Валерочка и Фредик одновременно схватились за велосипед и подкатили его к Митиной кровати:
— Митя! Прими наш скромный подарок!!!
— Спасибо… — еле слышно произнес Митя.
Глава сорок пятая. Прощайте, Карловы Вары!
Все бросились в десятую палату — с Лялей истерика. Прибежала Минна Эриковна.
— Что, что случилось?
Ляля трагически протянула Минне Эриковне письмо. Вот что писала Ляле мать:
«Дорогая моя доченька! У нас новость. В связи с сокращением вооруженных сил в СССР отца демобилизовали. Ты знаешь, он не имеет мирной специальности. Ему предложили учиться заочно и работать. Не можешь себе представить, как я расстроена. Он решил заняться сельским хозяйством, переехать в деревню. Ездил недавно в какой-то дальний район, выбрал себе отсталый свиносовхоз. Вернулся оттуда на себя непохожий. Говорит, что свиньи там грязные, тощие, голодные. Так это оставить нельзя. И он не пожалеет трудов, чтобы этот свиносовхоз сделать передовым…
А мне приказано московскую квартиру сдать, лишние вещи, стильную мебель и картины, ну знаешь те, что у тебя в комнате, продать.
Папа говорит, что эти абстрактные картины — бездарная мазня, а на этих стульчиках нельзя сидеть нормальному человеку. Скоро я заеду за тобой и мы вместе отправимся к нему, к свиньям… Прощай, Карловы Вары.
Твоя бедная страдалица-мама».
В конверте лежала еще маленькая записка от папы.
«…Я надеюсь, моя дорогая доченька, что ты хорошо подлечилась. Жду вас с мамой к себе в свиносовхоз. Будете мне помогать. А к осени подумаем всерьез, какую тебе выбрать специальность. Не горюй!..
Любящий папа».
Легко сказать: «Не горюй!» — Ляля вдруг схватила свой чемодан, начала перебирать свои наряды. Где же теперь она будет все носить?
В палату влетел Леня, размахивая над головой большим и красивым конвертом.
— Вот что получил Митя! Читайте! — ликовал Леня. — Читайте! Он разрешил мне показать ребятам.
Марксида осторожно вынула из конверта бумаги. Это были: пригласительный билет на съезд юных животноводов в Москве, путевка в Артек и благодарность от колхоза «за добросовестный, хозяйский выпас поросят-отъемышей в его родном колхозе».
Все побежали в палату к Мите.
Ляля осталась одна. Никогда еще она не чувствовала себя такой несчастной.
Машинально Ляля заглянула в зеркало и вздохнула: «Ах, какая же я противная: нос распух, глаза красные, как у кролика, волосы разметались, бант измялся, съехал на ухо. Смотреть тошно!»
Фредик вошел в палату, оглянулся по сторонам и, убедившись, что, кроме них двоих, в палате никого нет, — подошел к Ляле. Он вытащил из-за пазухи шкурки и бросил их Ляле на колени.
— На, возьми, эти, как их, лазейки, тьфу, норки, а мне отдай мое письмо, то…
— Я его порвала и выбросила, — смущенно ответила Ляля.
Фредик мрачно натянул кепку до самых ушей.
— Раз так, прощай, гусь свинье не товарищ!
Глава сорок шестая. Помнить будем, не забудем
Наступил день разлуки. Это особенный день. Ребята торопливо связывают и укладывают в портфели учебники, сдают воспитательницам санаторные игры и книги. Все бегают. Одни — из палат в камеру хранения. Другие — из камеры хранения в палаты. Ребята, которые все сдали, стоят у открытых настежь окон, ждут автобусов. То и дело раздается радостный возглас: «За тобой приехали!» И все вместе бегут в вестибюль встречать прибывших родителей.
В этот день у детей и взрослых подозрительно краснеют глаза, и носовые платки украдкой, чтоб никто не видел, смахивают непрошенную слезу. И все друг друга уговаривают: «Ну, не надо расстраиваться, ведь уезжаешь домой, хорошо…» Конечно, дома — хорошо… Но за три месяца все привыкли друг к другу. Юные сердца связали нити дружбы, товарищества, а иногда и других чувств, не всегда понятных тем, кто их испытывает.
Первой уезжает Рая. За нею приехал папа и еще один человек. Он слушал Раину игру на рояле, и после весь санаторий узнал, что Рая будет учиться в музыкальной школе.
Светлана Ивановна показала этому же человеку Митины рисунки. Он внимательно рассматривал их.
— У мальчика большие способности, — сказал он. — Трубин может вырасти в большого художника. — И взял рисунки с собой в Москву.
А Мите пришлось остаться в санатории.
— Вот встанешь на ноги, а осенью покатишь в Артек «на бархатный сезон», — утешает его Светлана Ивановна. Митя улыбается, но ему грустно. Ему хочется домой.
