В этот миг огненная молния разрезала с юга на север темное небо, и далеко в горах загрохотал гром.
— Да, это твой могучий голос! — сказал радостно Захар. — Ну-ка, дети! В последний раз увенчайте этот святой камень!
Четверо молодцов по лестнице взобрались на камень и увили его главу зелеными венками. Опять загромыхало с южной стороны.
— Воля его, дети! — сказал Захар. — Обвязывайте его веревками! А вы, остальные, живо за лопаты! Подкапывайте его снизу, подкладывайте рычаги! Живо, дети, живо!
Тихо, без шума работали десятки рук возле Сторожа. Сверху его обвязали канатами и веревками, снизу подкопали его основание и в образовавшуюся неглубокую щель заложили наискось бревна, которые должны были служить рычагами для того, чтобы повалить камень поперек ущелья. Ловкие молодцы быстро сделали все необходимые приготовления, убрали лестницы, подложили большие камни под рычаги.
— Беритесь за канаты все, кто может дотянуться! Налягте на рычаги, ребята! — командовал Захар, и сразу сотни рук принялись за дело.
— Еще раз, дружно! — крикнул Захар. — Тяните, нажимайте!
Ухнул народ с натуги, затрещали толстые рычаги, но камень и не шелохнулся.
— Еще раз! Сильнее нажимайте! — кричал Захар н сам схватился за канат. Зашатался громадный камень.
— Сдвинулся! Сдвинулся! Подается! — закричал радостно народ.
— Еще раз налягте, изо всей силы.
Еще раз ухнул народ — и вдруг ослабело напряжение канатов, огромный камень сдвинулся со своего места и, с минуту покачавшись в воздухе, с ужасающим глухим грохотом рухнул поперек потока и ущелья. Застонала и затряслась тухольская долина от страшного удара, далеко жемчужными каплями брызнула вода потока, и радостным, шумным криком огласили воздух тухольцы. Зашевелилось в своем лагере спящее монгольское войско, завопили часовые, зашумели начальники, забряцало оружие, ко через минуту все стихло. Монголы ждали нападения к стояли, готовые к обороне, но тухольцы и не думали нападать на них. Они совсем иное нападение готовили.
Захар с юношеской живостью подбежал посмотреть, как упал камень. Камень упал так удачно, будто от века был приготовлен для этого. Острыми концами он зацепился за выступающие углы обрывов, образовавших ущелье, а всей массой лег как мост поперек потока. Правда, он не запрудил поток, так как уровень воды был ниже, — но уже тухольская молодежь тащила на руках огромные каменные плиты, в то время как остальные очищали дно потока от ила и гальки, чтобы наглухо замуровать русло. А прочие в это время клали стену по другую сторону камня, в ущелье, толщиной сажени в три, от одного края ущелья до другого. Эта стена, основанием которой служил громадный Сторож, могла свободно выдержать какой угодно напор воды.
— Живо, дети, живо! — подбадривал Захар, стоя над потоком и помогая работающим то советом, то собственными руками. — Замыкайте, замуровывайте поток, пока вода еще не прибыла! В горах, наверно, выпали большие дожди, скоро нахлынет паводок, а тогда трудно нам придется. А стену вывести надо в высоту вровень с этими обрывами. Посмотрим, что может поделать чингисханова сила против силы воды.
Работа, шла споро. Вскоре поток был плотно замурован. Гневно закружилась на месте задержанная вода, словно не понимая, зачем преграждают ей бег. Яростно плеснулись волна за волной в огромный камень, бросились было подгрызать нижние, уложенные на дне, плиты, ища прохода между ними, но все было тщетно, всюду камень да камень, плотно сбитый в одну несокрушимую стену. Заклокотала вода. Дрогнула на всем своем протяжении и остановилась, изумленная, спокойная на вид, но таящая гнев в своей хрустальной глубине. Как тур, готовясь к нападению, остановится и голову склонит вниз, и рога к земле пригнет, и затихнет, чтобы затем вырваться разом из этого униженного положения и кинуться со всею мощью на противника, — так и непривычная к путам вода тухольского потока на миг затихла, словно обленясь, задремала в плоских своих берегах, а тем временем набирала силы и смелости для нового, решительного нападения и только тихонько напирала на стену, как бы пробуя, не удастся ли ей своими плечами отодвинуть поставленную перед ней так неожиданно преграду. Но нет, преграда стояла на месте, холодная, гладкая, гордая в своей неподвижности, непобедимая. Быстрые руки тухольцев все больше укрепляли ее, наваливая камни на камни, плиты на плиты, облепляя их клейкой, непроницаемой для воды глиной. Будто новая, всемогущею волею воздвигнутая скала, поднималась каменная плотина все выше и выше под руками тухольцев. Вооруженные молодцы давно уже покинули долину, где они стояли лицом к монгольскому лагерю, и сменили луки и топоры на дубины и молотки для обтесывания камня. Радостно смотрел Захар на их работу, на дело их рук, и его глаза светились уверенностью в победе.
