестко: «Иди-ка ты замуж!». Дочь так и хотела бы сделать, но даже раньше, когда совсем юная, еще стройная Маша старалась понравиться, в эти лучшие времена никаких знакомств не заводилось — в кино никто не приглашал, а на танцах она всегда стояла у стенки или танцевала с Нюськой. На что же сейчас надеяться, когда и лет прибавилось, и килограммов?
