— Квартиру придется менять… Но… но… вы так равнодушно отнеслись к моей просьбе узнать о том, что меня интересует.
— Узнаю, узнаю. Это такой пустяк.
Ей вдруг стало обидно.
— Для меня это не пустяк. Я хочу знать, — сказала она немного раздраженно.
— Я не знал, что вы такой ребенок, — удивился он, — это как-то не вяжется с моим представлением о вас. Отчего вас интересует этот пустяк?
— Ну… ну… оттого, что это была моя просьба, первая просьба… Конечно, это пустяк, но тем более вы должны были это исполнить, — сказала она, нахмурив брови.
— Конечно, конечно, дорогая, об этом не может быть и речи. Я узнаю и за обедом сообщу вам, — засмеялся он примирительно.
— Да, да, приезжайте пораньше, — оживилась она. — Я позвала всех родственников и добрых друзей, мы за обедом удивим их, объявив нашу новость. Это будет coup de foudre[4]! А знаете, ведь кузен Жорж будет сражен!
Она весело засмеялась, закидывая руки ему на плечи.
Обед прошел весело. Было выпито шампанское. Все действительно были удивлены и рассыпались в пожеланиях счастья, более или менее искренних.
Кузен Жорж имел несколько убитый вид.
Накатова года на три была старше своего кузена, но это не мешало ей быть с ним очень дружной в детстве.
Потом эта дружба как-то охладела. Жорж в семье считался способным, но кутилой. Фатовские замашки, приобретенные им в привилегированном училище, не нравились Накатовой, и она часто подсмеивалась над ним, а он обижался.
Его отец, почтенный сановник, был скуповат, очень урезывал своих сыновей, а они делали долги. Очень часто между отцом и сыновьями из-за этого происходили сцены.
Года два тому назад старший брат Степан вдруг изменился, перестал кутить и как будто занялся делом.
Отец обрадовался, но ненадолго. Степана арестовали. Старика чуть не хватил удар, он запретил говорить о старшем сыне и стал снисходительней относиться к младшему, но младший стал кутить еще больше. Происходили домашние сцены, но от времени до времени, с большим скандалом, долги кое-как погашались.
Со времени вдовства Накатовой периодически кузен Жорж вдруг начинал ухаживать за своей кузиной, но ненадолго. Накатова всегда относилась насмешливо к этим ухаживаниям, хотя и не сердилась на Жоржа. Жорж считался блестящим молодым человеком, был неглуп, отличный спортсмен во всех областях спорта, а его ухаживание было очень почтительное и сдержанное.
Накатова даже жалела его. Ей казалось, что чувство Жоржа к ней очень сильно, — ведь несмотря на ее насмешки, он всегда возвращался к ней.
И теперь, когда он на этом парадном обеде сидел задумчивый и даже печальный, она почувствовала к нему нежность, хотя эта нежность не лишена была некоторой насмешливости.
Странно, но голос его звучал так искренно, когда он пожелал ей счастья, пожалуй, гораздо искренней, чем голоса ее лучших приятельниц. В их поздравлениях звучала какая-то фальшивая нотка.
— Как люди не любят видеть счастливых людей, — сказала Накатова, когда гости разъехались, — они не прощают чужого счастья, а я… я так счастлива… Ах да, а вы узнали мне что-нибудь об этом здании?
— Как же, как же! Три посыльных бегали и ничего подобного не нашли.
— А вы сами? Вы сами… не справлялись?
— Представьте, желая вам угодить, справлялся по телефону у пристава той части города, и он мне ответил, что подобного здания не существует.
— Но надо же найти! — Она вдруг спохватилась и сама, рассмеявшись, заговорила о другом.
Слегка морозило.
Накатова, отпустив автомобиль на Лиговке, решила пройти пешком, — так было удобнее.
Сегодня утром она отправилась в путь, с твердой уверенностью, что, пройдя по тем улицам, по которым она тогда проезжала, она найдет это красивое здание, так поразившее ее.
Она не знала улицы, но хорошо помнила этот небольшой деревянный дом темно-красноватого цвета, в один этаж, с мезонином в три окна и с некрашеными, потемневшими воротами, во дворе которого возвышалась колоннада высоко-высоко над лестницей из белого мрамора.
Екатерина Антоновна зорко смотрела по сторонам.
«Здесь, наверно, где-то здесь. Надо у кого-нибудь спросить», — подумала она и решительно подошла к молодой девушке, шедшей ей навстречу.
Девушка была небольшого роста, с светло-русыми волосами, которые, выбиваясь из-под шапочки, легкими завитками окружали ее круглое румяное лицо со вздернутым носом и большими светлыми глазами.