Проститься с Митей перед отъездом пришли все ребята, кроме Ляли. Ей мама привезла светлое весеннее пальто и красивую шляпку. В палате слышно, как внизу Лялина мама ссорится с сестрой-хозяйкой, упрекая ее в том, что белье Лялино плохо выглажено и недостает одной черной атласной ленты…
— Отдайте мне ленту, — требует мама.
Чтобы не слышать их голосов, Марксида решила прикрыть дверь палаты № 5 и выглянула в коридор. На лестничной площадке перед трюмо Ляля примеряла свою модную шляпку.
— Идет? — любуясь собой, спросила она Иду.
— Очень! Все свиньи вашего совхоза захрюкают от восторга, когда увидят тебя в этой шляпке. Ты обязательно надевай ее каждый раз, когда пойдешь чистить свинарник! — и Марксида плотно захлопнула дверь перед носом Ляли.
Леня повис на шее у Мити, не стесняясь, плачет навзрыд.
— Ну будет тебе, будет, довольно, — уговаривают его взволнованные ребята.
Саша предлагает:
— Давайте, ребята, напоследок, споем нашу любимую, солдатскую. Из палаты номер пять понеслась песня:
О подружке моей чернобровойЗнают все в нашей роте стрелковой…
— четко выводил Саша, одним уголком глаза поглядывая на Иду. Она знала, что Саша поет про нее.
Знала и о том, что Саша никогда не будет шагать в «роте стрелковой», и ей было жалко его.
Ида не пела, не могла петь. Только руки ее скатывали в трубочку и опять раскатывали красивую открытку, которую она принесла с собой.
Никто этого не замечал. И Марксида — тоже. А песня — летела, мчалась… как поезд…
…Застучали по рельсам колеса,Ты рукой мне махнула с откоса.Ширь степная,Даль без края,Даль без кра-а-я,Даль без кра-а-я…
Широко распахнулись двери. В палату вошли Сашина мама, Светлана Ивановна и няни.
— Сашенька, нам пора. Ида и Леня поедут вместе с нами до Москвы.
— Вот хорошо! — вырвалось у Саши.
— А в Москве Ида пересядет на другой поезд. У нее — другая дорога…
Все засуетились. Начали прощаться с Митей и друг с другом, обменивались адресами, пожеланиями.
— Как взрослые, — усмехнулась Сашина мама.
— Разве мы еще дети? — спросил Саша.
— Для нас — вы всегда дети, — солидно ответила ему Светлана Ивановна.
— Мой адрес: Евпатория — ревматический санаторий. Пишите, не забывайте, — просил Саша. — Я там буду до тех пор, пока не поправлюсь… И прямо из санатория поступлю в университет.
— Святой крест! Куда махнул, — удивилась няня Маша.
— Правда, мамочка? — спросил Саша.
— Правда, — не очень уверенно подтвердила мать.
Ида замешкалась у двери.
— Вот мой адрес… пиши… — протянула она измятую трубочку Мите. И оба удивленно рассмеялись. Ида постояла немного. Ей, видимо, хотелось что-то сказать Мите, очень важное… И не хватило духу. Наконец Ида решительно тряхнула своей шевелюрой и… ничего не сказала.
Митя протянул ей листочек из альбома. Рисунок карандашом. Марксида узнала себя.
— Очень похоже, — зарделась она и своей авторучкой торопливо написала на листке: «Дорогому Мите, от Иды Котляр. На долгую, вечную память». — А ты мне пришли автопортрет. — Он кивнул головой.
— Ида-а… Мы тебя ждем, скорей! Опаздываем на поезд, — донесся в окно голос Саши и рокот включенного мотора…
— До свидания! — Ида выбежала из палаты.
Митя поднялся на подоконник и выглянул. Автобус, полный маленьких и взрослых пассажиров, тронулся… Ему замахали десятки ребячьих рук.
Мелькнуло лицо какой-то хорошенькой девочки с золотыми волосами. Ах! Это Ляля… Он не сразу узнал ее в новом наряде. А вон алеет красная шапочка с помпоном. Это — Ида. Она смотрит на него, не отрывая глаз. Но Мите не видно, что эти глаза полны слез…
Автобус плавно выкатился из ограды и свернул на большую дорогу к вокзалу. Ребята снова запели свою любимую песню. Пели они с какой-то лихой удалью, скрытой тоской.
…Помнить буду,Не забуду,Не забу-уду,Не забу-уду…
Песня умчалась вместе с автобусом.
— Уехали, — сказал вслух Митя, спустился с подоконника на кровать и огляделся. Пусто. Свободны кровати, убранные наспех. Открыты тумбочки. Кем-то забыта на столе старая тетрадка и рассыпан зубной порошок…
