Я устала страшно, стоит подумать о том, сколько добираться до дому, как ноги заранее отказываются служить. Но делать нечего. В седьмом часу утра я выхожу из роддома, а в свою квартиру добираюсь ровно через два часа. Как нарочно, ни одного трамвая.
«Приду – и буду спать, – мечтаю по пути. – Спать, спать…»
Около нашей парадной толпа соседей. Лица у всех вытянутые, испуганные. Тут же стоит повозка, на которой лежат какие-то свертки, покрытые рогожей. Рогожа намокает бурыми пятнами, и точно такими же пятнами покрыта лестница.
Что это? Неужели кровь? И что там лежит под рогожей?!
Протискиваюсь поближе к соседке – молодой всегда печальной женщине. Ее муж убит в 1915 году, родители умерли, детей нет. Она одинока, как и я, но каждая из нас настолько погружена в свои печали, что не хочется принимать на себя тяжесть бед другого столь же несчастного человека. Когда плохо, меня влечет к тем, кому хорошо… беда лишь в том, что таких людей уже почти не осталось на свете!
– Голубушка Елизавета Васильевна, что здесь произошло?
– Такой кошмар, такой кошмар! – твердит соседка растерянно. – Ночью вырезали всех в первом этаже. Всех, и мужа, и жену, и горничную! Ограбили, а их самих убили. Да еще мучили, наверное, перед смертью… полицейский сказал, что на теле горничной следы пыток. Наверное, выпытывали, где ценности спрятаны.
Мгновение не понимаю, о чем это она. В первом этаже у нас жила семья спекулянтов, у которых служила Дуняша.
Господи Иисусе… Там, под рогожей, – они? И Дуняша? Это на ее теле – следы пыток?! Не может быть!
– Не может быть! – Мне кажется, я кричу, между тем как из горла вырывается только слабое сипение. – Но ведь только нынче вечером она была у меня… мы разговаривали… она провожала меня к пациентке! Не может быть!
– Так вы только что вернулись, что ли? – удивленно смотрит на меня Раиса Васильевна. – Странно.
– А что такое?
– Кто ж у вас в квартире полночи шумел? Вещи на пол швыряли, топали… Я уж тряслась, тряслась, даже к глазку подойти боялась: думаю, неужто к Татьяне Сергеевне с обыском пришли? А вы говорите, вас и дома-то не было. Неужто мне почудилось?
Ноги у меня делаются как ватные, и приходится опереться о стену, чтобы не упасть. О чем она говорит? О чем?!
Пройти в парадную я не могу – приходится дождаться, пока оттуда выйдут милиционеры. Мимо меня промелькивают какие-то двое в черных куртках («из уголовки!» – слышен сдавленный шепот), они напоминают ангелов смерти.
Да какие они, впрочем, ангелы! Они демоны! Дьяволы!
Наконец милиционеры уходят, страшная телега уезжает. Бегу наверх – и с изумлением обнаруживаю, что моя дверь заперта на все три замка.
Очень странно. Кажется, Раисе Васильевне все же почудились шум и топот в моем жилище. Что-то я не слышала о ворах и разбойниках, которые врывались бы в дом, а потом аккуратно запирали за собой двери.
С облегчением вздохнув, открываю квартиру – и чуть не падаю прямо на пороге.
Нет, не ошиблась соседка!
Все в моем жилище перевернуто вверх дном. Книги валяются на полу, разбросаны жалкие пожитки, мои скудные запасы продуктов на кухне рассыпаны и перемешаны.
Что искали? Что хотели найти? Что нашли? Каким образом открыли дверь, если ключ был у меня?!
У меня нет сил отвечать себе на эти вопросы. Словно какая-то пелена опускается на меня. Я сбрасываю с дивана одежду и ложусь. Натягиваю на голову воротник жакета и, даже не разувшись, забываюсь тяжелым сном, похожим на обморок.
* * *
Не стану описывать чувства, которые одолевали меня, когда я проснулась, согрела на коптилке немного кипятка, напилась морковного чаю, умылась и начала понемножку соображать. Опишу лучше свои мысли.
Вариантов, почему был учинен в моем доме разгром, два. Либо ко мне приходили с обыском комиссары, либо это были грабители.
Предположим, приходили с обыском. Спустя почти год после ареста брата? Накануне его предполагаемого освобождения? Не взломав, а аккуратно открыв – и потом закрыв за собой дверь?
Нелепо.
Скорее, это были грабители. Они сначала ограбили и убили жильцов первого этажа, несчастных спекулянтов и бедняжку Дуняшу. Та же участь ждала и меня, кабы не Иринушкины роды, дай бог здоровья ей и ее младенчику! О том, что Дуняшин спекулянт скупает золото и камни, разговоры ходили. Видимо, по следам этих разговоров явились и грабители. Но что можно было искать в моем убогом жилище, где распродано и выменяно на продукты все, что можно и нельзя?! Я давно живу среди остатков былой роскоши, у нас с Костей осталась единственная ценность: бриллиантовый мамин гарнитур. Но о нем никто не знал, никто!..
