— Даша… — Он потянул девушку к себе, намереваясь продолжить поцелуй и дальше, дальше… но она мягко провела рукой по его щеке, и Виктора чуть отпустило.
— Не здесь. Не хочу в машине.
Она выпорхнула первой, ещё до того, как Громов заглушил двигатель, и тем заставила его не просто торопиться, а буквально нестись следом. Когда ворвался в подъезд, её уже не было, лифт издевательски моргал цифрами этажей.
— Проклятье!
Ждать? Да ни за что! Виктор взлетел на свой этаж по лестнице, широко улыбнулся, увидев приоткрытую дверь, и ворвался в квартиру, на ходу сбрасывая ветровку. В коридоре никого, только туфли.
«Ах вот оно что…»
Следом — жакет. За ним блузка. Юбка. Чулок… А их хозяйка — в спальне. Снимает лифчик, устраивая дефиле с элементами танцевальных па. Не стриптиз, но близко, очень близко.
— Ты долго…
— Торопился как мог.
— А вот торопиться не надо.
— Ты ведь поняла, что я имел в виду.
— А ты понял, что имела в виду я?
Голова шла кругом, и это было… неожиданно.
Виктор любил Дашу, хотел её с прежней страстью, но сейчас испытывал нечто большее. Его трясло от желания, а женщина, что стояла посреди спальни, казалась эталоном Красоты.
Вожделение было невероятным. Не животная страсть, но не уступающее ей безумное желание.
— Встань на колени.
Он послушно исполнил приказ. Не потому, что был любителем ролевых игр, просто сейчас ему хотелось поступить именно так — встать перед ней на колени.
Ведь этого хотела Она…
«Боже, какие же они все простые…»
Любила ли она его сейчас?
Возможно.
Любила ли она его раньше?
Возможно.
Она испытывала к стоящему на коленях Виктору влечение, но уже не была той юной и не очень умной девочкой. Она познала суть мужчин. И этот, на полу, с вожделением ловящий каждый её взгляд, был всего лишь одним из них.
— Наступает наше время, дорогой.
— Сегодня мы будем вместе!
Он её не понимал. Ну и ладно, в конце концов, непонимание удовольствию не мешает.
— Сними с меня трусики…
Он едва не взвыл от восторга.
«Самец».
Время немыслимо перевернулось, и опомнился Виктор на диване — голым, сжимающим Дарью в объятиях. Через миг их плоть сомкнулась, и обоюдный сладострастный вопль пронзил жилищно-коммунальное пространство — к раздражению, гневу, злобе одних, веселью других и зависти третьих.
Виктор диву давался, не веря себе: неужто это я?! Рассудочный, сильно оцифрованный современной жизнью клерк, относящийся к сексу как к одной из опций комфорта, — сейчас он неистовствовал, жадно требовал от своей женщины страсти, и она была ответно ненасытна, они впивались рот в рот так, точно алчно рвались сгрызть друг друга. Их тела слипались с таким мучительным желанием, что оба выли и стонали, без разума и стыда, махнув рукой на то, что слышат и думают соседи. Виктор потерял счёт времени и соитиям — он вдруг обнаруживал себя сплетённым с Дарьей до боли, до хруста и не мог вспомнить, что было перед этим… Вроде бы, напрочь обессиленные, они пластом лежали рядом, а теперь вдруг оказывались связаны с новой силой, и он не мог понять, сместилось время вперёд или назад? И не помнил, чем всё кончилось: ещё провал, который по счёту… и вот уже комнату затопили робкие лучи рассвета.
Виктор проснулся резко, рывком. Поднялся с пола, на котором почему-то валялся, завёрнутый в плед, ошалело огляделся и вздрогнул, увидев вышедшую из ванной Дашу.
Красивую до невозможности, но какую-то чужую.
За эти два дня её фигура замечательно налилась и округлилась, не раздалась, нет, а набрала восхитительной женственности, уйдя от прелестной угловатости юности. Бутон, которым была его девушка, распустился в очаровательную, сводящую с ума женщину, но Виктор…
Виктор почему-то не знал, как к этому относиться.
— Пойдём в спальню, — тихо сказала Даша, взяла Громова за руку и неспешно, как пьяного, повела за собой.
А он не сказал, как собирался сказать, что ему было хорошо.
Потому что не помнил, было ли ему хорошо.
* * *
Стемнело, но он не зажигал света, лежал и смотрел в потолок, испытывая спокойное, какое-то серое равнодушие. Он убил, а потом признался в убийстве почти незнакомым людям. Он избавил мир от маленького кусочка зла, но ему нравилось то, что он делал. Он предложил убить ещё, и с ним согласились.
«Не стал ли я злом?»
«А если стал — не всё ли равно? Ведь я в любом случае истребляю зло».
