духе диалектического материализма, и работа его была переполнена обычными для марксизма сентенциями по поводу труда, капитала, стоимости и заработной платы. Оставаясь в этих детерминистских рамках, Борохов указывал, что евреи, будучи народом без земли, не способны эффективно включиться в чуждую экономическую систему. Возможно, еврейская буржуазия в этом преуспела, но пролетариату это заведомо не удастся — он занят, главным образом, на второстепенном производстве, вдалеке от источников сырья, основных коммуникаций и центров тяжелой промышленности, а следовательно, не в состоянии должным образом организоваться для борьбы против эксплуататоров. Согласно Борохову, эти трудности можно преодолеть лишь путем переселения евреев в их собственную страну. Только на своей территории в полной мере сумеет развернуться еврейское рабочее движение, только там оно сможет вести классовую борьбу и перейти к социальной революции.
Как марксист, Борохов не обусловливал выбор Палестины романтическими или националистическими соображениями. По его мнению, этот выбор определяется “стихийными” факторами. В других государствах, пояснял Борохов, способность абсорбировать иммиграцию ограничена. Поэтому необходима такая страна, где евреи смогли бы свободно трудиться во всех областях экономики, где еврейские рабочие были бы заняты в основных отраслях промышленности и в сельском хозяйстве. Страна эта должна быть аграрной и малонаселенной. Такой страной и является Палестина, и потому естественно было предположить, что там “параллельно росту [еврейской] экономической независимости будет расти и [еврейская] политическая независимость”.
Сегодня нетрудно заметить, что концепция Борохова непоследовательна от начала до конца. Однако для обостренного классового сознания еврейского пролетариата России начала XX в. все выглядело иначе: казалось, что Ворохов дедуктивно и математически точно обосновал теорию сионизма марксистскими положениями. Благодаря этому сионизм обрел интеллектуальную ценность в глазах десятков тысяч молодых евреев-социалистов. Ицхак Шимшелевич (известный впоследствии как Бен-Цви[132], второй президент Израиля), сотрудничавший с Бороховым в Полтаве на заре деятельности Поалей Цион, вспоминал о нем как об “учителе” целого поколения сионистов. Следует, кроме того, добавить, что скрытая бороховская Judenschmerz (“еврейская скорбь”), вероятно, отражала бессознательный еврейский романтизм, присущий даже самым преданным его последователям-марксистам. После подавления революции 1905 г. Борохов бежал в Соединенные Штаты и вернулся в Россию только через двенадцать лет, после Февральской революции 1917 г. Во время одной из поездок он заболел пневмонией и умер в Киеве в декабре 1917 г. в возрасте 36 лет. В годы своего пребывания в Америке Борохов начал писать о полном сотрудничестве “всех классов еврейства” в сионистском движении и о Палестине как о стране, предназначенной для “всего еврейского народа”. В его статьях этого времени появляются забытые было понятия, вроде “еврейских масс” вместо “пролетариата”, и даже древнее словосочетание “Эрец-Исраэль”. Невеста Шимшелевича Рахель Янаит, обожавшая Борохова, как и тысячи других молодых социалистов ее поколения, чувствовала, что “снова живет еврейским прошлым, в то же время вступая в еврейское будущее”. Характерно, что, сама того не замечая, она тоже обнаружила абсолютно немарксистское иррациональное тяготение к Палестине, когда “внезапно, словно человек, пытающийся… приблизить приход Мессии, спросила [Шимшелевича]: “А когда же начнется этот неизбежный стихийный процесс?””
Вторая алия
До того как грянула и завершилась провалом революция 1905 г., даже члены Поалей Цион не испытывали желания “ускорить приход Мессии”. Характерна реакция Бен-Цви на вопрос его невесты: “С присущей ему обстоятельностью, — вспоминала она, — [он] объяснил, что, согласно социалистической теории, важно сначала преобразовать турецкий феодальный режим, а затем укрепить организацию еврейского труда, хотя до этого еще далеко…” Эта оценка ситуации в Палестине была, видимо, здравой. На рубеже веков и старый, и новый ишув все еще находились почти в полной зависимости от помощи извне: старый ишув жил за счет халуки, новый полагался на филантропию Ротшильда и сионистов. Хотя к этому времени в Палестине насчитывалось более 50 тыс. евреев, из них лишь 5 тыс. проживало в 20 сельских поселениях. Первой алые не удалось создать еврея — “земледельца нового типа”. Артур Руппин, приехав в Палестину в 1907 г., стал свидетелем ужасающей картины. Позже он писал:
“Нельзя вообразить себе ничего печальнее, чем настроение колонистов… Старшее поколение, измученное и озлобленное двадцатью пятью годами тяжкого труда, не питало ни малейшей надежды на будущее и не испытывало ни тени радости от настоящего. Младшее поколение, получившее образование во французских школах, мечтало об одном — бросить сельское хозяйство, которое не смогло обеспечить их родителям спокойного существования, и найти себе занятие “получше” за пределами колонии”.
“Неизбежный стихийный процесс” начал развиваться всерьез только после разгрома революции 1905 г. в России, который повлек за собой цепную реакцию погромов. Для евреев усиление политического и экономического гнета превратило это время в мрачнейший период. Теперь под угрозой оказалось само их существование, поэтому массовая эмиграция за океан возобновилась и увеличивалась с каждым годом вплоть до начала Первой мировой войны. То, что некоторая часть эмигрантов направилась в Палестину, объясняется не только развитием событий в России и влиянием идеологии сионизма. Поколение Бен-Цви откликнулось на призыв, с которым обратился к диаспоре в 1907 г. сам ишув. Особенно велика была в этом роль Йосефа Виткина[133], школьного учителя из отдаленной галилейской сельскохозяйственной колонии. Переселение в Палестину, по убеждению Виткина, не должно осуществляться на основе чистого доктринерства, и нельзя отказываться от него из-за предшествующих неудач в Святой земле. Теперь требуется только храбрость, мощные и объединенные усилия халуцим. Виткин писал:
“Главная причина наших заблуждений в том, что мы искали кратчайший путь и верили, что уже вплотную приблизились к цели. Поэтому мы строили воздушные замки… и с презрением отказывались от более длинной и трудной дороги, хотя она, возможно, и есть самая верная и, в конечном счете, самая короткая… Проснись, о молодежь Израиля! Приди на помощь своему народу. Народ твой при смерти. Спеши к нему! Сплотись, будь готова на жизнь и на смерть, забудь все дорогие привязанности детства, оставь их навсегда без тени сожаления и откликнись на призыв своего народа!..”
Этот красноречивый призыв не остался без ответа в Восточной Европе, потрясенной подавлением революции, он был наизусть затвержен ораторами Поалей Цион и нашел поддержку даже у таких далеких от социализма деятелей, как Иосеф-Хаим Бреннер и Агарон-Давид Гордон[134]. Бен-Цви по дороге с одного собрания Поалей Цион на другое внезапно задал себе вопрос, который беспокоил тысячи молодых русских сионистов: “Почему я здесь, а не там? Почему все мы здесь, а не там?” Перспектива халуцианства внезапно вновь стала привлекательной. Не все, кто решился эмигрировать, были идеалистами. Некоторые хотели таким образом избежать призыва в царскую армию, для других Палестина была местом, где можно было избавиться от российского гнета. Но