Ан нет. О том, что у меня есть бриллианты, знал Иван Фролов. Костя сам ему сказал об этом, да и я подтвердила. Сегодня среда. Послезавтра, в пятницу, я должна идти в предварилку и нести бриллианты, чтобы взамен получить своего младшего брата. Предположим, Иван Фролов и «душка-матрос» побоялись исполнить данное слово и решили завладеть ценностями другим путем. Если бы я держала драгоценности дома, их непременно отыскали бы: вон как старались, даже обои отдирали! Тогда получилось бы что? Бриллиантов нет – мне нечего предложить за жизнь брата – исполнять обещанное «душке-матросу» надобности нет. Окажись я дома – они убили бы меня и забрали бриллианты. Опять же – рисковать, освобождая Костю, им не требуется.
Как это увязывается с грабежом и убийством на первом этаже? Да очень просто. Вряд ли «душка-матрос» и его сообщник пошли на такое рискованное предприятие сами. Наняли каких-нибудь уголовников, вроде тех, для кого в предварилку сегодня несут передачи… Наверное, они и открыли, и закрыли мою дверь какими-нибудь отмычками, фомками или чем еще там управляется эта опасная братия?
Какое счастье, что я ношу бриллианты на себе! Иначе нынче ночью у меня ничего не осталось бы.
Да, налетчиков ждало великое разочарование. И они поживились у спекулянтов. Как будут развиваться события дальше? Вот я явлюсь в пятницу с обещанными камнями, и… и что тогда делать этим мерзким тварям? Одно из двух: или освободить Костю, или упрятать в тюрьму меня, отняв бриллианты!
И кажется, последний вариант наиболее вероятен.
И вдруг меня осеняет страшная догадка. А что, если с самого начала Иван Фролов мне лгал? Если Костя ему ничего не говорил, ничего мне передать не наказывал и не просил о спасении? Что, если мне была просто расставлена ловушка, в которую я и угодила с полной готовностью?
Вернее, чуть не угодила.
Однако это «чуть» такое крошечное…
Господи, да что же мне теперь делать? Как быть? Наводить в квартире порядок? Попытаться восстановить прежнюю жизнь? Ждать пятницы? Или ждать, когда ко мне придут снова – и теперь уже прихлопнут меня, снимут бриллианты с моего мертвого тела?
Ничего не знаю, ничего не понимаю. Тупо сижу и вожу по страницам пером. Мне всегда помогало сосредоточиться общение с дневником…
Кстати, вот еще одно доказательство того, что приходили ко мне не комиссары с политическим обыском: этот дневник, который остался в целости и сохранности. В нем столько всякого понаписано, что по нынешним временам меня давно можно было не то что за решетку, но прямиком к яме отправить. Ну и Костю, само собой. Дура я, конечно, что бросаю дневник где попало! Однако эту улику против неблагонадежных брата и сестры Лазаревых только переворошили и швырнули в угол. Явно не читали: просто что-то искали между страниц.
Дураки, право. Ну кто будет хранить бриллианты между страницами дневника!
Ладно, они дураки, я дура, но что делать-то?!
Как пережить оставшиеся до пятницы дни и ночи?
Стоп. А зачем ждать до пятницы? Почему не наведаться в предварилку прямо сейчас? Правда, нынче среда, Фролов не велел мне в среду приходить: начальнику-де не до меня будет. Вот и хорошо. Я смешаюсь с толпой посетителей, посмотрю на начальника со стороны. Оценю обстановку. Вдруг да увижу что-нибудь, что наведет меня на какие-то выводы. Может быть, мне удастся приблизиться к начальнику без Фролова.
Не знаю, не знаю! Наверное, все мои основания и доводы нелепы. Но я просто не в силах сейчас сидеть дома, среди разоренных вещей. Мне нужно что-то делать, куда-то идти. Мне нужно разобраться в происходящем!
Решено. Иду в предварилку. А там – будь что будет.
…Я уже отложила перо, как вдруг вспомнилась строка, не могу не записать ее. Это Пушкин, кажется, «Борис Годунов».
Мрежи иные тебя ожидают, иные заботы…
Что такое «мрежи»? Кажется, сети. Мрежь – невод, сеть, да, я вспомнила!
Почему, почему?.. Я по своей воле норовлю угодить в какие-то сети? Я ухожу, чтобы не вернуться?
Наверное. Может быть. Но – будь что будет!
Нельзя оставлять дневник. Вдруг они вернутся? Убираю его во внутренний карман жакета – тетрадочка как раз помещается там – и выхожу.
Наши дни, Мулян-он-Тоннеруа, Бургундия. Валентина Макарова– По дороге в АрджентойБудем мы гулять с тобой.В Арджентой,В АрджентойПробежимся мы с тобой!
Я бегу по дороге и пою во весь голос на мотив известной песни «Я на солнышке лежу». Боже ты мой, вот счастье! Солнце сияет, небо хрустально-голубое, ни единого человека, ни машины, дорога сама стелется под ноги, кругом золотые поля и островки пышных темно-зеленых рощ, на обочине голубыми глазками смотрит на меня цикорий. Дороги расходятся в разные стороны, туда тянутся руки указателей. Вот обратный путь в Мулян. Вот пути во Фрэн, Нуаер, Арджентой. До него далеко, семь километров, поэтому я бегу по направлению во Фрэн, до которого всего лишь пять, но пою про Арджентой, потому что мне очень нравится это серебряное слово. Я то бегу, то иду, то бреду, то принимаюсь танцевать, то пою, то ору от счастья и блаженного одиночества, то завороженно молчу, оглядывая переливы зелени, плавные перетекания холмов в равнины – и обратно, следя за беззаботным парением ястреба в вышине. Срываю несколько пшеничных колосьев и с упоением грызу каменно-твердые зернышки. Это повкуснее, чем семечки!
