— Угу, — кивнул Шихин.
— А ты, Ошеверов?
— Видишь ли, смотря что иметь в виду. Дело в том...
— Ты только что ел кубинскую картошку?
— Ну? — насторожился Ошеверов. — И что же?
— Это нравственно?
— Понимаешь...
— Понимаю, — оборвал его Вовушка. — Какой-то ты сегодня перепуганный. Тебя что, вызывали, вопросы задавали? Уж коли сидишь с друзьями, то хотя бы вид сделай, что доверяешь им, притворись. Или ты работаешь не только на автотранспортную контору? — спросил Вовушка, щурясь на солнце и тыкаясь босыми ногами в мягкую шерсть Шамана, разметавшегося под столом.
Ошеверов поперхнулся, набрал полную грудь воздуха, чтобы ответить, но Шихин опередил его, не дат прорваться ошеверовскому гневу.
— Послушай, Вовушка, а почему вообще так получилось? Почему все эти люди ополчились на тебя?
— Они ополчились не только на меня! Они ополчились на всех, у кого варит голова. Они на народ ополчились. А на тебя? Не ополчились?
— Но почему? — повторил Шихин.
— Потому что сами тупы и бездарны. И совершенно искренне не могут поверить, что человек, который вырос рядом с ними, отстоял полжизни в одних с ними очередях, отмаялся в коммуналках, годы отмаршировал в пионерских и прочих колоннах, вдруг оказывается не такой, как они. Значит, надо его запретить, остановить, упрятать. Ведь они полагают, что поставлены государством именно для этого. И правы, они действительно поставлены для этого, иначе было бы очень просто их убрать. Но проходят десятилетия, сменяются поколения, а они сидят и запрещают. Это свое открытие я ценю ничуть не меньше, нежели лазерную приставку, которая позволяет с точностью до миллиметра определить расстояние до Луны, глубину черной дыры и даже, — Вовушка понизил голос, — узнать, мальчик родится или девочка.
— Не он, — чуть слышно выдохнул Ошеверов.
— Что?
— Я сказал, что ты очень хороший человек и правильно мыслишь.
— Да ну тебя, — застеснялся Вовушка. — Скажешь еще... Я плохой человек, я это... влюбился.
— А как же дети, жена?
— Вот и говорю... Плохой я человек. Рассказать?
— Конечно!
— Только не смеяться, — поставил Вовушка условие.
* * *
Не будем приводить Вовушкин рассказ. Не стоит. Он не имеет к нашему повествованию никакого отношения, да и сам Вовушка против обнародования интимных сторон его жизни. Если он что-то и рассказал в минуту слабости, то это вовсе не значит, что мы должны тут же ею воспользоваться. К тому же в его рассказе не было постельных сцен, не описывал он и прелестей своей подружки. Для этого он был слишком целомудрен, да и слушатели оказались не из тех, кого подобные вещи очень уж интересовали.
Но поведал Вовушка о том, как он преодолевал транспортные трудности, как на гигантском аэробусе ИЛ-86 пересекал страну, чтобы увидеть привязавшееся к нему голубоглазое существо, как сочинял причины отлучек, как доставал денег и как эти деньги ему доставались, как подкупал гостиничных стражей, срамился, унижался перед дежурными, швейцарами, горничными, которые время от времени вламывались в номер, чтобы убедиться не то в добропорядочности жильца, не то в его испорченности. Во всяком случае, они неудержимо хотели в чем-то убедиться, поскольку в выполнении указаний и инструкций заключался смысл их жизни. Казалось, все силы страны, вся ее подслушивающая и подсматривающая мощь были направлены на то, чтобы не произошло прелюбодеяния на втором этаже моршанской гостиницы — единственного пристанища в европейской части страны, где Вовушке удалось устроиться на ночь. А оно все-таки произошло, хотя радости никому не принесло, потому что к тому моменту все было настолько истоптано и изгажено во влюбленной Вовушкиной душе и в душе белокурого существа, согласившегося преодолеть с ним тяготы измены, что свидание превратилось в сущее наказание, и оба перенесли его с терпеливой покорностью.
Впрочем, вряд ли стоит жалеть бедного Вовушку. Все мы так привыкли к терпеливой покорности и изгаженности в душе, что давно уже не считаем это состояние каким-то особенным. В таком состоянии мы ходим в магазины, в конторы за справками, являемся на вызов к начальству, сидим на собраниях, что-то массово одобряем, против чего-то не менее массово гневаемся, упиваемся, так сказать, долгожданной демократией...
Заметили?
