Маргарет видела, что отец обескуражен. Ему легко было позорить ее, когда она заявила о своем намерении сражаться с фашистами, но Элизабет, которая всегда держала сторону отца…
Однако моральные сомнения недолго его терзали. Как только официант ушел, отец объявил:
– Я решительно тебе это запрещаю. – Тон был не терпящим возражений, данное заявление как бы завершало дискуссию.
Маргарет посмотрела на Элизабет. Как она ему ответит? Ведь он с ней даже не стал спорить: просто приказал.
С удивительной мягкостью Элизабет сказала:
– Боюсь, ты не можешь мне это запретить, дорогой отец. Мне двадцать один год, и я могу поступать по своему усмотрению.
– Когда не будешь от меня зависеть.
– Я обойдусь без твоей поддержки. У меня есть свой небольшой доход.
Отец залпом осушил бокал вина и объявил:
– Я подобного не допущу, и на этом точка.
То была пустая угроза. Маргарет чувствовала, что Элизабет добьется своего. Она не знала, радоваться ли ей, что сестра победила отца, или возмущаться тем, что Элизабет собирается присоединиться к фашистам.
Им подали дуврскую камбалу. Ел только Перси. Элизабет сидела белая от напряжения, но крепко сжатые губы говорили о ее решимости. Маргарет не могла не восхищаться твердостью сестры, хотя и презирала ее идеи.
– Если ты не едешь в Америку, зачем ты села в поезд? – спросил Элизабет Перси.
– У меня забронирован билет на пароход из Саутхемптона.
– Ты не можешь отплыть отсюда на пароходе в Германию, – торжествующе сказал отец.
Маргарет похолодела. Конечно, это невозможно. Неужели Элизабет просчиталась? Не рухнет ли весь ее план из-за такой оплошности?
Но Элизабет и бровью не повела.
– Я поплыву в Лиссабон, – сказала она спокойно. – Я перевела туда деньги в банк и зарезервировала номер в гостинице.
– Лживая девчонка! – вспылил отец. Он сказал это так громко, что люди за соседним столиком оглянулись.
Элизабет продолжала говорить, как бы не слыша отца:
– Оттуда я смогу отплыть в Германию.
– А что будет потом? – спросила мать.
– В Берлине у меня есть друзья, мама, тебе это известно.
Мать вздохнула:
– Да, дорогая. – Она опечалилась, и Маргарет поняла, что мать примирилась с отъездом старшей дочери.
– У меня тоже есть друзья в Берлине, – громко произнес отец.
Люди за соседними столиками снова оглянулись.
– Тише, дорогой, – сказала мать. – Мы тебя очень хорошо слышим.
Отец продолжал, теперь уже гораздо тише:
– У меня есть в Берлине друзья, которые отправят тебя домой в тот самый момент, когда ты сойдешь с парохода.
Маргарет прижала руку ко рту. Конечно, он может сделать так, чтобы немцы выслали Элизабет, в фашистской стране правительство способно на все. Не кончится ли бегство Элизабет на паспортном контроле в будке какого-нибудь чиновника, тупо мотающего головой и отказывающего ей во въезде?
– Они этого не сделают, – заявила Элизабет.
– Посмотрим, – сказал отец, и Маргарет услышала неуверенность в его голосе.
– Они с радостью меня примут, отец. – Элизабет произнесла это весьма убедительно. – Они дадут сообщение в печать о том, что я покинула Англию, чтобы встать на их сторону, точно так же, как делают наши жалкие газетенки, сообщая о бегстве известных германских евреев.
– Надеюсь, они не узнают про нашу бабушку Фишбейн, – брякнул Перси.
Элизабет закрылась броней от отцовских атак, но жестокий юмор брата проник сквозь эту преграду.
– Заткнись, чудовище! – крикнула она и разрыдалась.
Снова официант собрал тарелки, к которым никто, кроме Перси, не притронулся. Следующим блюдом были бараньи котлеты с овощами. Официант разлил вино в бокалы. Мать отпила глоток, что случалось нечасто и выдавало ее мрачное настроение.
Отец начал есть, бешено орудуя ножом и вилкой и энергично жуя. Маргарет смотрела на его сердитое лицо и с удивлением обнаружила на нем следы замешательства под маской гнева. Странно было видеть отца потрясенным. Изучая выражение его лица, она начала понимать, что рушится весь отцовский мир. Война положила конец его надеждам: он хотел, чтобы английский народ под руководством лорда Оксенфорда раскрыл объятия фашизму, а вместо этого страна объявила нацистам войну и отправила отца в изгнание.
По правде говоря, страна отвергла ее отца еще в середине тридцатых, но до сегодняшнего дня он мог закрывать на это глаза и притворяться перед самим собой, что в один прекрасный день к нему придут в час опасности с просьбой возглавить правительство. Вот почему он так невыносим, подумалось Маргарет, – отец жил ложью. Его пыл крестоносца выродился в навязчивую манию, уверенность сменилась хвастовством: не сумев стать английским диктатором, он сделался диктатором для собственных детей. Но больше отец не в состоянии игнорировать правду. Он покидает страну, и – Маргарет вдруг это ясно поняла – ему могут так и не разрешить вернуться на родину.
В довершение всего сейчас, когда его политические надежды явно обратились в прах, подняли бунт дети. Перси изображает из себя еврея. Маргарет попыталась сбежать из дома, а теперь и Элизабет, единственный оставшийся последователь отца, отвергла его требование.
Раньше Маргарет думала, что любая трещина в отцовской броне доставит ей радость, но получилось, что она, скорее, опечалилась. Его неумолимый деспотизм сопровождал всю ее жизнь, и Маргарет вдруг стало не по себе при мысли, что весь этот мир может рухнуть. Как угнетенный народ, оказавшийся перед лицом грядущей революции, она внезапно ощутила свою незащищенность.
Маргарет попробовала что-нибудь съесть, но еда застревала в горле. Мать возила по тарелке помидорину, затем отложила вилку и спросила:
– Может быть, в Берлине есть молодой человек, к которому ты неравнодушна?
– Нет, – сказала Элизабет.
Маргарет ей верила, но все равно вопрос матери не был лишен проницательности. Маргарет знала, что привязанность Элизабет к Германии не чисто идеологическая. Было что-то такое в высоких светловолосых солдатах в безукоризненной форме и начищенных до блеска сапогах, что волновало сестру совершенно определенным образом. И если в лондонском обществе у нее сложилась репутация довольно некрасивой ординарной девушки из эксцентричной семьи, то в Берлине ее будут воспринимать как нечто особенное – английскую аристократку, дочь пионера английского фашизма, иностранку, влюбленную в германский фашизм. Ее бегство в момент объявления войны сделает ее знаменитой, с ней будут носиться буквально все. Наверное, она влюбится в молодого офицера или подающего надежды партийного функционера, они поженятся и родят светловолосых детей, которые будут расти, разговаривая по-немецки.
– То, что ты задумала, очень опасно, дорогая. Отца и меня волнует лишь твоя безопасность, – сказала мать.
Маргарет задумалась, действительно ли отца волнует безопасность Элизабет. Мать, конечно, да, но отца сердит главным образом сам факт неповиновения. Наверное, где-то в глубине его души под густым слоем гнева прячутся и осколки нежности. Он не всегда был таким суровым, Маргарет помнила моменты доброты, даже веселья в старые добрые дни. Мысль об этом навевала грусть.
– Я знаю, что это опасно, – сказала Элизабет, – но мое будущее поставлено в этой войне на карту. Я не хочу жить в мире, где господствуют еврейские финансисты и алчные профсоюзные боссы, находящиеся под пятой коммунистов.
– Это сплошное пустословие! – воскликнула Маргарет, но ее никто не слушал.
– Тогда поехали с нами, – сказала мать. – Америка – хорошая страна.
– На Уолл-стрит заправляют евреи.
– Я думаю, что это преувеличение, – твердо возразила мать, избегая смотреть отцу в глаза. – В американском бизнесе слишком много евреев и других недостойных типов, это верно, но гораздо больше честных, порядочных людей. Помни, что у твоего деда был банк.
– Это просто невероятно, что всего на протяжении двух поколений нам удалось пройти путь от точильщика ножей до банковского дельца, – сказал Перси, но на его слова никто не обратил внимания.
Мать продолжала:
– Ты знаешь, дорогая, мне близки твои взгляды, но верить во что-то – вовсе не значит отдавать за это жизнь. Никакое дело не стоит такой жертвы.
Маргарет была потрясена. Мать как бы говорила, что за дело фашистов нет смысла отдавать жизнь, а в глазах отца это было почти богохульством. Она никогда не слышала, чтобы мать подобным образом противостояла отцу. Она видела, что Элизабет тоже изумлена. Они обе посмотрели на отца. Он чуточку покраснел и неодобрительно кашлянул, но взрыва, которого они ждали, не последовало. И это, быть может, явилось для них самым большим потрясением.
Подали кофе. Маргарет увидела в окно, что они подъезжают к Саутхемптону. Через несколько минут будут на вокзале. Неужели Элизабет и впрямь с ними расстанется?
Поезд замедлил ход.
