— Для женщины это плохое слово, — ответила я.
— Тем лучше, любовь моя, — ибо ты и вправду худшая из женщин. Пусть это будет твоим знаком.
Сказав это, он начал целовать меня в разные необычные места, что мне весьма понравилось, и тогда пришлось согласиться, что я и вправду чрезвычайно испорченная дама.
— Я читал этот отрывок! — оживился Эрик. — В аспирантуре. Это же знаменитый текст. Один из первых документов, которые использовались для расшифровки письменности майя. На него ссылались еще в девятнадцатом веке. И ваша мать тоже его использовала — в Принстоне. Когда пыталась перевести стелу.
— Я и сама не представляла себе, что это помню, — сказала я.
Положив руки на стол, Эрик сцепил пальцы.
— Ну, так иногда и случается. Ключ к разгадке находится в одном месте, а применяется в другом. Расшифровка — своего рода детективное расследование. В свое время очень этим интересовался, я вам не рассказывал? Я имею в виду классическую форму расшифровки — взлом секретных кодов, а не попытку прочитать надпись на неизвестном языке.
— Вы об этом упоминали…
— Начал с изучения римских шифров, но через некоторое время заинтересовался языковым кодом майя. Думаю, я выбрал профессию археолога именно благодаря стеле, то есть ее иероглифам. Благодаря проблеме перевода.
— Из-за того, что написали мои родители?
— Отчасти. Как я уже говорил, всегда считал, что они — и де ла Роса тоже — истолковали надпись неправильно.
— Вы когда-нибудь говорили об этом моей матери?
— Едва с ней познакомился — и можете себе представить, какой прием я встретил. — Он засмеялся. — Собственно, почему бы нам сейчас на нее не взглянуть? На стелу. Просто чтобы убить время. У меня в сумке лежит книжка, которую нам дал ваш папа.
Покопавшись в своем забитом бумагами рюкзаке, Эрик вытащил оттуда книгу под названием «Изобразительный ряд и перевод текста стелы Флорес: Исходные данные для исследования текста майя в Национальном музее археологии и этнологии».
— Опять-таки надпись на стеле не зашифрована. В шестидесятых годах один-два исследователя некоторое время баловались с этой идеей, но у них ничего не вышло. Ни майя, ни ольмеки не использовали такого рода головоломок, поскольку логографическое письмо — иероглифы того типа, что использовали майя, шумеры или египтяне, просто является недостаточно гибким для шифрования. Это изобретение греков и римлян, которые использовали алфавит. Например, Цезарь использовал так называемый перестановочный код. А еще есть групповые коды, они чрезвычайно сложны. Тем не менее любой язык представляет собой своего рода код, иероглифы майя и ольмеков не исключение. Несколько столетий их вообще никто не мог прочитать.
— А почему вас так заинтересовали шифры?
— Одна из моих первых статей посвящена Оскару Тапиа и его зеркальному письму, но над этими проблемами я начал работать еще ребенком. Причудливые маленькие головоломки Льюиса Кэрролла. Шифр Августа. Азбука Морзе. — Он склонил голову набок. — Может, я чересчур много говорю? Может, помолчать?
— Нет. Мне как раз хочется поговорить. И потом, я тоже люблю шифры — в детстве меня страшно занимали скарабеи в «Той, которая должна подчиниться».
— Хаггарда?
— Да. У него там все начинается с греческого унциального шрифта. А еще «Золотой жук» Эдгара По.
— Наверное, это ваша мать увлекла вас подобными историями.
— Может быть…
— А меня отец. Он был математиком. Рано остался вдовцом. Он всю жизнь распутывал подобные проблемы. Интерес к шифрам я унаследовал от него.
— Ну, у меня практически все то же самое — я заразилась этим от родителей.
— Вероятно, все же не так сильно, как вам кажется, — у вас нет авантюрной жилки.
Он сделал паузу; я молча ждала.
— Я рос довольно одиноким ребенком, — сказал он. — Ничего похожего на того героического мускулистого Казанову, которого вы видите перед собой сейчас. И пожалуйста, сотрите с лица это выражение, подходящее для какой-нибудь сумасбродной феминистки, — это шутка. Хочу сказать, что был чрезвычайно толстым вундеркиндом, очень умным, эмоциональным и одиноким, и вот однажды отец пообещал мне, что когда-нибудь я решу проблему своего одиночества. «Сердце — это своего рода головоломка, — сказал он. — Нужно просто сложить все части вместе». Я, конечно, не понял, что это метафора, и воспринял его совет буквально. Стал читать все его книги по шифрам и в возрасте двенадцати лет вместо того, чтобы таскаться на школьные танцульки, изучал военный код лакедемонян. С точки зрения отношений с девушками это был неудачный поворот. Лет до двадцати я так и не смог особенно продвинуться по части свиданий.
— Не могу в такое поверить…
— Истинная правда! Забавно, как все меняется, когда немного подрастешь. Еще, наверное, неплохо уехать подальше от войны. — Эрик выпил еще вина и перевел взгляд на меня. — Хотя сейчас я вполне доволен тем, что был таким книжным червем, потому что из-за этого проводил все время со своим папой. Это было десятки лет назад. До тех пор, пока мы не познакомились с доктором Санчес, я так и не встретил никого, с кем бы мог вместе работать над шифрами. — Он сделал глоток вина и удивленно пожал плечами: — И как это мы набрели на такую тему? Подумать только — шифры! — Он оперся локтями на покрытый стеклом столик и, заморгав, уставился на свой бокал. Было ясно, что он расстроился.
— Эрик, хочу еще раз поблагодарить вас за то, что вы со мной поехали. — Мою грудь распирали неожиданно проявившиеся дружеские чувства; словно отгоняя невидимых мошек, я помахала рукой перед глазами. — Я очень, очень вам благодарна!
Он опустил голову еще ниже.
— Да. Ну… Не стоит. Знаете, ваша мать — она мне словно кость в горле. Но я все равно рад, что приехал сюда.
Я пристально посмотрела на профессора:
— Вы правда приехали за ней?
— Что?
— За ней. Не за нефритом.
— Ой, давайте сейчас не будем.
— Уверена, что да. Вы приехали сюда, потому что о ней беспокоились.
— Возможно… Возможно, это одна из причин, — похоже, согласился он.
— А другие?
Встретив мой взгляд, Эрик улыбнулся.
— Я считал, что мы рассматриваем эту книгу.
— Разве?
— Ну да, так что давайте продолжим.
— Эрик!
— Сосредоточьтесь.
— Ну ладно.
Дежурная все не появлялась, так что мы разложили на столике книгу и принялись изучать перевод, который когда-то сделали Хуана и Мануэль.
— И в самом деле прекрасное издание, — приговаривал Эрик.
Опустив глаза, я потрогала глянцевую бумагу и прочитала фрагмент странной надписи, высеченной на первой панели стелы Флорес:
