из домика, пересекли крошечный сад — мне показалось, что где-то поёт соловей, но это невозможно. Они поют весной, когда на склонах яров сирень, а в сапфировом небе салюты — сейчас же осень, серый свет и низкие тучи, и скоро мой день рожденья, и первый снег, и…
У калитки в стене, увитой рдеющим осенним виноградом, хозяйка сада сказала участливо:
— Мне всё очень даже понятно, но что скажешь ты гостям? И в том числе непрошеным, — она помолчала и добавила: — Случайным.
X
— Дай, не снимая повязки, ответ!
— Слышать могу я, а видеть — нет.
Двадцать грачей застилают свет.
Осенью всё отбывает. Настроение падает. В воздухе неспешный холодок и паутинки. Жёлтое и чёрное. Время разламывается с хрустом и крошками. Отчётливо понимаешь: ждать нечего и ничего не будет. Красиво. Больно. Ненадолго. Осень.
Я вышел из калитки прямо на Стретенскую, через улицу от Академкниги, с противоположной стороны собственного дома. Стоило так далеко лететь… И пошёл через арку во двор — домой. За спиной моей остались: троллейбусы, чахлый сквер, скамейки, тополя, лесенка, магазин — и никакого лета, сада, домика с верандой. И колонку с улицы прибрали давным-давно.
Мама, как и обещала, была дома. Уже. Усталая и улыбающаяся.
— Такая золотая пора, — сказала она, подставив щёку для поцелуя. — Просто радостно. Не верю, что такой тёплый октябрь — сапоги осенние ещё не достала, представь.
— Давай, мама, поедим, — предложил я. — А то явится Тинка, начнёт куски считать.
— Нет-нет, — рассеянно отозвалась мама. — Я встретила её во дворе, она зацепилась за Костю и они обсуждают его машину. Очень даже многозначительно беседуют…
— Может, он её и увезёт в «Москвиче» своём салатовом? — предположил я. — Куда-то, где бы её ничего не раздражало? А она ему по дороге пофыркает, будет типа стерео в машине.
— Александр, — сказала мама, пытаясь вызвать в голосе строгость.
— Мне это имя не нравилось никогда, — быстро ответил я, — считай, что ты ничего не говорила.
— Ну, наверное, — быстро ответила мама. — Я свои слова помню хорошо… и тебе неплохо бы послушать.
— А как ты успела раньше меня? — поинтересовался я.
Она не ответила.
Бася, умостившаяся на стопке свежеснятого с верёвок белья, сладко посапывала, время от времени урча от ощущения «чистенького».
Я выпил чаю — холодного. Лимон и мята.
Листьев на балкон нанесло ещё больше, и теперь они шуршали, провожая ветер или встречая грядущие сны.
Предсказанные или нет, но гости отсутствовали совершенно.
Хлопнули двери в коридоре, в кухню примчалась Инга.
— Я с утра думала о пироге, не нашла его, — сказала она, многозначительно стреляя глазами. — Просто не могла дождаться, когда домой вернусь. Пошла в кино, и там так сладкого захотелось, прямо аромат чувствовала. Где он?
Бася, подошла поближе к холодильнику и мяукнула, как ей, видимо, казалось, жалобно.
— Аромат? — невинно поинтересовался я.
Сестра демонстративно повернулась ко мне спиной и произнесла речь.
— Когда это кончится? — спросила она улыбающуюся куда-то в сторону кастрюли с голубцами маму. — Эта глупость подростковая и наглость. Ты только ему потакаешь. Он когда-нибудь научится молчать, мама?
— Ты захочешь, чтобы я заговорил, будешь просить и плакать, — сказал я сипло, заслышав внутри себя знакомый звон. — Но я промолчу.
Раздался противный звук, и снаружи, на оконном стекле из ниоткуда явилась царапина. Белёсая. Неглубокая. Словно кто-то столкнулся со стеклом и пробовал на прочность тщательно протёртую солёной водой хрупкую преграду.
Все, в том числе и жутко сосредоточенная Бася, уставились на меня. На краткое время воцарилась тишина. Я слушал, как тяжело бухает моё сердце и где-то, на самом краю мира, неумолимые и бездонные, плещут волны тёмной реки.
— Греки сказали бы, тут был Гермес, — нарушил молчание я и вытер лоб.
— Или мент родился, — добавила Инга, — но это уже не греческое.
Она посмотрела на царапину, и на лбу её явились морщинки — облачка перед бурей.
— Все вымыли руки? — спросила мама. — Тогда можно садиться кушать.
— Как там Костик? — невинно поинтересовался я, дождавшись пока Инга набьет рот. — Я слыхал, ты прикипела сердцем к его зелёненькой машинке?
Инга прожевала кусок голубца и запила его чаем. Тёмные глаза её сузились.
— Кто сказал такую глупость? — выпалила она.
— Сорока принесла, — торжественно сказал я. — Так что там с машиной? Когда свадьба?
— Да какая там свадьба, — заметила поевшая, и оттого ставшая несколько добрее Инга. Просто поговорили. Он — про своё. Говорит мне: «Это моя ласточка!» Тоже мне ласточка! Луноход… и не знаю, чего он с ней носится. Ещё и название такое дамское — «комби». А уж на вид… Только по лесу в ней и ездить.
Мама, покашляв, видимо, для большей сценичности, извлекла из буфета гамелинский «кухен». Сняла крышку, восхищённо поцокав языком на медово сияющие яблочные дольки, вооружилась давешним ножом-«тесаком» и нацелила его прямо в сердце пирога.
— Все налюбовались? — спросила она. — Тогда я делю.
И она разрезала пирог, ровно на две части.
— Хоть перекрестила бы его, до того как, — вырвалось у меня, — ножом. Всё же холодное железо…
— Пфф!! — издала коронный фырк Инга. — Суеверие, тьма, село. Мак-мак, дурак.
— Вы только посмотрите, какая прелесть! — восхитилась мама. — И до сих пор свежий! Душистый!
— Всё, что справа, — моё, — деловито заметила сестрица, — а вы разбирайте остальное.
— Имеешь в виду, буфет и утюг? — поинтересовался я, глядя по правую Ингину руку. — Хорошо. Варенье заберу я, а буфет грызи ты. Утюг — на потом.
— Я же говорю — дурень, — хладнокровно прокомментировала Тина. — И чего все с тобой носятся…
В коридоре раздался звонок, перед тем как изобразить длинное «Динннь», он удушенно всхлипнул, видно, кто-то с той стороны сильно прижимал кнопку. Обещанные гости явились.
— Вот ведь, — заметила мама, — как вовремя, к чаю.
— Не иначе родственники, — пробурчала Инга, завладевшая как минимум третью «кухена». — Всегда лезут, чуть что-то вкусное выставишь. Сашик, если это вдруг Боба или дядя Жеша, покашляй — я спрячу пирог, а то останется нам одна тарелка…
Я пошёл к двери, у порога уже сидела Бася и задумчиво разглядывала собственную лапу.
Бобой мы звали нашу с Тиной двоюродную сестру Богдану, любившую попробовать, покушать и, в конце концов, съесть буквально всё, до чего она могла дотянуться за праздничным столом. В последнее время в Бобино имечко каким-то образом затесалась буква «м».
В дверь ещё раз позвонили, настойчиво. Я выдохнул и протянул руки к порогу… В это время в первую дверь кто-то саданул кулаком