Он поможет Карине отомстить и так, возможно, сделает её чуточку счастливее. Хоть немного успокоит её мятущуюся душу. Не позволит подонку продолжать измываться над нею и над другими, а другие наверняка есть. Они остановят этого подонка и прочих, подобных ему.
Но этого ли хочет Бранделиус?
«Этого».
Ответ прозвучал уверенно, коротко и ясно.
Никаких сомнений.
Бранделиус знает, что нужно делать.
А то, чего хочет Бранделиус, — хочет и он.
Тут Рыжий мысленно запнулся, потому что слишком уж подавленно, верноподданно прозвучала последняя мысль: желания Бранделиуса — его желания. Так? И по общему ощущению то, которое «глобальное», которое стоит на аксиомах вроде «солнце всходит на востоке», получалось, что да: желания Бранделиуса — и его желания. В этом не было никаких сомнений, если бы… Если бы не малюсенький, почти незаметный червячок в глубине души.
Тот самый, который заставил запнуться.
Герман поморщился, встал и прошёлся по комнате. Голова не то чтобы болела, но была тяжёлая, мутная, хотелось подставить её под струю прохладной воды, размыть эту муть, смыть тяжесть…
Герман побрёл в ванную.
Включил свет, мельком глянул в зеркало и… И застыл.
В первый миг он оторопел, как будто память отшибло. Или лучше сказать, потерял себя секунд на пять-семь, точно исчез из мира. А потом вернулся.
Он бросился к зеркалу, веря и не веря, потому что там, за стеклом, стоял иной Герман.
Сильный. И чуточку безумный.
Готовый на всё.
Жестокий.
«Воин света!»
Из зеркала на Германа смотрел тот самый воин, который рвал на части призрачных тварей и птеродактилей. Рыцарь без страха и упрёка. И без жалости.
Из зеркала на Германа смотрел новый он.
И ему, новому, очень не нравилась мысль, что кто-то принимает за него решения.
* * *
Той ночью Бранделиус заснул лишь на час, и то благодаря магическим снадобьям. Вдохнул «Пыльцу Морфея» и провалился в сон без сновидений, отрешившись от тягостных, порой панических размышлений.
От желания всё бросить и уехать.
Или сдаться Великим Домам, принеся им на блюдечке таинственное изобретение Парацельса. Да к тому же активизированное.
«Вы за ним охотились? Получайте!»
Он совершил преступление — запустил опасный эксперимент с непредсказуемым финалом, не позаботившись как следует о сохранении режима секретности, но знал, что прагматичные нелюди закроют на это глаза, заполучив в свои руки столь серьёзный артефакт.
Нет, они, разумеется, на него надавят, начнут запугивать, но в конце концов заплатят и позволят довести эксперимент до конца — раз уж он начался.
С обитателями Тайного Города можно договориться, но Бранделиус не хотел этого. Не потому, что был патриотом семьи Чел — боже упаси! — просто Перстень Парацельса обещал невиданную власть, и устоять против такого соблазна маленький человечек не мог.
Какие деньги могут заменить упоение абсолютным владением людьми? Понимание того, что ты играешь их судьбами? Их жизнями?
Антон Арнольдович до колик боялся Великих Домов, но упрямо шёл на риск, желая оставить артефакт у себя. И сполна насладиться его возможностями.
Утро принесло успокоение.
Аппетита не было, но кофе Бранделиус выпил с удовольствием, даже дважды, а потом задумался над тем, как противостоять заявившемуся в Уфу эрлийцу.
Ответ был очевиден: с помощью рабов.
Но готовы ли они?
Нет, не так. Готовность как владение силой — это одно. И совсем другое — готовность не задумываясь исполнить любой его приказ. Готовность убить не из мести, не в качестве наказания, а просто потому, что так приказал Бранделиус. Их бог и повелитель.
— Насколько сильна психологическая привязка? — пробормотал он, наливая себе третью чашку кофе. — Насколько вы готовы мне служить?
Точный ответ на этот вопрос можно было получить лишь опытным путем, и Антон Арнольдович, чуть поколебавшись, набрал номер:
— Алло!
— Я слушаю.
— Срочно приезжай ко мне, — безапелляционно приказал бог и повелитель.
— Но…
— Никаких «но». Жду через час!
И бросил трубку.
Время пошло.
* * *
Она открыла глаза и поняла, что совершенно не хочет спать, несмотря на то что безумный секс длился до четырёх утра и, казалось, должен был полностью её опустошить. С Виктором, собственно, так и получилось: к трём он начал терять силы, к четырём напоминал выжатый лимон и сейчас лежал бревно бревном, и если бы не сиплое дыхание, то больше напоминал мёртвого, чем спящего.