А меж тем на востоке, над монгольским лагерем, кровавым заревом загорались облака. Светало. Розовое сияние облило высокий гребень Зелеменя, сыпля искрами все ниже и ниже. Затем облака расступились, и медленно, как бы боязливо, выкатилось солнце на небо и взглянуло на занятых своей работой тухольцев. Полный искренней радости, посмотрел Захар на восток и простирая вперед руки, проговорил торжественным голосом:
— Солнце, великий, пресветлый владыка мира! Извечный покровитель всех добрых и чистых душою! Сжалься над нами! Видишь, мы подверглись нападению дикого врага, который разрушил наши хаты, разорил наш край, вырезал тысячи наших людей. Во имя-твое вступили мы с ним в смертный бой и твоим светом клянемся, что не отступим до последней минуты, до последнего вздоха нашего! Помоги нам в этом страшном бою! Даруй нам твердость, и уменье, и согласие! Не дай нам устрашиться их множества и всели в нас веру в свою силу! Дай нам единением, согласием и умом победить разорителей! Солнце, я поклоняюсь тебе, как предки наши тебе поклонялись, и молю тебя всем сердцем: даруй нам победу!
Он умолк. Слова его, жаркие, исполненные мощи, трепетали в свежем утреннем воздухе. Слушали их не только тухольцы. Слушали их горы и разносили их отзвуки от тропы к тропе. Слушала их запертая вода потока и, словно решившись, перестала биться о каменную плотину и повернула назад.
VIII
Пока боярин не вернулся из своего неудачного посольства, Максим сидел в его шатре, прислушивался и обдумывал, что ему делать. Краткая встреча с Мирославой на мгновение осветила мрак его неволи. Ее слова, ее взгляд, прикосновение ее рук и принесенные ею вести — все это как бы вырвало его из темного гроба, возвратило ему жизнь. Он чувствовал, как возвращаются к нему прежняя отвага и надежда. Спокойно, с прояснившимися мыслями, дожидался он боярина.
— Ты еще здесь? — воскликнул боярин, входя в шатер. — Бедный парень, напрасно я хлопотал о твоем освобождении. Упрям твой старик! Хоть и сед, а совсем ребенок!
— А разве я не говорил тебе, боярин, что напрасны твои хлопоты? — ответил Максим. — Но что же все-таки сказал тебе мой отец?
— Сказал, что будут биться до последнего издыхания, и все тут! Или мы, говорит, все поляжем, или вы…
— Мой отец на ветер слов не бросает, боярин. Он привык крепко все обделать, прежде чем начать говорить.
— Я уж вижу, что он хоть понемногу, а правду говорит! — молвил неохотно боярин. — Однако что делать? Все-таки борьба тухольцев с монголами неравна. С ила i солому ломит, что там ни говори!
— Э, боярин! Есть средства и против силы! — ответил Максим.
Ну, ну, видел я их средства! Моя дочка, горячая голова, — вы околдовали ее, это ясно, — научила их строить камнеметы. Будет у нас тут завтра небольшой град камней, да не слишком опасный, потому что не сумели как следует веревочные пружины сплести.
— А кроме камнеметов, ты думаешь, нет у них другого средства?
— Не знаю. Видимо, нет. А впрочем, недолго ждать, утром увидим. Только беда мне с Бурундою; все наседает: ищи да ищи способ, чтоб завтра утром вывести нас отсюда без боя и без потери времени. А тут тухольцы уперлись, как козлы рогами. Ну, а что я поделаю? Раз нельзя, так нельзя!
— Нет, боярин, так не говори! Пока что ты все же в руках монголов, так же как я. Должен выполнять их волю.
— Но что же я могу для них сделать?
— Я, пожалуй, мог бы тебе пригодиться, боярин. Я благодарен тебе за твою сегодняшнюю доброту ко мне. Если хочешь, я послужу тебе сегодня.
— Ты? Мне? — воскликнул изумленный боярин. — Что же ты можешь сделать для меня?
— Я знаю ход из этой котловины, безопасный, но тайный, о котором не знает никто в Тухле, кроме моего отца и меня. Этот ход не стерегут. По нему можно вывести отряд монголов наверх и окружить проход, а тогда уж нетрудное дело развалить засеки и выйти из этой долины.
Боярин стоял, оторопев, перед Максимом и ушам своим не верил. «Неужели это возможно?» — сверкнула у него молнией мысль, но сейчас же погасла, и что-то защемило у него на сердце. Как ни сильна была недавно его вражда к Максиму, все же ему нравилась его рыцарская твердость и непреклонность; оттого теперь, когда он услышал из уст Максима эти слова, ему показалось, что в его сердце обрывается что-то глубокое и святое, обрывается последняя нить его веры в человеческую честность и постоянство.
