для большинства из тех 30 тыс. евреев, которые отправились в Палестину в годы второй алии, между 1905 и 1914 гг., социалистический сионизм, одухотворенный призывом Виткина, стал основным катализатором.
Новых иммигрантов ожидала суровая жизнь. Рахель Янаит впоследствии писала, что в каждой сельскохозяйственной колонии, куда она приезжала, она слышала жалобы на усталость, отсутствие рабочих мест и тяжелые условия жизни. В самом большом еврейском поселении — Петах-Тикве — отношение обосновавшихся старожилов к новичкам было явно недружелюбным, даже враждебным. Исраэль Шохат, молодой иммигрант, вспоминал, что главной заботой жителей Петах-Тиквы было следить, чтобы как следует работали арабы… На рынке в центре города всю торговлю вели арабы, они продавали продукты, привезенные из своих деревень. Еще до зари сотни арабских поденщиков в поисках работы стекались в Петах-Тикву. Работа для них обычно находилась… Возникла проблема и с языком: все жители Петах-Тиквы говорили на идише. Разговорный иврит считался нелепой сионистской блажью. Но наиболее серьезной была проблема отношения к наемному еврейскому труду: нанимать на работу евреев считалось недопустимым.
Неприязнь старожилов к новичкам объяснялась не только неопытностью иммигрантов, но и их социалистическими убеждениями. Журнал цитрусоводов предупреждал, что новые “еврейские рабочие заинтересованы не только в труде и пропитании… Они стремятся к власти, к экономической и социальной диктатуре над сельским хозяйством и над самими хозяевами”. Столкнувшись с такими препятствиями, иммигранты, изголодавшиеся, оборванные, переходили из одного поселения в другое. Девятнадцатилетний Давид Бен-Гурион[135], бывший студент, заболел малярией и едва не погиб. Врач настоятельно рекомендовал ему поскорее вернуться в Европу. “Все мои друзья и доброжелатели объясняли, что ничего постыдного в этом нет, — впоследствии писал Бен-Гурион. — Половина иммигрантов, приезжавших в те далекие дни в Палестину, едва сойдя на берег, возвращалась назад тем же пароходом”. В действительности таких было намного больше половины. 80 % иммигрантов второй алии, пробыв в Палестине несколько недель или месяцев, вернулись в Европу или отправились дальше, в Америку.
Если две тысячи халуцим и удержались в Палестине, то лишь благодаря маленьким еврейским сельскохозяйственным колониям. Притом что эти поселения имели ограниченные возможности для трудоустройства, они все же предоставляли больше рабочих мест, чем в 1880-х гг., во времена билуйцев. Очень важна была и атмосфера товарищества. Более многочисленные, чем во времена первой алии, новые иммигранты в Яфо или Петах-Тикве собирались вечерами в тесных комнатках, делились друг с другом своими мечтами и мыслями. “Они обычно собирались на несколько часов, — вспоминал Шмуэль Даян[136], — спорили, дискутировали, потом снова сходились, набравшись новых сил, полные готовности бороться за решение главной проблемы нашей жизни — за “завоевание труда””[137]. Едва успев прибыть в Палестину, иммигранты организовали группы Поалей Цион и объявили себя “партией нарождающегося палестинского рабочего класса, единственной революционной партией еврейских рабочих в Оттоманской империи”. В постановлении, выработанном на собрании в Рамле в 1906 г., Бен-Цви, Бен-Гурион и другие приверженцы социалистического сионизма подчеркивали значение классовой борьбы, а также провозглашали и несколько неуместное в отсталой, нищей Палестине требование “общественной собственности на средства производства”. Очевидно было, что это не обычные колонисты, что они не вписываются в старую сионистскую традицию XIX в.
“Завоевание труда”
Эти люди приехали в Палестину не только для того, чтобы построить социалистическое общество, — они хотели трудом преобразовать свою национальную и человеческую сущность. Для второй алии физический труд на земле Палестины играл особую роль. Юные мечтатели, бежавшие из нищеты черты оседлости, со всей искренностью упрекали себя в том, что были отчуждены от труда на земле. Эти настроения были характерны для России той эпохи. Русские писатели, от народников до всемирно почитаемого Толстого, видели в крестьянстве идеальное начало, и, несмотря на причастность российского мужика к погромам, еврейская интеллигенция восприняла этот романтический образ. Кроме того, почвенничество отражало и бессознательный протест против индустриальной революции, которая постепенно охватывала Восточную Европу и влекла за собой социальные перемены, подрывавшие экономическое благосостояние еврейства и способствовшие развитию антисемитизма в городской мещанской среде. Следовательно, только сельское хозяйство могло принести евреям независимость. Будучи членами Поалей Цион, новые иммигранты помнили, что теоретики социализма, от Маркса до Ленина, ссылаясь на отсутствие евреев-крестьян, доказывали, что евреи не нация, а лишь особая социальная или функциональная группа. Именно это утверждение теперь предстояло опровергнуть. Немаловажно также и то, что на рубеже веков практически все пользовавшиеся влиянием сионистские авторы испытывали антипатию к евреям диаспоры, лишенным корней, стоящим в стороне от общего развития. Еще в 1894 г. Хаим-Нахман Бялик[138], величайший из ивритских поэтов, выразил трагедию народа, лишенного земли:
Не мои руки лелеяли вас, о колосья!
Не мои руки взрастили вас.
Не я вложил в этот труд свою силу,
Не я буду радоваться урожаю.
Пробудившееся уважение к физическому труду разделял и современник Бялика, эссеист и романист Миха-Иосеф Бердичевский. Ницшеанец по убеждениям, Бердичевский неоднократно выступал с гневными обличениями иудаизма, который подрывает деятельное начало в еврейском народе. Занимаясь библейской критикой, он превозносил Иисуса Навина[139] в противовес Моше (Моисею). Он идеализировал древнейшие еврейские племена, которые, лишь недавно расставшись с язычеством, еще не утратили душевных свойств, толкавших их на активные действия, даже на насилие и разврат.
Это презрение к чисто умозрительному иудаизму еще сильнее выразил Иосеф-Хаим Бреннер, литератор, писательская деятельность которого была связана с чертой оседлости, а позже с ишувом. Бреннер родился в Российской имерии в 1881 г., в ранней юности участвовал в социалистическом движении, за революционную деятельность был арестован, потом бежал в Лондон, где недолгое время издавал газету на иврите. В 1909 г. он переселился в Палестину, где работал учителем в еврейской школе и приобрел широкую известность как эссеист. Популярность его тем более замечательна, что Бреннер язвительно клеймил и обличал не только ненавистную черту оседлости — от него доставалось также и халуцим второй алии. Они изображались в его очерках наивными и поверхностными идеалистами, слепо верящими в марксистское обоснование своего почвенничества. Для самого Бреннера труд был жизненной необходимостью. Он писал:
“Я, сионист, не хочу иметь ничего общего со всей этой болтовней о “ренессансе”, о духовном возрождении… Мы не в Италии. Сионизм повелевает мне: “Пробил час… Еврейскому народу пора прекратить жить среди неевреев и зависеть от неевреев”… Еврейский дух? Пустые разговоры!.. Великое наследие? Набор слов!.. Пора дать честную самооценку: в нас нет ничего бесценного, мы не вызываем уважения. Только когда мы познаем тайну труда и поймем величие людей, живущих на своей собственной земле, мы заслужим звание Человека… Наш грех в том, что мы не трудились, а
