Алена Топоркова, нарядившись в длинный до пят махровый французский халат, отворила дверь и укоризненно, не поздоровавшись, сказала:
– Проходи. С такой подругой, как ты, можно умереть. Ты чего молчала? Уезжала, что ли?
– Да не уезжала.
– Ну, слушай, на что похоже тогда! Я ей одно, я ей другое, как лучшей подруге, подсказываю и думаю из нее человека сделать, а она, дура, забралась в берлогу и думает: все! Ну, Маня, такую дуру не приходилось встречать!
– Чего ты от меня, Алена, хочешь? – спросила Мария, присаживаясь на диван и замечая, что ее подруга на самом деле взволнована. – Во-первых, я собиралась поступить в институт, а во-вторых, моя тетя очень не в себе вот уж столько дней.
– Не поступила, стало быть.
– Почему? – спросила уязвленно Мария. – Ты так думаешь? У меня разве на лице написано, что я не поступила?
– Чего обижаешься? Говоришь, что собиралась, – значит, не поступила. А ты сразу обижаешься. У тебя кризис?
– Какой такой кризис? – удивилась Мария.
– В смысле любовный.
– Нету у меня никакого кризиса, любовного тем более. Я, Аленка, много не раздумываю на этот счет. Влюбляться не думаю! Хватит.
– Слушай, если в первый раз втюрилась в этого губошлепа Ваську Тихонова, так я тебе скажу: можно считать, что счет не открыт, потому что в таких дураков стыд втюриваться.
– А как же ты понимаешь любовь? Выходит, я замуж вышла просто так?
– Не в том дело.
– А в чем? Как?! – вскрикнула Мария, почему-то решившая, что Аленка Топоркова унижает ее своими разговорами. Ее слова, жесты, одежда – все стало раздражать Марию. – Ты думаешь, что я вышла замуж по расчету? Или как тебя понимать?
– Сразу скажу – ты не нервничай и не срывайся, Маня. Если ты считаешь, что то была любовь, то глубоко ошибаешься.
– А чего ж, по-твоему, выходит, я вышла замуж просто так? Я его разлюбила и возненавидела, теперь в душу к себе никого не пущу. И ты меня не учи, как мне поступать со своими чувствами. Любовь, Алена, я поняла, живет в душе; и если туда впустить одного, второго, то что получится?.. Теперь буду жить другой жизнью.
– Раньше в монастырь шли с твоими мыслями.
– Вот-вот, правильно говоришь, только нету для меня монастыря, а то бы по твоему совету и поступила.
– Иди. Там тебя очень ждут, успокоят, дадут четки и скажут: молись господу, он простит грехи твои.
– Не смейся.
– Слушай, Маня, значит, душа твоя на замке? А вторая душа чего будет делать?
– Не смейся.
– Я не смеюсь, только у женщины две души. Запомни.
– Я пойду! – поднялась Мария. – Ты думаешь, надо мною можно насмеяться. Ты опошляешь все самое благородное, еще подруга называешься! Я к ней с открытыми горестями, а она…
– Слушай, Маня, мы можем разругаться, – сказала Топоркова примирительно, стараясь усадить Марию, зная, что теперь подруга готова возражать и оскорбляться. – Я разве против. Держи свою душу на замке, хоть на одном, а хоть на двух. Еще тебе скажу: любовь – это проявленное чувство, а чувство – дело слепое, а я лично вслепую играть не хочу. Вот в чем мои преимущества.
– Чего ты хочешь?
– Я хочу свободы и покоя, а еще хочу, чтобы меня любили. Вот чего я хочу. Меня чтобы любили! И я к такому мужику буду хорошо относиться. Я сделала выбор, хотя еще не окончательно решила. – Алена говорила со свойственной ей решительностью. Когда она принимала какое-нибудь решение, глаза ее суживались и хищно поблескивали, излучая тонкий, острый блеск. Сегодня Мария не завидовала подруге; осторожно, чувствуя, как ей неприятно, будто поймала невольно себя на обмане, Мария постаралась заглушить свое раздражение, спросила:
– Это который нас в ресторан приглашал – «пошель, приехаль, уехаль» который? Мишель который? Окончательно и обжалованию не подлежит? Да! Гляди, Алена милая, как бы тебе не уехать совсем? Это же страшно.
– А как ты хочешь? Любил бы человек, – холодно отвечала Алена.
– Но ты его любишь?
– Я тебе говорила, мне опостылело стабильное хамство, а он меня обожает, говорит: «Моя Прекрасная Елена, я принес тебе цветы, я имель на глазах по тебе слезы». Кто меня так обожает? Никто. Я же знаю, я не красавица. Но я – женщина! Всякая женщина – красавица! Понимаешь, мы, женщины, уже привыкли: тебя хватают в охапку и тащат, извини-прости, в постель. Но я хочу, чтобы меня любили и на руках носили. Живем, Манька, один только раз и не больше. Сама знаешь. Слушай, а что тебе в нем не нравится? Ты что-то очень подозрительно смотришь.
