— Да… никого. Бондарь один. Десантура вернулся в часть. Ему полгода еще трубить, как мне.
— А Назар? Не нашелся?
— Нет. — Латусь прищурился на меня. — А почему ты про него спрашиваешь?
Я пожал плечами:
— Ну, он же пропал перед тем, как нас с Перепелкиным в учебку вернули…
— Да! — мгновенно забыл про Назара Латусь. — Перепелкин! Его что, правда, того?
— Правда. — Я опустил голову.
— Какой-то старикан чокнутый, говорили, пальбу устроил?
— Ага. Там с бугра вся учебка как на ладони, не надо на забор лезть. А бугор — вот он, десять метров…
— Вот так судьба — а…
— Не говори.
Я все вспоминал, как имя старосты Латуся, но так и не вспомнил. Спросил так, без имени:
— Скажи, а… Люция здесь?
Латусь опять прищурился на меня, но уже по-другому, с хитрой улыбкой:
— Ты все-таки клеил ее?
— А то! — признался я. — Как же ее можно было не клеить? Зачем обижать девушку?
— Нет ее сегодня. Не ее график… Будет завтра… Да, а ты чего приехал-то? Ложиться или как?
— Еще успею! Я в отпуске пока.
— Как это ты так прогнулся?
— Уметь надо. Второе место на учениях заняли!.. Ну, ладно, бывай! Может, увидимся еще…
Латусь не успел отойти, я позвал его:
— Подожди! — Опять стало неловко, что не помню имени. — Скажи, у Назара с Люсей что-то было?
— Хм! — усмехнулся староста. — Не знаю, не знаю… У нее спроси!
— А она скажет! — теперь усмехнулся я.
— Поначалу он ее кадрил напропалую, но Люся его отшивала, — разговорился вдруг Латусь. — Потом неожиданно смягчилась… на какое-то время. После — отношения ровные стали. А уж отказала ему или, наоборот, все сладилось, думай, как хочешь!.. Он не откровенничал. Но теперь Назара нет, тебе и карты в руки, отпускник! Ха-ха-ха! — рассмеялся Латусь сальным смехом. Нет, все-таки пижамы разного цвета у людей недаром бывают… Теперь, главное, первым рассказать Люции о том, что я расспрашивал про нее у Латуся, подумал, чтобы он ей раньше не наговорил всякого, змей!
Припомнив, где Люсино служебное жилье, я поднялся на ее этаж и в длинном коридоре так же увидел пацаненка на велосипеде. Приголубить не пытался. Думать, что это, может быть, мой, не было никакого основания… А Люции дома не оказалось. Просидев на скамейке перед подъездом часа три кряду, я понял, что девушка не в магазин ушла. Скорее всего — она в Чите, у себя дома. Думать, что она, возможно, не у себя дома, совсем не хотелось. Надо же было сохранить хоть каплю оптимизма. Пессимистом стать особого труда не составляет: повесь нос бананом, согни плечи и ходи, страдай, по-стариковски шаркая штиблетами… Похлопав себя по карманам, я понял, что следует озаботиться насчет табачка. «А то уже так есть хочется, что переночевать негде». Кстати, о ночлеге. Тут пришедшая на ум расхожая хохма оказалась как нельзя кстати. Я подумал, что единственным адресом в Борзинской, по которому еще живут знакомые, является квартира майора Гоменского. Сделав лицо а‑ля Десантура, я двинул туда. Наглость — второе счастье, когда первое предположительно находится в Чите. А может, и в другом месте. Счастье, оно такое. Ищи его, лови!..
— Ой, а кто это? Кто это, кто это? — Наутилус Помпилиус склонила голову набок, пытаясь заглянуть под козырек фуражки, спущенный мной на нас. Я поднял фуражку на затылок, раз уж меня сразу узнали.
— Значит, товарища майора нет?
— Не-е-т, — растянула девушка-загадка улыбку до ушей. — Он на слу‑у-ужбе.
— Тогда я зайду позже, — объявил ей и хотел развернуться, чтобы уйти.
— Нет-нет! — Девушка схватила меня за руку. — Проходи, проходи! — Она потащила меня внутрь. — Будешь гостем, я сейчас чайник поставлю!
— Он еще не убежал?
— Зачем же? Мы к нему хорошо относимся! Постоянно греем…
— Да, чайники — они покладистые, не то что люди. Тем не нравится, ни когда их пытаются нагреть, ни когда огреть… Подогреть — другое дело. Но, как я помню, у вас не наливают…
— Нет, — сокрушенно вздохнула Лиза, но тут же радостно воскликнула, будто гриб в лесу нашла: — Вот тапочки! — Она указала на мягкие шлепанцы с вензелями. — Вот полка для фуражки! Проходите, сударь! Я — на кухне.