Стоит произнести это слово, как чувствуем, что ляпнули что-то запретное, заметили? Ладно, если ничего не случится, я это место вычеркну, когда буду править рукопись. А пока оставлю, приятно хоть какое-то время, пусть наедине с самим собой, побыть этаким вольнодумцем, а потом умудренно вычеркнуть сомнительные места. Издательские планы составляются на четыре-пять лет вперед, за это время может кое-что измениться, хотя жизненный опыт Автора заставляет его в этом месте криво ухмыльнуться.
Кстати, вы заметили, что слово «умудренно» имеет отрицательный смысл? За ним стоит осторожность, опасливость, хитренькая предусмотрительность. Поступить мудро — это поступить правильно, пренебрегая мелочью жизни и даже собственной судьбой. Поступить умудренно — значит, найти наиболее безопасный ход, оставить за спиной запасной выход, предусмотреть возможность скрыться черным ходом.
Кстати, именно черным ходом Вовушка и скрылся из моршанской гостиницы ранним летним рассветом. И трепетное существо увел с собой, похитив из стол а сонной дежурной оба паспорта.
* * *
Перечитывая рукопись, Автор обнаружил несколько лишних листков, показавшихся ему любопытными, и он решил сохранить им жизнь, введя в основной текст. Это были наброски — что необходимо сделать, что учесть, о чем помнить, чтобы повествование получилось цельным, без досадных белых пятен и безвольных провисаний.
Вот эти листки...
Предусмотреть появление кого-нибудь из редакционной братии.
Нефтодьев? А почему бы и нет? Пусть он.
Не бывает так, чтобы люди без особых причин расставались навсегда, обычно они прописываются в наших душах на постоянное жительство. Хочется нам того или нет, но мы являем нечто вроде арбатской коммуналки на двадцать комнат с одним туалетом. Крику, шуму, скандалов, выяснений отношений! Но ничего, живем, и все в нас уживается.
Не забыть о случае, когда Шихин с Игониной заперлись после работы в редакционной фотолаборатории, чтобы срочно отпечатать снимки о пуске какого-то шарикоподшипникового стана. Красные в красноватом свете фонаря, они почему-то разговаривали шепотом, наблюдая таинство возникновения пролетов цеха на белом листе бумаги в покачивающейся ванночке, неосторожно касались друг друга руками, касались коленками, да, и коленками тоже, смотрели друг другу в глаза, настороженно и смятенно...
Хотя нет, это не пригодится. Можно выбросить.
Моросилова? С ней тоже не все ясно, не все просто, а может быть, Шихину так только казалось. Он вообще воображал о жизни больше, чем следовало, за что и поплатился. Но когда однажды Прутайсов заглянул в общежитие, где жила Моросилова, и застал ее там с Шихиным за бутылкой вина... Конечно, он мог подумать все, что угодно, да что там говорить, он наверняка подумал все, что угодно, и даже некоторое время после этого случая уважал Шихина и краснел, встречаясь с ним. И напрасно.
И это вряд ли пригодится.
Вот Нефтодьев должен появиться. Он несет в себе чертовщину и сумасшествие. Такие люди сопровождают нас по жизни, и если вначале их мелькание перед глазами тяготит, то потом мы не можем без них обходиться, какая-то сила тянет нас к ним, чем-то мы от них питаемся. Слишком просто было бы объяснить жаждой собственного превосходства, скорее, мы ощущаем зависимость. Кажется, что всегда можно оборвать связь с этими выжившими из ума людьми, но когда пытаемся это сделать... Не тут-то было. Без них существование становится пустым, нам не хватает безумных взглядов, бессвязных речей, их безмерной уверенности в истине, которой они якобы обладают. Они не выдержали напряжения жизни и пребывают в мире, где опасности подстерегают их на каждом шагу — в родном отечестве, на обратной стороне Луны, в шихинском саду, даже оставаться наедине с самими собой они остерегаются. И правильно делают.
И, конечно, Тхорик. Он немного раздался, очки стали толще, глаза за ними сделались крупнее и выразительнее, от жизненных успехов ягодицы его расслабились, и не было в них уже прежней юношеской напряженности. Он тоже перебрался в столицу, но не как Шихин, а но приглашению, по переводу, за государственный счет, и не один контейнер заказывал, как Шихин, а целых три. Водитель упрекнул и его — за то, что поскупился и не заказал четыре. Ныне они встречаются с Шихиным в одних коридорах, не часто, но встречаются, и если обстановка позволяет, не узнают друг друга. В бумажки смотрят, газеты на ходу разворачивают или делают вид, что увидели кого-то желанного в конце коридора. А если уж деваться некуда, бросаются друг другу навстречу, жмут руки, хлопают по плечам, улыбаются до хруста за ушами и тут же разбегаются — торопясь, оглядываясь и делая ручкой.
