— Ах, стервецы, — отец покачал головой и в наброшенном ему на плечи халате вошел в изолятор.
— Папа! — почему-то упавшим голосом вскрикнул Валерочка.
— Здорово, сынок…
Фредик, раскрыв рот, застыл от изумления. Дверь плотно закрылась. О чем они говорили — никто не слышал. Но все видели, как после тихого вначале разговора, затем горячих споров и, наконец, всхлипываний, похожих на лай охрипшей собаки, Фредик в трусах и тапочках на босу ногу вышел из изолятора с невидящим взором.
Обычно он в два прыжка «брал» лестницу, ведущую наверх, к их палате. Но сейчас она ему показалась необыкновенно крутой и трудной.
Валерочкин отец начал разговор с Фредика. И не стал читать ему «мораль», как это делали другие и чего терпеть не мог Фредик.
Он почувствовал доверие к этому человеку и понемногу рассказал все. И про шкурки…
Товарищ Гречишников слушал Фредика и смотрел на него пристально, не отрывая глаз. Фредик не смог выдержать его взгляда. Опустил голову и заревел, как девчонка.
— Хорошо, если у человека есть совесть! — сказал Валерочкин папа, — я понимаю, трудно признаваться в своей вине и особенно в подлости, и особенно в такой! А Митя спас тебе жизнь…
Они еще долго говорили. Никогда и никто так не говорил с ним, Фредиком. И вот Фредик должен пойти к Мите. До чего же крутая лестница… И как трудно начать этот разговор! К счастью, Митя был в палате один.
— Лежишь? — хрипло спросил его Фредик.
— Лежу, входи…
— А Сашка где?
— На консультации у профессоров…
Фредик присел на кровать подле Мити.
— Знаешь, я заниматься решил, письменным русским.
— Пожалуйста, — удивился и обрадовался Митя, — только вот не совсем удобно. Ты в одних трусах, без тетради, без книжек…
— Сегодня и так ладно, — как-то странно сказал Фредик. Вскочил, забегал по комнате. Опять сел. Сжал голову руками.
Митя ни разу не видел Фредика в таком состоянии.
— Я у тебя возьму, — Фредик вдруг вырвал страничку из Митиной тетради.
Мите было немного жаль испорченную тетрадь, но он ничего не сказал.
— Ну ладно, я буду тебе диктовать, а ты пиши, — предложил Митя.
— Нет, — сказал Фредик. — Я буду писать, а ты меня поправляй!
— Хорошо, пусть будет по-твоему…
Фредик, красный, взволнованный, закусив губу, что-то быстро написал.
«Я — хам», — прочел Митя. — Правильно написал?
— Правильно.
Фредик взял листок и снова что-то быстро нацарапал.
— «Я с выня», — прочел Митя и сказал, теряясь: — Три ошибки.
— Безо всяких ошибок! Это я написал правильно.
Он вырвал у Мити листок и размашисто написал еще кое-что.
«Я…» — дальше шло такое, что ни читать, ни произносить — нельзя…
— Зачем ты так про себя, — мягко упрекнул его Митя, — я никогда о тебе так худо не думал.
— Не думал! — неожиданно высоким голосом крикнул Фредик. — А я — такой. Я тебе сейчас докажу, кто я… — Он вырвал из-под Мити подушку и сунул руку в наволочку… Шкурок не было… Фредик вскочил, принялся лихорадочно ощупывать подушку, сдернул наволочку, разорвал наперник и стал из него выбрасывать горстями пух и перо, наконец, вытряхнул все содержимое наперника в воздух.
— Ты с ума сошел?! — пытался остановить его Митя, но не мог подняться с постели.
— Значит, ты взял их?
— Кого?
— Ну, эти дырки!
— Какие дырки? — удивился Митя.
— Ну эти, тьфу, норки?! — вид у Фредика был безумный.
— Что ты прешь? Я ничего не брал.
— Врешь, я сам затолкал их к тебе в наволочку, со зла…
Митя все понял и побледнел.
— Так это ты сделал, гад?
— Я… — весь сжался, сидя на полу, Фредик.
Митю начала бить мелкая дрожь.
— Ну, ударь меня, ударь по морде! Я со зла, из-за Ляльки, — Фредик подполз к нему на коленях.
Митя размахнулся и ударил его.
— Бей еще, я виноват, бей…
— Гад ты такой, — выдохнул Митя. — А меня вором посчитали, в кабинете срамили. Я с такого позору хотел убиться… а после уж Светлана Ивановна сказала, что вор сознался.
— Я ей не сознавался, — Фредик вскочил.
— Тогда кто же?
Весь в пуху и перьях Фредик ворвался в кабинет к главному врачу.
— Надежда Сергеевна! Светлана Ивановна! Я должен вам сказать… признаться… Митя — не виноват, и тот, другой, это я. Все — я… — и Фредик закрыл лицо руками.