Артистка! Мое внимание привлекла записная книжка — товарища майора, очевидно, — лежащая раскрытой на полке перед телефоном. Сунуть нос в чужие дела — простительная слабость художника. Я прочитал «Бендикс» — и номер телефона. «Бендикс» — это что, деталь от стартера или фамилия такая смешная? А четыре цифры, взятые в скобки, очевидно, междугородный код, еще шесть цифр — сам номер в неизвестном городе. В каком? В Чите? Нет. Код показался знакомым. Стоп! Ну, конечно! Это же Одесса! Город моей тети, точно. У майора там друзья имеются? Или родственники, как у меня?..
Прошел на кухню, Наутилус принялась верещать, умничать, как обычно. Потом, снова схватив за руку, отвела в гостиную, показать, где висит мой портрет, в смысле — ее.
— Наш общий портрет, — вставил я, она принялась хохотать: «Наш общий портрет!» Я слушал ее одним ухом, а сам думал про телефон, который видел в записной книжке майора Гоменского. Дикое желание произвести одну манипуляцию и кое-что проверить завладело мной с неудержимой силой. С такой силой человек думает про белую обезьяну, слыша повеление ведущего психологического эксперимента думать о чем угодно, только не о ней!
Улучив момент, я улизнул от Наутилуса в туалет. Там, достав из кармана тот кусочек сигаретной пачки Ромы, который все еще хранил, на цыпочках вышел в прихожую и сравнил цифры с телефоном в книжке Гоменского. Цифры были те же самые! Разве что у Ромы код не был взят в скобки, поэтому я и не догадался сразу про телефон. Мистика! Что бы это значило?..
Елизавета сама подсказала невольно, как мне, ни о чем не спрашивая, попытаться что-то узнать: попросила нарисовать что-нибудь. Ухватившись за эту идею, я принялся сосредоточенно водить карандашом по листу в ее альбоме. Она смотрела-смотрела на рождающийся по памяти портрет и вдруг сказала:
— Это же Рома!
— Ты знала его? Он служил доктором в нашей учебке…
— Да, он бывал у нас. Папа, еще двое приятелей и Рома иногда играли в карты, в этот, как его… переферанс.
— Преферанс.
— Вот-вот.
— А что это за приятели?
— Солидные люди! Илья Петрович — главный инженер Читинского фармацевтического завода, а у дяди Миши жена — директор магазина в Борзинской, а сам он на какой-то базе работает… Еще Рома хорошо знал французский язык и меня учил.
— Точно, — вспомнил я наши с Ромой чаепития в лазарете, — хотел французских поэтов в подлиннике читать. Хвастал, у него даже перевод приняли в один журнал…
— Мама обещала взять меня с собой в Париж, если язык выучу. По английскому у меня всегда была пятерка… А он ведь убил себя, да? — спросила девушка тихо. — Из-за этой санитарки вашей… А тебе она тоже нравится? — Поджав губы, она уставилась на меня огромными глазищами.
— Лиза, — сказал я очень серьезно, — она не санитарка, а медицинская сестра. И не наша, а скорее, ваша. Что же касается меня, то, должен тебе признаться, я самовлюбленный эгоист! Когда на меня кто-то обращает внимание, мне приятно. Сам же я люблю только себя.
Лиза махнула на меня рукой и расхохоталась.
— Вот это правильно! Я тоже такая! А мне Сашка из параллельного в девятом классе записку написал. Вот дурак, правда?
— Ну ты ему, наверное, так и ответила, что тебе все параллельно?
— Ага. Так, примерно, и ответила, — продолжала веселиться Гоменская-младшая.
Я же, слушая большого ребенка, все думал про Рому и тот телефон. Для чего Рома написал его на сигаретной пачке? С другой стороны, может, тут нет никакой тайны? Абонент этот — какой-то нужный человек, майор упомянул его за игрой, порекомендовал, продиктовал номер, Рома записал. И все. Вот только где этот, как его? — «Бендикс»? и где мы? Где Одесса, а где Чита? Правда, Одесса — курортный город. Может, просто все? Рома вслух помечтал о море, а Гоменский дал телефон знакомого, сдающего в сезон квартиру отдыхающим? Вполне вероятно… Если бы не темная история, унесшая жизнь Ромы, я бы только так и думал. Но в теперешних условиях ни о чем Гоменского спрашивать не стану, решил. Тем более что телефон этот я без спроса углядел в записной книжке майора.
Когда стало совсем поздно, я понял, что Гоменский остался на ночное дежурство, стало быть, следовало откланяться. Лиза задумалась над тяжелым выбором. Разумеется, вслух. Оставить без отца ночевать мужчину молодой девушке — неприлично, выгонять из дома на ночь глядя — тоже нехорошо. Что же делать? Я сказал, что из двух зол надо выбирать меньшее, и лучше выгнать меня в ночь. Так всем будет спокойнее, особенно — товарищу майору. Видел, что любознательная Наутилус готова нарушить приличия, только попросись, но в такую игру с ней играть не собирался. Тот, кто сказал: «Любопытство — не порок», рассмотрел не все случаи жизни… Такой порок может выйти, что ого-го! Особенно в глазах папаши!