Личико было совсем детское.
Одета она была очень скромно — в темное пальто с меховым воротником, сшитое, однако, по-модному, в виде капотика.
— Простите, — обратилась к ней Накатова. — Не знаете ли вы, где здесь поблизости есть красивое большое здание с колоннадой? — начала было она.
— Здесь? Колоннада? — переспросила девушка. — Я не знаю. Разве здесь есть такое?
— Я видела мельком, я проезжала здесь с месяц назад… Это было очень красиво, мне захотелось еще раз посмотреть. Лестница широкая, и по бокам огромные вазы, — вдруг припомнила эту подробность Екатерина Антоновна.
— А где вы видели? — живо заинтересовалась девушка, пристально смотря в лицо Накатовой.
— В том-то и дело, что не знаю.
— Ах, как бы я хотела посмотреть! Вы говорите, что это красиво?
— Да, красиво, удивительно красиво! И освещено солнцем… т. е. тогда было освещено солнцем… впрочем, может быть, мне это показалось.
— Вот что, пойдемте искать вместе! Будем спрашивать и найдем, — предложила девушка, — если все улицы обойдем, так и увидим.
Девушку звали Таля, т. е. Наталья Алексеевна Карпакина.
Она сейчас же назвалась и с простодушной наивностью, даже болтливостью, как-то зараз выложила Екатерине Антоновне все сведения о себе и своей семье.
Она учится здесь, в Петербурге, на курсах. Родители живут в провинции, на далеком севере: отец — лесопромышленник.
— Папа не бедный, но детей у нас — страсть! Одиннадцать человек. Девять мальчиков и две девочки — я и самая старшая сестра, — она уже замужем. Два брата тоже женаты, один холостой — студент, остальные растут… Папа на учение не жалеет, но, подумайте, всю эту ораву младших-то содержать! Мы в детстве босые ходили и только тогда, когда в гимназию поступали, получали права гражданства и башмаки.
Таля болтала весело и без умолку, а Екатерина Антоновна слушала ее с каким-то непонятным интересом: переспрашивала, справлялась о подробностях, как будто все это было необыкновенно важно для нее.
Она уже давно взяла Талю под руку, и они шли из улицы в улицу, словно были давным-давно знакомы и увидались наконец после долгой разлуки. Они совершенно забыли, что только что встретились и пошли искать какую-то белую колоннаду.
Первая вспомнила об этом Таля — она вдруг остановилась и сказала:
— А где же колоннада?
— Ах да, нужно у кого-нибудь спросить, — спохватилась Накатова.
Они спрашивали прохожих, городовых, дворников, заходили в мелочные лавки — но ничего не узнали.
— Что же нам делать? — спросила Таля растерянно.
— Не знаю. Я начинаю думать, что мне это показалось, — смущенно ответила Накатова.
— Ах нет, нет, — воскликнула Таля, — мне не хочется, чтобы этого не было, мне хочется тоже посмотреть! Почему бы вам это показалось? Что вы в то время думали?
— Ничего не думала, — слегка смутилась Екатерина Антоновна.
— Разве можно ни о чем не думать! Наверно, думали же о чем-нибудь — пожалуйста, припомните!
Таля стояла, комкая свою муфту и нетерпеливо переступая с ноги на ногу.
— Я думала об одном человеке, — начала, все более и более смущаясь, Накатова, — об одном человеке, которого… который теперь стал моим женихом.
— Значит, вы не думали о картине, которую увидали, значит, она не показалась. Вспомните-ка все подробности.
Накатова задумалась и даже закрыла глаза, и вдруг, открыв их, растерянно взглянула на Талю и произнесла как бы с испугом:
— Теперь я знаю, что мне это все показалось. Я помню, в белых вазах росли цветы, красновато-желтые цветы, и спускались из ваз. Ну где же могли быть цветы в конце октября?
— Вот настурции очень долго цветут… А может быть, это были искусственные цветы?
— Ну кто же станет выставлять искусственные цветы под дождь… да и потом — искусственные цветы так не идут к белому мрамору.
— Да, да, вы правы, там не надо искусственных цветов, это, может быть, были настурции.
— Теперь я понимаю, что все это мне показалось! — неожиданно воскликнула Екатерина Антоновна.
— Почему?
— Потому что я припомнила еще одну подробность: около здания росло несколько сосен.
— Боже мой! Отчего же там не расти соснам!
— Это была сосна южная, итальянская пина. Я теперь хорошо помню. Да, да, теперь помню и лавровые деревья.