Творилось что-то непонятное. Не успела няня Маша поймать на мокрый веник пух, разметавшийся по палате, как стремительно ворвалась Светлана Ивановна. Пух снова взвился в воздух. Светлана Ивановна целовала Митю, приговаривая после каждого поцелуя: «Милый! Дорогой! — Затем Светлана Ивановна схватила за талию няню Машу. И вместе с нею, веником и перьями закружилась по палате.
— Не ошиблась я, не ошиблась! — смеялась и радовалась Светлана Ивановна.
Она легко, как птичка, выпорхнула из палаты. Няня Маша, вся в пуху с головы до ног, мелко крестилась.
— Ужасти, святой крест! И что же это такое деется!? И все в этой палате. Не иначе, как заколдованная.
— Ида! Марксида! Где ты? — радостно звенел по коридору голос Светланы Ивановны.
— Я здесь, — вышла из своей палаты Ида, сдержанная и сумрачная за последнее время.
— Ида, девочка моя, — обняла ее Светлана Ивановна, — сколько ты перестрадала, я все знаю… Фредик сознался… Я все, все поняла… Твой детдом может гордиться своей воспитанницей!
Ида уткнулась в плечо Светланы Ивановны. Воспитательница молча и нежно гладила ее черные вьющиеся волосы.
Успокоившись, Ида попросила:
— Только Мите ничего не надо говорить.
Глава сорок четвертая. Митин велосипед
Неприятная беседа Валерочки с отцом продолжалась. Трудно сказать, кто из них был сильнее расстроен.
Вдруг в изолятор вкатилась «Химия». Отец Валерочки встал, извинился перед нею за беспокойство, которое ей доставили ребята, и попросил вернуть ему велосипед.
«Химия» расцвела.
— Ну вот и хорошо. Недоразумение с Валерочкой уладилось. Он — чудный мальчик, собственно говоря, он в этой истории не виноват, не браните его. Это затеял Улыбин, отпетый хулиган, лодырь, безнадзорный парень. Не могу понять, зачем только таких принимают в санаторий…
— Но деньги из вашей шкатулочки украл все же мой сын. Кто из вас их взял? — жестко спросил отец.
— Я, — покраснев, ответил Валерочка и опустил голову.
— Он больше не будет, не будет… Он хороший мальчик, — погладила Валеру по голове «Химия». И выкатилась из палаты. Вместо нее появилась Минна Эриковна.
— Это мой больной, — сладенько улыбаясь, сказала она Гречишникову и обняла Валерочку.
— Как подвинулось лечение? — сухо спросил отец. — Меня интересует, может ли сын заниматься спортом, выполнять физическую работу?
— Какую?
— Ну хотя бы копать землю, носить кирпичи, рубить дрова. Делать все, на что требуется физическая сила.
— Тяжелую — нет, не может… Валерочке не понравились грязи… он пропускал процедуры, мало работал на снарядах, уклонялся от массажа.
— А зачем мне делать тяжелую работу, — подал голос Валера. — Ведь мама давно решила, что я буду дипломатом… Она заочно устроила меня в мастерскую художественного слова — учиться красиво говорить.
Отец без улыбки взглянул на него.
— Пойдем-ка лучше к Мите, ты, я вижу, все еще ничего не понял…
Минна Эриковна взялась их проводить, хотя Валера и без нее прекрасно знал дорогу в свою палату.
Митя сначала смущался и на вопросы Гречишникова отвечал, односложно, но постепенно они разговорились. Мите понравился Валерочкин отец. Совсем, совсем простой человек. Незаметно Митя рассказал ему и про своих ребятишек, и про тетку Варьку с дядей Антипом, и про то, что его отец был танкистом…
— Я сам командовал во время войны танковым корпусом… В какой части служил твой отец?
— В Н-ской части…
— Так это же у меня?!
— Мой отец имел орден Отечественной войны, — с гордостью сказал Митя, — но он никогда не рассказывал, за что его получил. Бывало спросим: пап, за что тебе орден дали? Расскажи! — А он отвечает:
— Сам не знаю… воевал как все.
Гречишников внимательно слушал Митю, приглядывался к нему. В памяти возникал облик очень похожего на Митю, дорогого ему человека, и теплое чувство к мальчику росло.
В палату вкатились велосипед и «Химия».
— Получите вашу собственность, — расплылась в улыбке сестра-хозяйка. За ее спиной стоял Фредик.
— Этот велосипед принадлежит Мите, — сказал отец Валеры.
— Нет, нет, я не возьму, — запротестовал Митя. Он уже знал, как этот велосипед был приобретен…
— Не волнуйся. Я разрешил Валере потратить эти деньги на велосипед, — сказал Гречишников и кивнул ребятам.
Валерочка и Фредик одновременно схватились за велосипед и подкатили его к Митиной кровати:
