все следы, — нежно сказала мама из своей комнаты, — сразу ложись. Всё расслабь и спи, хоть до весны.
— Пожалуй, надо вызвать дождь, — сказал я ей в ответ. — Вы тут так натоптали, у вешалки. Из кого это, интересно, понасыпалось столько песка?
— Послушай, Лялька, что пишут про Водолея! — вскрикнула тётя Ада издали. — «Фантазёр и мечтатель, напрочь оторванный от реальной жизни!» — Она гулко протопала к маме и прикрыла за собой дверь. Через минуту дверь приоткрылась, из щели выбросили возмущённую Басю, до меня донёсся приглушённый вопль. — А ведь правда, Лялька! Такой и был — выдумщик проклятый! Фантазёр-мечтатель! А как пел! Чистый Ирод!
Я зашёл на кухню и выпил холодного чаю. С некоторых пор я всегда кладу в чашку почти сточенную серебряную ложку, пить, правда, не очень-то и удобно, зато безопасно. Никаких отвратительных отваров. Серебро не терпит зла вблизи от себя.
Тут в кухне похолодало. Прямо перед носом моим швабра сама по себе вылетела из угла, где мирно стояла до сих пор, пару раз покачнулась и звучно приложилась об пол.
Я закрыл форточку. Бася оскорблённо чихнула.
— Ходи здоровая, — сказал я.
Кошка повернулась ко мне спиной и начала вылизываться, время от времени презрительно поплёвывая себе же на лапу.
— Ах, да! — сказал я, глядя на эту манифестацию. — Коридор!
Я подмёл пол и даже вымыл некоторую его часть. Наиболее грязную, у двери. Целых полчаса потратил.
Гораздо больше времени я провёл у дверей маминой комнаты.
— Это шизофрения у него, — авторитетно вещала тётя Ада с той стороны. — я сейчас говорю как медик! Все эти голоса, карты его в мешочке, камушки, магнитофон. Почти пять «А».
— Кто конспекты за тебя писал? Напомнить? Медик, — насмешливо спрашивала мама. — Как начнёшь ляпать. Выдумала тоже мне — шизофрению какую-то.
— А что, — кипятилась тётка. — У нас из дурдома тоже лежат, насмотрелась, и не такое видела — один даже укусил, псих. Сказал потом, что инопланетяне заставили.
— Спокойной ночи, — сердито сказала мама, — что-то ты сегодня не уймёшься никак. Спи.
Я закрыл форточки, укрепил порог и выделил уморившемуся от вылизывания зверю две куриные головы. Дом был заперт во всех смыслах.
Впрочем, те гости: духи, пришлецы, сущности — явятся без спросу, ночь их время. Им в помощь — сны, наваждения, сумрак, другие бездны. Но что проку спорить со сновидениями, ведь они закончатся.
Мне снилась лестница, широкая и серая, что возле Сенки — вся усеянная красными зёрнышками.
«Не иначе гранат», — подумал я во сне.
Шаг за шагом я спускался всё ниже и ниже, подбирая «калевки». В руках у меня было сито. Шаг за шагом. На нижней ступеньке уселся я прямо на серые в трещинах плиты, гранатовых зёрен было много, они были твёрдыми, но легко лопались — руки перепачкались соком, я набрал полное с горкой сито и увидел, сначала последнее из зёрен — красный шарик, и что на плиты протянулась чья-то тень. Или две…
Я проснулся. Стылое утро несмело пробивалось сквозь шторы.
— Вот скажи мне, Сашка, — спросила тётя Ада, разглядывающая комнату и, видимо, опять попавшая в полосу поисков «с кем бы поругаться». — Чего ты пооблеплял стены дрянью всякой, к чему всё это?
— Это коврик, турецкий, и значки, чтоб незаметно было, где моль обедала, — миролюбиво заметил я и зевнул, — не зовите меня Сашкой. Хотите зефиру? Доброе утро…
Тётушка обрадовалась и даже похорошела в предвкушении стычки.
— Я хочу, чтоб ты мне сказал по-человечески, — проворчала она, словно пума перед прыжком. — Зачем ты наклеил на стену листы и написал на них всякое!?
— Возьмите ползефира, — простодушно заметил я и зевнул снова.
— Это ты мне предложил, сейчас? — спросила тётушка, вскипая словно турка. — Мне? Ползефира? Как котёнку? Выскочка!
— Ну, заберите весь, и блюдечко тоже, — буркнул я, — и вообще, мы котят зефиром не травим…
Тётя Ада, с грохотом откинув стул, вышла из комнаты, по пути задев «консоль». Маска из папье-маше, что лежала там, свалилась на пол.
Раздался хруст. Усилив эффект, тётя Ада хлопнула дверью.
Над маской я трудился три дня подряд, а раскололась на три части она за минуту.
Баута лежала на полу, разойдясь точно по цветам — половина чёрная, половинка белая, низ маски — оттопыренная челюсть — также стал самостоятельным обломком.
— Он нахамил мне! — прокричала тётя Ада в коридоре. — Всё, я ухожу! Без завтрака!
Бася кратко мяукнула ей вслед. Поочередно хлопнули наши двери.
Я собрал осколки маски.
Мама включила радио на кухне.
Я полистал сонник. И загадал третью строчку на странице.
«Разговаривать со слепым к печали», — отрапортовал сонник.
«Ну, началось, — определил я, — сейчас он мне про Тёмные дни споёт».
Я поискал лестницу.
«Сидеть на лестнице — к обману», — ответила книга.
«Ещё неизвестно, что было бы видно с той ступени, с нижней», — решил я.
— Что-то как осень, так совсем она сатанеет, — задумчиво сказала мама, она сидела на кухне и допивала чай. — Ада жутко раздражённая с утра была. Заметил?
— Не знаю, у меня к ней вообще много вопросов, — хмуро сказал я. — Как к медику…
— У меня к тебе тоже, — сказала мама. — Вот, например, такой, куда ты дел нашу корзину с луком?
— Превратил в гнездо мышей, — ответил я и положил себе тефтельку.
— Каких? — храбро спросила мама.
— Летучих, — буркнул я, — очень неприятные получились. Вместо хвостов — усы.
— Теперь у тебя одна дорога, — заявила мама и отставила чашку.
— Извилистая? — с надеждой спросил я.
— Ну не то чтобы очень, — сказала мама из коридора, — не без поворотов, конечно. На базар, за луком. Там и поколдуешь.
XI
И нашёл я, что горше смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце — её силки.
«Бульдозер» — это киношка неподалёку. Четыре остановки, на пятой выходить. Внешне она действительно похожа на мегатехническую глыбищу, и формы её брутальны. Естественно, называется она по-другому. Торжественно и официально. Но это как-то не прижилось, все говорят Бульдозер, в особо отрывистом разговоре — Сарай… Бульдозером принято гордиться — всё-таки самый большой зрительный зал в республике. Ещё его принято ругать — он стоит боком к трассе, и серая стена его выглядит уныло.
Фестивальное кино обычно крутят в Синем — малом зале, и билетов туда вечно нет. Мне, однако, посчастливилось — достали четыре сразу, должен же чего-то стоить дар, в конце концов.
Гамелина позвонила мне в полтретьего — видно, сразу, как примчалась из школы.
— Даник, — выдохнула в трубку Гамелина, — привет.
Слышно было, как
