— Смотрите — уговор дороже денег.
Уже прощаясь, старый изобретатель промолвил негромко и сердечно:
— Когда-то писатель Вольтер, под конец своей жизни, снедаемый заботами и мытарствами, сказал: «Старость всегда приносит страданье». А вот мне, юные друзья, семьдесят восемь лет, но, кроме счастья, нет у меня других чувств. Приятно сознавать, что твой труд не пропал даром, что ты приносишь пользу любимой родине. Я — сын рабочего и сам из рабочих, благодаря большевистской партии, смог развить свои способности. И, пока бьется мое сердце, я буду служить нашему Отечеству, отдам ему остаток своих сил. Радостно знать, что оружие, над созданием которого трудились и трудимся я и мои соратники-конструкторы, находится в надежных руках.
Гость умолк. К нему бочком придвинулся Артем. Протягивая «Дневник чести отделения», произнес так убедительно, что невозможно было отказать:
— Мы вас очень просим, — напишите, пожалуйста, нам.
Николай Васильевич, соглашаясь, кивнул:
— С удовольствием… — и, сев, тонкими буквами, без нажима, вывел:
«Уверен, что вы, наши будущие славные защитники, любовно станете ухаживать за оружием, в совершенстве овладеете им. Боевое оружие — это самое дорогое государственное имущество. Советский народ не жалеет ни средств, ни сил, чтобы оснастить свою армию первоклассным вооружением, самым мощным в мире. Оружие — это святыня для солдата, гордость советского воина. Изучайте оружие, берегите его. Русское оружие имеет всемирную славу, — умножайте эту славу!»
Дописав, посмотрел на суворовцев ласково, снова сказал, досадуя:
— Экая жалость, уходить надо…
ГЛАВА XVIII
В УЧИТЕЛЬСКОЙ
«Отбой» — приказ спать — дают в десять часов вечера. Но и после отбоя, прежде чем уйти домой, офицеры обязательно заглядывают в ротную учительскую. И здесь оказываются Гаршев с Веденкиным, или Русанов с Бокановым, а то и все вместе. «Суженный педсовет», — шутливо бурчит Семен Герасимович, поглаживая бороду.
Вот — устали, намотались с утра до позднего вечера, а все же хочется поставить какую-то необходимую точку после этого напряженного трудового дня, напоследок перекинуться несколькими фразами, о чем-то рассказать, расспросить — и вот «случайно» заходят в учительскую офицеры. Веденкин оживленно рассказывает:
— У меня тема была: «Год великого перелома». Я и спрашиваю у выпускников: «Если бы вы, в составе рабочей бригады, поехали организовывать колхоз, как бы вы местным активистам, вроде Макара Нагульного, стали доказывать, что следует создавать не коммуну, а сельскохозяйственную артель?» И что же — правильно ответили! Цитировали из сталинской статьи «Головокружение от успехов».
Боканов резковато говорит Веденкину:
— То, что они увлекаются историей — превосходно, но вот, что вы, Виктор Николаевич, теряете чувство меры при даче домашнего задания — это я решительно осуждаю. Вчера они должны были и по учебнику прочитать, и по «Краткому курсу», и законспектировать дополнительную литературу. Половина вечерней подготовки у них ушла на историю. Я такой «патриотизм» учителя не признаю, когда он забывает о товарищах по работе, о других учебных предметах и реальных возможностях учащихся…
Веденкин немного опешил от этого наступления, но стал оправдываться:
— Исключительный случай… Дальше задания будут гораздо меньшими… Но вы согласитесь, что историю они должны знать как следует… И что этот предмет..
— Так же важен, как математика, — прищурив глаза, помотал бородой Гаршев. Виктор Николаевич посмотрел на математика и понимающе расхохотался. Гостеприимно раскрыв портсигар, Веденкин протянул его Боканову. Сергей Павлович потянулся было за папиросой, но вспомнив, с сожалением отвел руку:
— Не курю… бросил.
Гаршев извлек свой неизменный кисет, — он не признавал папирос.
На минуту заглянул Беседа, — он сегодня дежурил по училищу и — не успел днем узнать у Виктора Николаевича, как прошли уроки в его отделении.
— Что у меня? — поздоровавшись со всеми, быстро подошел Алексей Николаевич к Веденкину.
— Неплохо, — успокаивающе ответил майор, — двоек нет…
— А тройки? — обеспокоенно спросил капитан.
— Из десяти опрошенных только две троечки…
— Так это же очень плохо! — огорчился Беседа. Они решили встретиться завтра, поговорить подробнее. Алексей Николаевич заметил в углу дивана молчаливого, чем-то расстроенного капитана Васнецова — преподавателя литературы. Несколько дней тому назад Беседа попросил его: «Если это не нарушит ваших планов, дайте, пожалуйста, моим сынкам для сочинения тему: „Какую роль играет чистота и аккуратность в коллективном труде?“».
Сейчас, пожимая руку Васнецова, Алексей Николаевич с интересом спрашивает:
— Писали?
Васнецов молча копается в портфеле и протягивает Беседе тетрадь Сени Самсонова.
«На корабле — почему такая четкость? Там чистота, порядок! И на производстве чистота — разве же в грязи хорошие детали сделаешь? Да что далеко за примерами ходить: у нас, если воспитанник неряха — измазан, неумыт, тетрадь у него не в порядке, ботинки пыльные — на него просто смотреть противно. Я сам такой раньше был — знаю!»
Беседа расхохотался. Смеялся он так заразительно, до слез, выступивших на глазах, что невольно заставил смеяться и тех, кто не знал, в чем дело.
— Здорово это мы с вами придумали! — радуясь, сказал он Васнецову, — я завтра постараюсь вас увидеть, остальные работы прочту — это для меня клад.
Васнецов, сумрачно посмотрев, кивает головой. Он не мог отделаться от неприятного чувства виноватости. Сегодня на уроке у него был полковник Белов и потом справедливо укорял: «Вы упустили возможность рассказать о борьбе Ломоносова с иностранным засильем в Академии». Учитель не хотел простить себе этого промаха.
Беседа распрощался со всеми и ушел, но, видно было, ему очень хотелось побыть здесь еще.
… Заспорили об оценках.
— Не люблю озираться на баллы вчерашнего дня, — с обычной для него горячностью заявил Веденкин. — Что заработал, то и получай!.. Я вам больше скажу: если у меня возникает на то моральное право, хотя бы малейшее, я с удовольствием, понимаете, с удовольствием, ставлю пятерку слабому и двойку отличнику…
— Разве можно поставить пятерку Савве Братушкину по случайно удачному ответу, если я наверняка знаю, что его потолок — четыре? — спокойно возразил пожилой, худощавый географ.
— Вредная предельщина! — воскликнул Виктор Николаевич и взъерошил волосы. — Вы Савву обрекаете на четверку. Предопределили… и он сам начинает верить, что на большее неспособен.
И уже спокойнее, сдерживая себя, продолжал:
— Есть сторонники опроса редкого, но, как они говорят, фундаментального, одного ученика по двадцать-тридцать минут спрашивают, я противник этого. Спрашивать надо понемногу, но чаще, все время прощупывать, восемь-десять раз за четверть тормошить. Тогда никто никогда не гарантирован, что не будет снова вызван. Иной раз, — Виктор Николаевич хитро сузил глаза, — устроить «проверку честности» — четыре-пять раз подряд одного и того же вызывать. Или делать «сюрпризы последнего дня четверти». Парень уже успокоился «пятерка обеспечена, можно урок не учить», а я ему — «пожалуйте ко мне!». Вы скажете — «ловите, вредничаете», а я отвечу: «Нет, приучаю к систематической работе!»
Яростный спор закончился победой историка, но Веденкин не успокоился и нашел новое поле боя:
— Вы согласитесь, что в педагогике, более даже, чем в медицине, важна профилактика? Очень многое из нежелательного можно предупредить, дальновидно не допустить, избежать конфликта в самом его зародыше. Верно? Вот, пожалуйста, свеженький пример: отделению в полдень сделали прививку против сыпного тифа, к вечеру многие ребята приболели, — поднялась температура, клонило ко сну, они не готовили уроков и рано легли спать. На утро преподаватели, — и я, грешный, — никем не предупрежденные, принялись опрашивать ребят, посыпались, единицы и двойки. Дети, видя явную несправедливость, стали нервничать, грубить, и такой день внес много нездорового в отношения учителей и учащихся. А всего этого легко можно было избежать, если бы воспитатель заранее осведомил преподавателей о последствиях вчерашних уколов…
На пороге учительской появился полковник Зорин. Все встали. Все довольны, что он пришел, потому что питают особую симпатию к этому высокому, смуглолицему человеку, с бледными широкими губами. В последние месяцы он тяжело болел. Подводило свой неумолимый итог пережитое в войну. Но он крепился, неизменно был на вечерних поверках, в ротах. Только иногда невольная судорога выдавала боль… Тогда он торопливо уходил. Эта молчаливая борьба с недугами вызывала у всех еще большее уважение к Зорину.
