тому, чтобы воплощать мечты об идеальной жизни в реальность? Что, если их личные невзгоды — это просто недостаток воображения? Хотя, возможно, у всех в жизни бардак, просто другие лучше придумывают себе слоганы.
— Конечно, — говорит Зоя. — Вот и не будем портить.
Она включается в процесс и битый час режет, толчет, смешивает и приправляет. Мысли уплывают к Ричарду.
Вообще-то, нельзя сказать, что ей его не хватает. На Рождество такое применительно к Ричарду невозможно в принципе, поскольку в том, что касается семейных праздников, Ричард — жуткий нытик, и если бы он был здесь, Зоя стояла бы на кухне и переживала, хорошо ли ему там в гостиной (где дочурки Марианны носятся наперегонки, потому что поспорили, кто из них быстрее бегает), или стояла бы в гостиной и пыталась его умиротво-рить, переживая, что мама на кухне пашет в одиночестве. Нет, не болит у нее душа по таким рождественским праздникам. Душа болит по праздникам, которых у нее никогда не было. Тоскует по жизни, так никогда и не сбывшейся, жизни, где она замужем за человеком, который дарит ей дурацкие пустячки, намекающие на только им одним понятные шутки. Который носит уродские рождественские свитера, передает другим закуски, помогает детям Марианны собрать из пластмассовых деталей игрушки, которые потом невыносимо жужжат или пищат, и смотрит на «Ютубе» дурацкие видео с племянником Оскаром. Который говорит: «Мне, кроме тебя, ничего на Рождество не нужно», причем от всей души.
Зоя страдает по рождественским праздникам, на которых не надо сообщать маме, что ты разводишься, — то есть по всем рождественским праздникам, реальным или вымышленным, кроме нынешнего, который здесь и сейчас.
— Как там у тебя дела? — интересуется Джуди. — Мешай дальше.
— Да мешаю я, — говорит Зоя.
— Десять минут осталось. Гляди, чтобы соус не свернулся!
— Только не в мою вахту, — отвечает Зоя.
Правда, впрочем, заключается в том, что всякие гадости так и норовят приключиться именно в ее вахту: например, роман Ричарда с куколкой, которая продала им каяк в «Хайкерс-хейвен» — тот самый каяк, который Зоя купила Ричарду на день рождения, чтобы приблизить его к Природе. Зоя постоянно подталкивала Ричарда к расширению жизненных горизонтов: до сих пор его отношения с Природой сводились к наслаждению ее плодами, в особенности — изысканными сырами и бароло, так что (не без связи с последним фактом) Зоя считала, что физические упражнения ему не повредят. Вот он и расширил свои горизонты за пределы моногамии, а она его простила — приняла «кризис среднего возраста» в качестве оправдания, — а потом, через полгода психотерапии и самобичевания, выяснила, что девица никуда из его жизни не делась. Все это было достаточно ужасно само по себе, а ведь вдобавок ко всему этому она поддержала его желание сменить род деятельности с работы в банке за приличные деньги на какую-то зачаточную консультативную практику прямо из дома, что, как она теперь понимает, одновременно и сделало его гораздо беднее, и открыло ему кучу возможностей ей изменять.
От собственного идиотизма ей тошно. Ее судьба — катастрофа, сотворенная ее собственными руками. Так она теперь и дала этому соусу свернуться. Всему есть предел.
— У вас с Ричардом осложнения? — интересуется Джуди.
— А ты чего спрашиваешь?
Действительно, чего? Зоя проявила осторожность: печальную повесть своего брака рассказала только ближайшим друзьям, среди которых ни одного члена семьи, кроме Марианны. Неужто Марианна проговорилась?
— Так есть осложнения?
— Чего мы сейчас об этом? Там индейка не готова?
— Ну ее, индейку, — говорит Джуди.
Заявление, подобное взрыву бомбы. Не было еще такого, чтобы Джуди Хеннесси говорила про индейку «ну ее».
— Мам, сейчас не время. Там люди ждут.
— Не увиливай.
— У нас с Ричардом не все прекрасно, но давай сперва ужин подадим, ладно?
— Скоро там? — осведомляется Ларри, входя на кухню. — Если через пять минут еда не окажется на столе, Марианнины отпрыски разнесут дом.
— Тогда впрягайся, — командует Джуди, причем в ее голосе явственно звучат истерические нотки. — Ты что думаешь, ужин сам на стол влезет?
Опешив — с точки зрения Зои, у него есть на это полное право, — Ларри пятится.
— Сейчас твоего брата позову, — обращается он к Зое и исчезает в арке — как раз когда Зоя произносит:
— Все что угодно, только не это.
— Чего тут такое? — осведомляется материализовавшийся в ту же секунду Зак.
У Зака особый талант вызывать расстройства семейного организма, а потом включаться в запущенный процесс. Подмывает списать этот его талант на недавнее приобщение к телеиндустрии, но на самом деле воду в семействе он мутит с самого детства.
— Все нормально, — заявляет Зоя, сунув ему в руки стопку глубоких тарелок. — Сделай что-нибудь полезное. Вот, поставь на стол.
— У Зои с Ричардом осложнения, — докладывает Джуди.
— Да что ты говоришь! — изумляется Зак и ставит тарелки на кухонный стол.
— А что она говорит? — встревает Ларри, входя обратно.
— Папа, — сурово произносит Зоя, — нужно нарезать индейку. Нож и вилка вон там, рядом с блюдом.
— На блюде, — уточняет отец, снимает пиджак и закатывает рукава рубашки.
— Марианнины деточки головы себе расшибут, если мы их срочно не накормим, — сообщает Лидия, которая умеет не только цапаться с невесткой и портить любые продукты, но еще и вламываться куда не просят и говорить что не надо.
— Мы почти готовы. Нальешь клюквенный соус вон в ту миску? — спрашивает Джуди. — А я его согрею.
— Ой, забыла сказать, — спохватывается Лидия. — Не принесла я соуса. Он в магазине закончился.
— А чего не позвонила? Я б его за пять минут сготовила.
— Помимо всего остального? Глупость какая. Никто и не заметит. Клюкву вообще никто не ест.
— Я ем, — оповещает ее Джуди. — Как тебе прекрасно известно.
— Лидия, через пять минут все будет готово, — оповещает тетушку Зоя. — Можешь позвать всех к столу и рассадить по местам.
— А Ричард что, не придет? — интересуется Лидия.
— Он у двоюродных, — объявляет Зоя.
— А я думал, он у матери, — вклинивается Зак на диво громким сценическим шепотом.
Чистый инстинкт заставляет ее вскинуть руку выше плеча, а потом резко выбросить вперед — инстинкт прирожденной спортсменки или животного, на которое напали. Поварешка остается продолжением ее руки, пока она эту поварешку не выпускает, и только потом превращается в самостоятельную единицу, летящую в пространстве и больше не подчиняющуюся командам того первобытного участка мозга Зои, который дал всему этому начало. Поварешка вращается, пролетает высоко у Зака над головой, опускается по живописной дуге и шмякается Марвину в самую середину лба.
— Блин! — верещит Марвин.
— Марвин! — взвизгивает Лидия. — Что за выражения!
— Зоя! Тебе сколько
