Это было древнее тухольское святилище, где прадеды нынешнего поколения возносили свои молитвы высшему творцу жизни, Дажбогу — Солнцу, чей образ и представляло собой высеченное на потолке золотовенчанное полушарие. Хотя христианские монахи давно уже окрестили тухольцев, все же они еще долгое время, молясь в корчинской церкви христианскому богу, не забывали своих прадедовских богов, и дорога к Светлой поляне никогда не зарастала, вечный огонь посреди поляны никогда не угасал (отсюда и название ее «Светлая поляна»), а перед небольшими боковыми алтарями Лады и Дида частенько курился пахучий можжевельник и трепыхались принесенные им в жертву голуби — дар тухольских девушек и юношей. Но постепенно народ забывал древних богов. Священники все строже следили за тем, чтобы люди не молились по-старинному; молодежь перестала приносить дары Ладе в Диду; дети вырастали, не слыша ничего о древних богах и древних обычаях; лишь среди стариков кое-где уцелели еще остатки древней, свободной, чисто общинной религия, которая позволяла каждой общине иметь своего особого бога (как Тухля имела своего Сторожа), которая не стращала людей посмертными карами и муками, а, наоборот, наибольшей карой считала самую смерть, смерть тела и души для людей неправедных. Новая религия, рожденная далеко на востоке, стала господствовать на нашей земле, а вернее, смешалась с нашей древней религией, и лишь это смешение и дало ей возможность мирно сжиться с воззрениями народа.
Вымирали постепенно старики, державшиеся старой веры, а хоть некоторые из них и жили еще, они уже не смели исповедовать ее открыто, не смели учить ей молодое поколение, они жили одиноко, тая свою веру в сердце, в грустном сознании, что вместе с ними и она сойдет в гроб!
Одним из последних явных приверженцев старой веры на нашей Руси был Захар Беркут. И диво дивное! Приверженность эту он вынес из скитского монастыря, от старого монаха Акинфия. Случайно ли поведал своему ученику старый чудодей-лекарь о древней вере, такой близкой к природе и ее силам, или, быть может, и его сердце больше тянулось к этой вере, противясь старому византийскому христианству, — неизвестно, но так или иначе. довольно того, что из пребывания у старого монаха Захар вынес великую приверженность к старой вере и поклялся оставаться верным ей до смерти. Еще в своей Тухле знал он о Светлой поляне, на которой давно уже погас вечный огонь и не курился пахучий можжевельник и которую корчинские попы ославили как место проклятое и нечистое. Но как ни запущена была Светлая поляна, все же и доныне никто не посмел коснуться образа солнца, то есть золотого обруча, которым он был окован, и золотой образ все еще сиял на потолке святилища, дожидаясь лучей полуденного солнца, чтобы загореться тысячами искр. По своей доброй воле взял на себя Захар Беркут присмотр за древним святилищем; тропа к пещере, видневшаяся посреди поляны, протоптана была его ногами; каждую весну, вот уже более пятидесяти лет, Захар, отправляясь за зельями, проводил одиноко, в молитвах и размышлениях, неделю на Светлой поляне и всякий раз после такого посещения возвращался в село окрепший духом, с еще более просветленными и чистыми помыслами. Не однажды тухольцы из своей долины наблюдали, как над вершинами пихт, окружавших Светлую поляну, вьется синеватыми клубочками дым пахучего можжевельника, и говорили сами себе: «Это старик древним богам молится». И говорили это без насмешки, без ненависти, так как Захар хоть и не учил никого старой вере, но зато тем ревностней учил всех уважать чужие убеждения и чужую веру.
Вот здесь-то, на Светлой поляне, и сошлись в эту страшную ночь тухольские старцы. Большой костер пылал посреди поляны; таинственно шумели древние пихты, как бы вспоминая давние времена; в отсветах костра сиял кровавым отблеском золотой образ солнца в святилище; задумчиво сидели старики, внимая стуку топоров в лесу и рассказам старого Захара о седой старине. Какой-то дивный дух снизошел сегодня на старика. Он, который никогда не любил говорить о старой вере, нынче заговорил о ней, и притом с такой душевной скорбью, с какою говорил разве о самых дорогих и самых близких его сердцу делах. Он повествовал о деяниях Дажбога, о победах Световида, о том, как три святых голубя — Дажбог, Световид и Перун — сотворили землю из песчинки, как Дажбог три дня искал на дне пропасти, пока не нашел три зернышка: одно зерно пшеницы, второе — ржи и третье — ячменя, и подарил их первому на земле мужчине Диду и его жене Ладе; как Перун даровал им искру огня, а Световид — волосинку, из которой, по его благословению, появились корова и пастух, прозванный Волосом. И еще рассказывал Захар о жизни первых людей, о великом потопе, от которого люди скрывались в горах и пещерах, о древних великанах и об их царе, тухольской Стороже, осушившем тухольское озеро. Слушали тухольские старики эти рассказы, точно вести о каком-то новом, неведомом мире; многое, о чем они говорили и пели в своих песнях, не понимая, теперь вставало связно и ясно перед их глазами, и сам Захар Беркут представлялся им последним из этих добрых великанов-сторожей тухольских, о чьих добрых делах так же будут рассказывать позднейшие поколения.
