уже в полевых условиях) и облегчением. Теперь, после того как о наличии у Соединенных Штатов атомной бомбы узнал весь мир, режим секретности, сильно осложнявший жизнь участников проекта, должен был быть смягчен. О жертвах в первый момент мало кто думал. Сам Оппенгеймер на праздничном торжестве выглядел победителем. «Пока еще рано говорить о конкретных результатах, но можно быть уверенными в том, что японцам это не понравилось, – сказал он в своей короткой речи. – И единственное, о чем я жалею, так это о том, что мы не успели создать бомбу раньше, чтобы использовать ее против немцев». К японцам у Оппенгеймера не было личных счетов, в отличие от немцев, которые от преследования евреев перешли к их массовому уничтожению.
9 августа 1945 года на Нагасаки был сброшен «Толстяк». Накануне войну Японии объявило правительство Советского Союза, которое японцы рассматривали в качестве потенциального посредника на переговорах с Соединенными Штатами. 15 августа 1945 года император Хирохито объявил по национальному радио, что Япония принимает условия Потсдамского ультиматума. Капитуляция спасла Японию от очередной атомной бомбы, которая должна была быть готова примерно к 18 августа. В случае упорства японцев к трем бомбам, сброшенным в августе, должны были добавиться еще по три бомбы в сентябре и октябре. Разыграв козырную карту, Соединенные Штаты были намерены играть до победного конца. Японию спасло от полного уничтожения благоразумие императора Хирохито, сказавшего: «Продолжение войны принесет смерть десяткам, а, возможно, что и сотням тысяч людей. Весь народ обратится в пепел. Как же я тогда смогу исполнять волю моих божественных предков?» [89]
Из рапорта, написанного одним из агентов ФБР, известно, что 9 августа после известия о бомбардировке Нагасаки, у Оппенгеймера был нервный срыв. Мысль о многочисленных жертвах и страшных разрушениях, причиненных его творением, была невыносима. Но человеческая психика устроена так, что на пике переживаний часто открываются спасительные двери. Такой дверью для Роберта Оппенгеймера стала мысль о том, что атомное оружие положит конец войнам. Никто не рискнет развязывать войну под угрозой получения столь сокрушительных ударов. В свое время то же самое говорили и об авиации, считая, что угроза бомбардировки глубоких тылов может удержать от войны. На самом же деле то, что заложено в человеческой природе эволюцией, представляющей собой непрерывную борьбу за выживание, невозможно вырвать с корнем, и мощное оружие скорее побуждает к его использованию, нежели служит сдерживающим фактором.
Если сбрасывание первой бомбы на Хиросиму многие участники Манхэттенского проекта воспринимали как пусть и страшную, но неизбежную демонстрацию силы, необходимую для того, чтобы переломить ход войны и вынудить чрезвычайно упертых японцев капитулировать, то бомбардировка Нагасаки выглядела неоправданной жестокостью, целью которой было испытание плутониевой бомбы имплозивного типа на живых людях в условиях большого города. И ничего больше.
В докладе Научно-консультативного совета военному министру, подписанном Оппенгеймером, говорилось, что безопасность нации может основываться только на недопущении будущих войн.
12 августа 1945 года, всего через несколько дней после бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, был опубликован отчет «Атомная энергия в военных целях», подготовленный участником Манхэттенского проекта Генри Деволфом Смитом по инициативе генерала Гровса. В этом отчете, известном также как «отчет Смита», весьма откровенно излагалась информация о Манхэттенском проекте. Оппенгеймер и многие его коллеги восприняли отчет как демонстрацию миролюбия, как стремление к открытому диалогу с Советским Союзом. На самом деле отчет Смита просто проводил границу между тем, о чем можно было говорить открыто, и секретной информацией. Практически сразу же после выхода отчета президент Трумэн подписал указ, запрещавший раскрытие любой информации об атомном оружии, а государственный секретарь[90] Джеймс Бернс передал Оппенгеймеру через Джорджа Харрисона, возглавлявшего Отдел полевой службы Управления научных исследований и разработок, «что его предложение о международном соглашении пока не имеет практического смысла и что он и остальные должны продолжать работать в полную силу».
В конце августа Оппенгеймер «взял тайм-аут», уехав вместе с женой на несколько дней в Перро Калиенте. Ему необходимо было сбросить то невероятное напряжение, в котором он пребывал последнее время, и подумать о будущем. На старое место в Беркли его уже не тянуло, поскольку отношения с руководством Калифорнийского университета были изрядно подпорчены за время работы в Лос-Аламосе (ничего личного, одни только проблемы рабочего взаимодействия, но наступает момент, когда рабочее становится личным). В предложениях недостатка не было. Любой университет Соединенных Штатов был готов распахнуть двери перед руководителем самого известного научного проекта в истории страны. Но в конечном итоге наш герой предпочел вернуться на «насиженное место» в старый добрый Калтех. И это неудивительно: после всего пережитого ему очень хотелось укрыться в уютном знакомом мирке. Но возвращение в Пасадену произойдет только в ноябре 1945 года. А пока Оппенгеймер вернулся в Лос-Аламос, где испытал сильное потрясение, укрепившее его в мысли о том, что ядерное оружие никогда больше не должно применяться.
Двадцатичетырехлетний физик Гарри Даглян, работавший в Лос-Аламосе под началом Отто Фриша, во время очередного эксперимента (надо сказать, довольно опасного) получил большую дозу радиации и, несмотря на все усилия врачей, скончался через двадцать пять дней в больнице. На тот момент в Соединенных Штатах было принято считать японские сообщения о страшных последствиях лучевой болезни «пропагандистскими сказками». И вот Оппенгеймер столкнулся с такой «сказкой» в реальной жизни. Масла в огонь, горевший в душе нашего героя, подлили рассказы Роберта Себера, вернувшегося в Лос-Аламос из Японии в середине октября.
В начале сентября ученые Лос-Аламоса создали ассоциацию, выступавшую за свободный обмен информацией, касающейся атомной энергии, между всеми странами. Альтернативой полной «уравнивающей» открытости была бесконечная гонка вооружений, которую участники ассоциации надеялись предотвратить. Исполнительный комитет ассоциации подготовил обращение к президентской администрации с призывом к установлению международного контроля над ядерной энергией и направлении ее использования в мирное русло.
9 сентября Оппенгеймер отправил копию этого обращения Джорджу Харрисону. Ответом властей стал законопроект Мэя – Джонсона, представленный на рассмотрение Конгресса 3 октября по инициативе члена палаты представителей Эндрю Мэя и сенатора Эдвина Джонсона. Смысл законопроекта, который в конечном итоге прокатили в Сенате как чересчур милитаристский и недостаточно либеральный, сводился к тому, что у Соединенных Штатов есть секреты, которые нужно защищать. За разглашение государственных секретов предусматривалось строгое наказание – крупный штраф или тюремное заключение.
Коллеги Оппенгеймера были крайне удивлены тем, что он выступил в поддержку этого законопроекта и убеждал исполнительный комитет Ассоциации ученых Лос-Аламоса поддержать его. «Парадоксу» дал объяснение Фрэнк Оппенгеймер, принимавший активное участие в деятельности ассоциации: «Роберт считал, что должен иметь возможность изменить ситуацию изнутри». Вряд ли у нашего героя была бы такая возможность в случае принятия законопроекта, но он в глубине души был идеалистом, верившим в силу разумных доводов.
16 октября 1945 года
