— Вот как надо бить, понял? Теперь начинай и не вздумай снова ловчить.
Мюрид начал хлестать имама и отсчитывать удары.
— Двадцать восемь, двадцать девять...
— Нет, только еще двадцать семь. Не пропускай, не перескакивай.
С мюрида катился пот, и он вытирал его левым рукавом. Спина имама была похожа на горный хребет в пересечениях дорог и тропинок или на склон холма, истоптанный многими табунами.
Наконец истязание кончилось. Мюрид отошел в сторону, отдуваясь. Шамиль облачился, надел оружие. Повернувшись к людям, сказал:
— Горцы, нам надо воевать. Нам некогда сочинять и распевать песни, рассказывать сказки. Пусть враги поют песни о нас. Этому научат их наши сабли. Вытирайте слезы, точите оружие. Ахульго мы потеряли, но Дагестан еще жив, и война не кончилась.
После этого дня еще двадцать пять лет воевал Дагестан, пока не отгремела последняя битва и не пал Гуниб».
Те, кто в ненависти к национально-освободительному движению горцев пытался опорочить их вождя, объясняли подобные запрещения имама Шамиля мракобесием и фанатизмом тирана. А все было очень просто. А. И. Руновский так рассказывает в своих записках (с. 54—55):
«На другой день, утром, орган был уже у меня в нумере. Хоть я и твердо верил в непогрешимость предсказаний Хаджио насчет действия музыки, но признаюсь откровенно, что ожидал этой минуты далеко не равнодушно. Наконец Мустафа, уделом которого на земле была, по мнению Шамиля, вокальная часть, начал пробовать свои силы на инструментальной. Оказалось, что здесь он несравненно сильнее: при первых же звуках, которые он извлек из органа, в комнату вошел Шамиль, с сияющим от удовольствия лицом. Он сел подле меня на диване и с полчаса слушал музыку внимательно, почти не шевелясь и только изредка посматривая на Мустафу тем взглядом, каким художник смотрит на свое любимое создание. Потом он встал, подошел к инструменту и начал рассматривать его во всей подробности, для чего пришлось даже снять всю наружную оболочку. Удовлетворив несколько свое любопытство, он объявил, что у него в горах не было ничего подобного. Я воспользовался этим, чтобы спросить, с какой целью запретил он у себя музыку.
— Вероятно, и про нее написано в книгах? — прибавил я.
— Да, — отвечал Шамиль, — в книгах написано и про нее; но я считаю, что музыка так приятна для человека, что и самый усердный мусульманин, который легко и охотно исполняет все веления пророка, может не устоять против музыки; поэтому я и запретил ее, опасаясь, чтобы мои воины не променяли музыки, которую они слушали в горах и лесах во время сражений, на ту, которая раздается дома, подле женщин».
Слова Шамиля подтвердил и его мюрид Хаджи (Хаджио): «...запретил он танцевать и быть вместе с женщинами: не оттого он запретил, что это грех, а для того, чтобы молодой народ не променял бы как-нибудь ночного караула на пляску да на волокитство; а вы сами знаете, что воинов у нас и без того немного, и если мы так долго держались против вас, так именно потому, что вели строгую жизнь и всякое наслаждение считали за великий грех... О, Шамиль большой человек!»
Несмотря на запрет светской музыки и песен, в Имамате поощрялось пение религиозных гимнов — зикров и назмов, прославляющих ислам, пророка, имама. Один из таких гимнов, который исполняли чеченские мюриды, сопровождавшие имама Шамиля, был зафиксирован (с приложением нот) Иваном Клингером, проведшим в плену у чеченского наиба Тарама два с половиной года (с 1847-го по 1850-й). В гимне были такие слова:
Ла иллахIи иль АллахI.Я — АллахIи, Везан Дела,Имам Шемал маьрша лелийта.Я — гIаппар, я — саттар.
(Нет бога, кроме Аллаха.О Аллах, Великий Боже,Сделай путь имама Шамиля свободным,О Всепрощающий, О Всемилостивый)
Сохранились и интересные легенды о лезгинке Шамиля. На весь мир знаменита мелодия «Лезгинка Шамиля». Но мало кто знает, что эту музыку написал старший брат известного основоположника азербайджанской классической музыки чеченца из Старых Атагов Муслима Магомаева — Магомед Магомаев. Это музыкальное произведение состоит из двух частей: «Молитва Шамиля» и «Лезгинка Шамиля». С ней связывают и картину Ф. Рубо «Шамиль на молитве».
Люди рассказывают, что однажды во время Кавказской войны отряды Шамиля попали в окружение. Видя вокруг себя бесчисленные войска врагов, воины Шамиля начали падать духом. Тщетно выкликивал имам имена наибов, призывая прорвать кольцо: лучшие воины его, видя неизбежность смерти, впали в уныние. Тогда Шамиль, договорившись о чем-то с барабанщиком и зурначом, расстелил перед конным строем мюридов коврик и начал молитву. Тысячи глаз наблюдали за каждым движением имама. Закончив молитву, имам сделал знак музыкантам — и сначала медленно, затем постепенно убыстряясь зазвучала мелодия лезгинки. И имам, грозный имам, повелитель правоверных, начал танцевать лезгинку. Тысячи глаз, увидев невиданное, расширились от изумления, тысячи сердец, заслышав призывные звуки горского танца, заколотились от волнения. А теми все ускорялся, барабан бил все громче, все неистовее танцевал имам. Ритм сделался бешеным, и когда в экстазе мюриды стали подпрыгивать в седле, имам вскочил на своего коня и, выхватив шашку, ринулся на врага. Громоподобный клич из тысячи уст разорвал небо — и, подобно лавине с гор, промчался, сметая все живое на своем пути, отряд Шамиля. Стальное кольцо окружения было прорвано. (Рассказал известный чеченский писатель Халид Ошаев Баширу Чахкиеву.)
С религиозными гимнами «Ла иллахIи иль АллахI» войска Шамиля шли в бой.
В период Имамата было создано множество назмов и илли, прославляющих подвиги имама и его наибов. Запрет Шамиля на танцы, музыку и песни светского содержания часто нарушался чеченцами, которые были неспособны долго выдерживать пуританские порядки суровых мюридов, отрекавшихся во имя победы от всего земного.
Вернемся к легенде. А был ли в действительности подобный случай или народ придумал о своем горе еще одну жестокую, но прекрасную сказку?
Офицер, служивший в Куринском егерском полку, поведал в своих записках об «одном из фанатических поступков Шамиля».[14] Случай этот был «рассказан автору в 1845 году муллою Шаих, который около двух лет был одним из приближенных к Шамилю мюридов».
«Жители Большой и Малой Чечни, теснимые со всех сторон русскими войсками, понимая свое бессилие и не видя подкрепления со стороны лезгинских обществ, в 1845 году, после многократных совещаний, решились послать к Шамилю депутатов с просьбою о присылке к ним на помощь такого числа пеших и конных лезгин, с которыми бы они могли не только защищаться, но и выгнать русских из земли чеченской, где они, устроив крепость Воздвиженскую, начинают хозяйничать не на шутку; в противном же случае, дозволить им, чеченцам, покориться русскому правительству, для сопротивления которому они чувствуют себя бессильными. Долго не находилось охотников принять на себя это опасное поручение — явиться к Шамилю с такими и подобными предложениями значило рисковать если не головою, то, по крайней мере, возвратиться к домашним своим с зашитым ртом, с отрезанным языком, с укороченным носом и ушами. Кому понравится операция такого рода? Чеченцы вынуждены были, не ожидая охотников, выбрать депутатов по жребию, и этот жребий выпал на долю четырех человек из деревни Гуной.
Дикая гордость не позволяет чеченцу выказывать чувства страха, хотя бы перед лицом явной, неизбежной опасности, тем более, если поощрять его названием джигита, на которого возлагают товарищи все свое упование. Поэтому избранные депутаты, приняв возложенное на них поручение, не обнаруживая робости, обещались своему народу вырвать от Шамиля согласие — дать им помощь для борьбы с русскими войсками или дозволение покориться могущественному неприятелю. С такою похвальною решимостью гуноевцы пустились в путь, но по мере приближения к аулу Дарго чувство самосохранения сильно напоминало об опасности принятого ими на себя поручения. Они несколько раз советовались между собою, как лучше приступить к такому отважному делу, но все их соображения оказывались неудобоисполнительными. Наконец, старший из депутатов, опытный чеченец Тепи, обратился к своим товарищам со следующим предложением: “Вы знаете, — сказал он, — что не только чеченцы, но и самые приближенные к грозному имаму мюриды не могут безнаказанно произнести перед ним слово о покорности гяурам. Что же ожидает нас, если мы осмелимся обратиться к Шамилю с таким словом? Он тотчас же прикажет отрезать нам языки, выколоть глаза или отрубить головы, и все это не принесет ни малейшей пользы чеченскому народу, а только осиротит семейства наши. Чтобы избежать верной гибели и достигнуть хотя в некоторой степени полезной цели, я придумал самое верное средство“.
