— Бренуэлл говорил вчера кое-что интересное, — сообщила я, когда мы шли по пустошам.
— Бренуэлл? — отозвалась Эмили. — Он действительно выразил здравую мысль?
— Вполне.
Я остановилась и глубоко вдохнула свежий, сырой ноябрьский воздух, радуясь прикосновению бодрящего ветра к щекам и восхищаясь пейзажем: обширными серовато-зелеными пустошами, тут и там рассеченными низкими каменными стенами. На много миль вокруг не было ни одного живого существа, не считая овец; единственными звуками были их частое блеяние, свист ветра и крики диких птиц.
— И что же? — спросила Эмили, оглянувшись, поскольку они с Анной опередили меня шагов на десять. — Ты расскажешь или мы должны угадывать?
Засмеявшись, я поспешила к сестрам.
— По наблюдениям Бренуэлла, в современном издательском и читательском мире романы продаются лучше всего.
— Романы? — со странным выражением лица уточнила Анна.
— Он утверждает, что за роман с легкостью предложат две сотни.
— Нельзя верить Бренуэллу, — скептически заметила Эмили. — В последнее время он постоянно лжет. Боюсь, что каждая фраза из его уст — лишь способ оправдаться или подогреть тщеславие.
— Он может быть прав на этот счет, — возразила я. — Мне ничего не известно об издательском деле, но чтение романов действительно становится все более уважаемым и популярным занятием. Особенно я обрадовалась мнению Бренуэлла, потому что… — Я немного помедлила и выпалила: — Теперь, когда наш поэтический сборник готов, я могу попробовать написать роман.
— Неужели? — удивилась Эмили. — Я думала, ты отказалась от подобного рода сочинений ради того, что практично и благоразумно. «Воображение следует подрезать и укрощать», «Необходимо избавиться от бесчисленных иллюзий ранней юности» — разве это не твои слова?
— Мои, и я не отказываюсь от них. Вместо любовного или приключенческого романа я хочу создать произведение настоящее, простое, искреннее и безыскусное. Мой герой будет не герцогом Заморной, а школьным учителем. Он будет сам прокладывать себе дорогу в жизни. Я встречала таких людей.
— Звучит многообещающе, — подбодрила меня Анна.
— Звучит на редкость скучно, — отрезала Эмили. — И все же, если ты хочешь написать об этом, Шарлотта, размышления и болтовня ни к чему. Приступай!
— Я уже приступила, — заявила я. — Начала работать над романом прошлой осенью. Если постараюсь, то смогу осилить один том.
— Хорошо, — кивнула Эмили.
Мы немного помолчали. Затем Анна тихо произнесла:
— Я тоже сочиняю роман.
— Правда? С каких пор? — осведомилась я.
Мужество покинуло Анну; она покраснела, отвернулась и чуть слышно пробормотала:
— Начала несколько лет назад в Торп-Грин-холле и работала над ним время от времени, когда выдавалась свободная минутка. Я хотела признаться, но боялась, что ты высмеешь меня: ты считала подобные сочинения легкомысленными.
— Полагаю, ты никогда не напишешь ничего легкомысленного, Анна. Чему посвящена твоя книга?
— Я назвала ее «Эпизоды из человеческой жизни». Повествует об испытаниях и горестях молодой гувернантки и молодого викария, которого она любит с давних пор.
Я не успела толком обдумать новость, поскольку Эмили немедленно сообщила:
— И я пишу роман.
С огромным удивлением я уставилась на сестер: Анну с ее застенчивым румянцем и тихой грацией и Эмили, которая объявила о своей попытке мимоходом, так спокойно, будто это самое обычное дело.
— Вы обе пишете романы?
— Сначала я решила переделать несколько своих гондальских историй, — пояснила Эмили, — но в итоге получился роман.
— Как далеко ты продвинулась? — поинтересовалась я.
— Сложно сказать. Возможно, на две трети. Пока готовы двадцать глав.
— Двадцать глав! — потрясенно воскликнула я. — Эмили, это чудесно! А ты, Анна?
— Завершила первую попытку, но результат мне совершенно не нравится. Собираюсь значительно переработать рукопись.
Я засмеялась. Было немного досадно, что сестры, единственными литературными притязаниями которых я полагала поэзию, настолько опередили меня в данном отношении. В то же время меня переполняла чистая, наэлектризованная радость, как если бы в лицо мне бросили перчатку как знак непреодолимо соблазнительного вызова.
Мы остановились на гребне холма, выходящего на широкие просторы пустошей и далекие холмы за ними, окутанные серой пеленой тумана. Внезапно сверкнула молния и раздался раскат грома. «Вот знамение неведомого будущего, лежащего перед нами», — подумала я, поскольку в то мгновение казалось, что мы находимся на пороге приключения, такого же дикого, бурного и неожиданного, как надвигающаяся гроза.
— Возможно, все мы станем публикуемыми авторами! — Меня переполняли возбуждение и решимость. — Но прежде чем это произойдет, мне предстоит немало потрудиться, чтобы догнать вас.
Теперь, когда правда открылась, мы с сестрами перестали таиться, по крайней мере друг от друга. Мы следовали тем же путем, что и во время подготовки поэтического сборника. Разделавшись с домашними делами и сократив ежедневные прогулки, мы выкраивали час-другой утром или днем, запирались в столовой или спальнях и корпели над своими историями. По вечерам, сразу после молитвы, когда все в доме спали, мы снова собирались в столовой и работали допоздна.
Мы не опасались, что привлечем нежелательное внимание домочадцев. Табби и Марта уже считали нас весьма эксцентричными, а папа и Бренуэлл ничего не подозревали, поскольку мы марали бумагу с самого детства. Эмили и Анна уже написали толстые карандашные черновики, мне предстояло написать гораздо больше, но мы решили начать редактуру, чтобы равно ознакомиться с произведениями друг друга.
Раз или два в неделю, по мере завершения отдельных отрывков, мы переключались на чтение вслух, что было невероятно интересным и волнующим. Затем обсуждали услышанное, или, точнее, полемизировали: делились мыслями, советами и оценками достижений друг друга в атмосфере абсолютного равенства и откровенности — и в то же время щедро критиковали и часто разражались жаркими спорами о стиле и содержании. Устав сидеть, мы продолжали словесные баталии на ногах, гуськом передвигаясь вокруг обеденного стола, — привычка, оставшаяся у меня после Роу-Хед. Мисс Вулер водила нас на такие «прогулки», которые, как она утверждала, «улучшают кровообращение и повышают умственные способности».
Один из вечеров мы посвятили Анне — читали ее спокойную и правдивую историю гувернантки. По моему совету сестра переименовала ее в «Агнес Грей».
— Обожаю твоего мистера Уэстона, — сказала я Анне. — Такой сердечный и искренний, любезный, добрый к бедным, поистине преданный своему делу — не то что большинство наших знакомых молодых викариев.
— Он очень напоминает Уильяма Уэйтмана, — заметила Эмили, имея в виду нашего дорогого викария, который трагически скончался от холеры несколько лет назад.
— Я думала о мистере Уэйтмане, когда начинала писать, — призналась Анна, прохаживаясь вместе с нами вокруг стола, — но теперь персонаж больше похож на мистера Николлса.
— Мистера Николлса? — удивилась я. — Что за нелепость! Мистер Николлс не обладает ни одним из достойных восхищения качеств твоего мистера Уэстона.
— Нет, обладает, — настаивала Анна.
— Марта говорит, что ее мать очень признательна мистеру Николлсу, — вставила Эмили. — Он добрый и внимательный жилец, а когда мистер Браун болел, был ей надежной опорой.
— Все в деревне любят мистера Николлса, — согласилась Анна.
— Все в деревне, кроме Мэлоунов, — не сдавалась я. — Если бы они из осторожности не скрывали историю этого джентльмена, к нему бы стали относиться совсем по-другому.
— И все же я считаю, что от мисс Мэлоун мы услышали только часть правды, — упиралась Анна.
— Лично я услышала о мистере Николлсе более чем достаточно! — раздраженно воскликнула я. — И вообще, мы собирались критиковать наши книги.
— Итак, Анна, — вернулась Эмили к прежней теме, — на мой взгляд, мистер Уэстон — ходячая добродетель, но остальные твои персонажи мне нравятся. Ученики и хозяева Агнес изумительно эгоистичны, а их вспышки жестокости весьма любопытны.
— Как раз эти места мне не нравятся, — заявила я. — Возможно, читателей покоробит эпизод, в котором маленький мальчик мучает и убивает птиц. Это возмутительно. Представить не могу, что шестилетний ребенок способен на такое.
— Но это правда, — пожала плечами Анна. — Канклиф Ингхэм, мой подопечный, именно так и поступал. Более того, все описанные мною случаи взяты из личного опыта, за исключением… — Она покраснела. — За исключением финала, который вы еще не слышали.
На следующий вечер мы обсуждали запутанный роман Эмили, действие которого происходило на наших родных йоркширских пустошах. Она назвала его «Грозовой перевал» — в честь дома, играющего важную роль в романе. Эпитет «грозовой» указывал на те атмосферные явления, от ярости которых дом, стоящий на юру, нисколько не был защищен в непогоду.
