Между японцем-водителем и дежурным сержантом, ответственным за строительство лагеря, завязался продолжительный спор. С самого начала было ясно: сержант решил для себя, что ни грузовик, ни прибывшая с ним партия перемещенных лиц попросту не существуют. Он вышагивал взад-вперед по деревянной веранде караулки и задумчиво помахивал сигаретой, не обращая внимания на протесты водителя. Наконец он указал на заросший крапивой участок земли с внутренней стороны от ворот, который, видимо, счел ничейной территорией между лагерем и внешним миром.
Доктор Рэнсом медленно оглядел обширное пространство, сплошь в пеньках от сгоревших столбов, обугленный лабиринт, в котором когда-то сортировали скот.
— Не может быть, чтобы это и был наш лагерь. Если только они не хотят, чтобы мы сами же его и отстроили.
Из-за воротника матросской куртки вынырнули бескровные уши Бейси. Ему едва хватало сил на то, чтобы сидеть более или менее прямо, но малейший признак открывающихся «возможностей» не мог не пробудить в нем интереса.
— Усун? Тут могут оказаться для нас кое-какие перспективы, доктор… мы все-таки первые сюда приехали…
Доктор Рэнсом снова взялся было помогать госпоже Хаг встать с пола, но охранник-японец тут же махнул в его сторону стволом винтовки и указал на место. Сержант стоял по колено в крапиве и глядел через задний борт на изможденных пленников. Старухи-миссионерки в лужах мочи лежали у ног своих мужей. Мальчики-англичане притиснулись поближе к Бейси, а госпожа Хаг положила голову на колени к отцу.
Джиму вдруг вспомнились мама и долгие счастливые часы, проведенные у нее в спальне за бриджем. В носу у него засвербело от слез, и он сглотнул их, освежив пересохшее горло. Может быть, доктору Рэнсому тоже не помешало бы научиться плакать? Он смотрел на тлеющий кончик сержантской сигареты, на мерцающий сквозь сумерки теплый зев печки-буржуйки. Бригада китайцев, работавших над возведением ограды, снялась с места и двинулась к бамбуковому навесу.
— Джим, ты уже всем успел надоесть, — предупреждающим тоном сказал доктор Рэнсом. — Сиди смирно, а не то я скажу Бейси, чтобы он тебя продал японцам.
— Вот я им сдался! — Джим вывернулся у доктора из-под руки и снова встал на колени за кабиной водителя. Раскачиваясь взад-вперед, он стал смотреть, как сержант ведет обоих японцев в караулку, где солдаты уже успели сесть за ужин. На освещенном керосиновой лампой столе стояли бутылки с пивом и рисовым вином. У печки присел на корточки кули и принялся раздувать угли, пока они не раскалились добела; по воздуху поплыл густой запах разогретого жира.
Джим должен был так или иначе привлечь к себе внимание японцев. Он знал, что солдатам нет до незваных гостей ровным счетом никакого дела, и они просто-напросто оставят их здесь на всю ночь. А утром сил на то, чтобы добраться до следующего лагеря, у заключенных уже не останется, и в результате их попросту вернут обратно в Шанхай.
Вечерний воздух воцарился над сгоревшим скотным двором. Китайские кули закончили ужинать и сидели теперь под своим бамбуковым навесом, пили рисовое вино и играли в карты. Японцы в караулке пили пиво. Над Янцзы взошли сотни звезд, и вместе с ними — бортовые огни японских самолетов. В двух милях к северу, за цепочкой погребальных курганов, Джим заметил огни японского сухогруза: корабль шел к морю, и его белые палубные надстройки плыли над сумеречными полями подобием призрачного замка.
От одной из миссионерок шла густая вонь. Ее муж сидел на полу, рядом с нею, опершись спиной о ноги доктора Рэнсома. Стараясь не упустить из виду сухогруз, Джим перебрался на крышу кабины. Он сидел там и смотрел, как корабль ускользает в ночь, а потом поднял голову и стал разглядывать звезды. Он уже год как задался целью — еще с прошлого лета — выучить основные созвездия.
— Бейси… — У Джима закружилась голова; ночное небо стремительно опрокинулось ему прямо в лицо. Он потерял равновесие и упал на крышу кабины, чуть-чуть не докатившись до края, потом сел — как раз вовремя, чтобы увидеть, как из караулки выходят водитель и несколько солдат. В руках у них были бамбуковые трости, и Джим решил, что они собираются избить его за то, что он сидел на крыше. Он мигом скользнул в кузов и лег на полу, рядом с голландкой.