– Не могу согласиться, что ты не понимаешь одного, он – иностранец.
– Ну и что? Он не человек? Иностранец тоже человек!
– Не о том говорю, Алена. Не страшно тебе?
– Слушай, ты принялась меня учить, ты лучше о себе подумай. Москва – тебе не Поворино.
– Я тебя поняла, да ты меня не понимаешь, вот чего я тебе могу сказать.
– Слушай, давай чайку попьем, – предложила Топоркова, которая, несмотря на свое окончательное решение, стала неожиданно нервничать. – Начали за здравие, а кончили за упокой. Что ни будет, хуже не будет.
– А откуда он сам?
– Турецкий подданный. Он не говорит точно. Но он говорит, что лучше Турции страны нету. А акцент у него, скажу тебе, скорее немецкий, потому что вырос в ФРГ.
– С ума сойти! Тебя там могут продать какому-нибудь мусульманскому шейху, я слыхала о таких случаях.
– Нет, Маня, то цивилизованная страна, как наша, только на юге и климат у них получше. Не бойся. Он от меня без ума буквально. Он знает немецкий язык. Вот он придет сегодня, я его позвала. – Топоркова аккуратно разлила чай в чашки, задумавшись, поглядела на Марию и продолжала: – Вот не знаю – расписываться или подождать? Расписываться или нет?
– Ой, сдурела, ой! Бросит же!
– Уж я-то быстрее его брошу, – отвечала Алена и так поглядела на подругу, что той неловко стало от своего восклицания: по суровым и твердым глазам Топорковой можно было поверить ей на слово.
Мария, не зная, как загладить сорвавшееся с языка, спросила:
– А он тебя любит?
– Мишель меня больше чем любит, он – обожает! Он сказал: я – Елена Прекрасная!
– А где будете жить? – оглядываясь, спросила Мария, как бы убеждаясь, что дипломату можно жить и в лучшей квартире.
– Договорились пока у меня. А потом переедем в посольство, там для него отделывается половина особняка. – Топоркова говорила так просто, как будто ей не привыкать жить в посольствах, и она об этом сообщала охотно, потому что во время ночных бдений неоднократно воображала себя женой посла: несмотря на расчетливый характер, у Алены было горячее воображение. И когда чем-то загоралась, воображение рисовало ей яркие, зримые картины, и она их так живо, реально передавала – будто все происходило наяву.
Ты, Алена, будешь ходить в длинных платьях? – восхитилась Мария, совершенно уверенная, что в посольствах ходят только в длинных платьях, а мужчины – в черных фраках.
– Сейчас весь белый свет на джинсах помешался, – отвечала Топоркова, услышав звонок в передней. – Иди открой. Это Мишель. Ты открывай, а я буду чай пить. Иди-иди, прошу тебя, так нужно. Пусть поймет, что я не жду его.
Мария взяла себя в руки и направилась открывать, шла она тихо, будто подкрадывалась. В дверях стоял с цветами улыбающийся Мишель. Он считал, что дверь откроет Алена, и уже протянул, улыбаясь и слегка склонившись, цветы, чтобы Алена, открыв дверь, сразу же увидела их. На нем красовался с иголочки белый костюм, белая кружевная сорочка, белые туфли и такого же цвета шляпа.
Некоторое время иностранец удивленно молчал, глядя на Марию, потом проговорил:
– Я рад. Дома Елена Прекрасная? Вы сделаль мне сюрприз собою. – Он протянул руку в белой перчатке и крепко пожал Машину руку. Потом, не сводя с нее глаз, поставил рядом с собой огромную клетчатую сумку, доверху набитую свертками. Глаза его удивленно смотрели на Марию. Мишель будто немного похудел, и каждая черточка на лице обрисовывалась отчетливо, от него сильно пахло тонкими духами. В прихожей он оглянулся, как бы затем, чтобы убедиться, что «горничная» идет за ним. За то короткое время пока Мария открывала дверь и с нею раскланивался Мишель, Алена успела из кухни пробраться в комнату, устроиться с невероятным проворством за столом и принять свою сложную позу, которая должна продемонстрировать пресыщенность жизнью, людьми, мужчинами в особенности, и некую томность преуспевающей женщины, отмеченной благосклонностью судьбы. Мария не узнала подругу: перед ней сидела другая женщина – столь разительна была перемена, происшедшая с Аленкой.
– Кто там приплелся еще? – ласково поинтересовалась Топоркова, не оглядываясь, голосом подчеркивая, как ей надоели визиты досужих людей, не дающих спокойно выпить чашку чаю.
– Появился я, – отозвался Мишель и, поставив на диван сумку со свертками, вручил Аленке букет прекрасных роз. Он робко поцеловал руку и, не решаясь присесть, стоял подле, ласково улыбался.