Но вот хрустнула сухая ветка на тропинке, и одновременно вынырнули из лесного мрака Мирослава и Тугар Волк. Мирослава подошла прямо к старому Захару, а боярин остановился неподалеку от костра.
— Отец, — сказала Мирослава Захару, — я видела твоего сына!
— Моего сына? — спросил Захар спокойно, словно об умершем.
— Да! С помощью этого перстня я прошла в монгольский табор и видела его. Будем надеяться, отец, что он скоро будет опять на свободе.
— Трудно, доченька, трудно! Но кто это еще пришел с тобой?
— Это я, старик! — сказал, становясь перед ним, Тугар Волк. — Узнаешь ли меня?
— Лицо твое узнаю, ты был боярин Тугар Волк. Что привело тебя к нам?
— Я пришел к вам, старики тухольские, послом от великого Бурунды-бегадыра, начальника монголов.
— Чего же хочет от нас Бурунда-бегадыр? — спросил Захар.
— Бурунда-бегадыр послал меня сказать вам, что сила его велика и неодолима, что напрасно вы ставите засеки в ваших проходах, напрасно строите машины для метания камней — ничего вы не поделаете против его силы.
— Видно, твой Бурунда начинает нас бояться, коли вздумал нас пугать. Это добрый знак. Продолжай.
— Нет, старик, не следует тебе пренебрегать словами начальника монгольского. Его угроза — это половина кары, а его кара страшна, как кара божья! Слушай же, что велит еще сказать вам Бурунда-бегадыр моими устами. Цель его похода — Угорский край, владения Арпада, который был подданным великого Чингис-хана, а теперь не хочет признавать его владычества. Чтобы покарать непокорного, послал великий Чингис-ха «свою рать на запад солнца. Ваше ли дело задерживать эту рать в ее походе? Бурунда-бегадыр, начальник одной части этой рати, желает по-доброму расстаться с вами. В его руках ваш общинник, а твой сын, старик. Вот что приказывает он сообщить вам: разрушьте свои засеки и выпустите монгольское войско из вашей долины, а в обмен за это он готов отдать вам своего пленника живым и здоровым. Рассудите как следует, сколь выгодна вам милость Бурунды! Сопротивление ваше напрасно: так или иначе, а монголы развалят ваши засеки и пойдут своим путем. Но они не хотят терять времени в вашей долине, не хотят проливать вашу кровь и готовы отдать вам пленника за то, что вы их пропустите. В противном случае, разумеется, его ждет неминуемая смерть, притом в страшных мучениях, а вас ожидает кровавая бойня, в которой, несмотря на все ваши ухищрения, вы будете разбиты. Выбирайте же, что лучше для вас.
Со вниманием слушали тухольские старейшины эти слова Тугара Волка, и на некоторых они действительно произвели впечатление. Заметил это Захар и сказал:
— Честные братья, хотите ли вы обсудить откровенно предложение Бурунды, или, может быть, единодушно выскажетесь о нем?
— Обсудим, обсудим! — ответили старики, и тогда Захар попросил Тугара Волка отойти на минуту. Боярин с гордым видом отошел, сопровождаемый своей дочерью.
— Захар, — сказал один из общинников, — здесь речь идет о жизни и смерти твоего сына. Не лучше ли нам отказаться от неравной борьбы и спасти юношу?
— Здесь не о моем сыне идет речь, — сказал Захар твердо. — Если бы вправду о нем шла речь, я сказал бы вам: у меня нет сына, мой сын погиб в бою. Но здесь речь идет о наших соседях, горцах и загорянах, которые спустились нас защищать и теперь должны будут все, неподготовленные, погибнуть от руки монголов. Потому я говорю вам: не заботьтесь о моем сыне, а решайте дело так, как если бы он лежал уже в гробу!
— Но все-таки, Захар, борьба с таким множеством монголов — неравная борьба.
— Ну, так погибнем все до единого в бою, а пусть идут монголы тогда по нашим трупам, куда хотят. Тогда мы хоть исполним свой долг! А нынче заключать с ними соглашение, да еще такое — получить одного юношу в обмен за гибель наших соседей, — это было бы позором, было бы изменой! Да и кто еще знает, так ли неравна борьба с монголами? Положение наше крепкое, монголы заперты в каменной клетке. С малыми потерями мы можем отбивать и самые отчаянные их приступы. Да что там, и этого не понадобится. Этой же ночью мы выпустим на них своего союзника, против которого никакая человеческая сила не устоит, будь она даже в десять раз сильнее монгольской.