Водитель открыл задний борт. Борт с грохотом упал, и японец звучно провел тростью по закрепленным на нем цепям. Он стал кричать на заключенных и жестами приказал им выгружаться. Госпожа Хаг и оба старика при помощи доктора Рэнсома спустились в крапиву. Потом, вместе с Бейси и мальчиками-англичанами они пошли вслед за солдатом к складу пиломатериалов. Обе миссионерки так и остались лежать на грязном полу. Они были все еще живы, но когда доктор Рэнсом попытался вернуться за ними, водитель замахнулся на него тростью и отогнал от машины.
Джим, стараясь не наступать в лужи, подошел к краю кузова и спрыгнул на землю. Он уже собрался было бежать вслед за доктором Рэнсомом, но тут водитель схватил его за плечо и указал на застывшего на крыльце караулки сержанта. Сержант стоял, освещенный со спины светом керосиновой лампы, и держал в руках маленький мешок, так, словно это была дубинка с залитым в тяжелую часть свинцом.
Джим осторожно подошел к сержанту, и тот швырнул мешок на землю, ему под ноги. Джим встал на колени в глубокой двойной колее, оставленной колесами грузовика, и одарил сержанта самой лучезарной из своих улыбок. В мешке лежали девять сладких картофелин.
Весь следующий час Джим деловито сновал по двору. Его товарищи по несчастью улеглись отдыхать на складе пиломатериалов, а он тем временем заново разжег потухшую было буржуйку.
Под скучающими взглядами китайских кули он сперва раздувал угли, пока не появилось пламя, а потом не дал огню угаснуть, подкармливая щепой. Доктор Рэнсом и мальчики-англичане принесли ему из бочки за караулкой ведро воды. Госпожа Хаг уже успела напиться из этого ведра, но Джим решил, что пить будет потом, когда остынет вода из-под картошки. Доктор Рэнсом пытался помочь ему с чугуном, но Джим попросту его отпихнул. Евроазиатки в фильтрационном центре научили его, что быстрее всего картофель варится в малой воде под плотно прижатой крышкой.
Позже, перед тем как отнести сварившиеся картофелины на склад, Джим выбрал себе самую крупную. Он сидел на сосновых досках, рядом с доктором Рэнсомом, а мужья-миссионеры лежали на груде опилок, слишком слабые для того, чтобы есть. Джиму было жаль тратить на них даже самую крохотную картофелину. С другой стороны, эти старики были нужны ему живыми, чтобы добраться до следующего лагеря. Голландка вроде бы держалась молодцом, даже несмотря на то что скормила свою картофелину мальчикам-англичанам. Но Бейси уже принялся осматривать склад с целью полной инвентаризации имеющихся «возможностей», и если японцы оставят их в Усуне, Джиму уж точно никогда не увидать родителей.
— На, Джим, держи. — Доктор Рэнсом протянул Джиму свою картофелину. Он откусил от нее с одной стороны, но большая часть сладкой мякоти осталась нетронутой. — На вкус ничего. Тебе понравится.
— Ну, спасибо… — Джим быстро проглотил вторую картофелину. Жест доктора Рэнсома удивил его. Японцы к детям относились хорошо, пара американских моряков в каком-то смысле тоже вела себя с ним по-дружески, но до сих пор Джиму казалось, что британцев дети в принципе не интересуют.
Он принес себе и Бейси картофельного отвара, а потом предложил густую мучнистую жидкость всем прочим. Джима знобило, и зубы у него стучали, но он подошел даже к старикам-миссионерам и опустился возле них на колени, надеясь, что эмблема Соборной школы вызовет в их душах хоть какую-то ответную искру веры и они немного оживут.
— Вид у них так себе, — пожаловался он доктору Рэнсому. — Может, хоть к утру наберутся сил и съедят свою картошку.
— Будем надеяться. Отдохни, Джим, ты и так уже совсем замотался, приглядывая за нами всеми. Завтра в дорогу.
— Н-да… и путь может выйти неблизкий. — От второй картофелины внутри у Джим разлилось приятное тепло, и ему в первый раз стало жаль доктора Рэнсома из-за этой воспалившейся раны на лице. В качестве ответной любезности он решил поделиться полезной информацией. — Если когда-нибудь окажетесь на похоронных пирсах в Наньдао, ни в коем случае не пейте тамошней воды.
Джим лежал на груде опилок, вдыхая ласковый запах сосны. Сквозь открытые двери были видны бортовые огни крейсирующих в ночи японских самолетов. Через несколько минут пристального наблюдения он был вынужден признать, что не может отыскать ни единого знакомого созвездия. Небо, как и все на свете, с первого же дня войны включилось в бесконечный процесс перемен. И японские самолеты, несмотря на подвижность, оставались единственным осмысленным и устойчивым элементом небесного пейзажа — второй зодиак над разбитой и разграбленной землей.
18
