— Кончай, Гилберт. Зашибить ведь могу.
Я дотащил Мими до дивана и, бросив ее на спину, уселся ей на колени, а руками плотно прижал запястья.
Гилберт снова бросился на меня. Я целил ему ногой в коленную чашечку, но попал слишком низко, и получилась подсечка. Он рухнул на пол, как мешок. Я его раз лягнул, промахнулся и сказал:
— После подеремся. Принеси воды.
Лицо у Мими становилось лиловым, остекленелые, бессмысленные огромные глаза вылезали из орбит, между стиснутыми зубами пузырилась и шипела слюна. Ее красная шея, да и все тело представляли собой сплошной извивающийся клубок вен и мускулов, которые вздулись так, что, казалось, вот-вот лопнут. Руки у нее были горячими и влажными, и держать их было трудно.
Как нельзя кстати появилась Нора со стаканом воды.
— Плесни-ка ей в лицо, — сказал я.
Нора плеснула. Мими разжала зубы, судорожно глотнула воздух и закрыла глаза. Она отчаянно замотала головой, но тело содрогалось уже не столь неистово.
— Повторим, — сказал я.
Второй стакан воды вызвал у Мими поток бессвязных проявлений протеста, но боевой дух оставил ее. Она обмякла и лежала неподвижно, тяжко дыша.
Я отпустил ее руки и встал. Гилберт, стоя на одной ноге и опираясь на стол, поглаживал другую ногу, ту самую, по которой пришелся мой удар. Дороти, бледная, с вытаращенными глазами, стояла в дверях и не могла решить, то ли ей войти, то ли убежать и спрятаться. Нора стояла рядом со мной и держала пустой стакан. Она спросила:
— Думаешь, она пришла в себя?
— Конечно.
Вскоре Мими приоткрыла глаза и попыталась выморгать из них воду. Я вложил ей в руку платок. Она вытерла лицо, издала долгий вздох, сотрясаясь всем телом, и приняла сидячее положение. Она оглядела комнату, при этом еще немного моргая. Увидев меня, она слабо улыбнулась. Улыбка была виноватой, но ничего похожего на раскаяние в ней не наблюдалось. Нетвердой рукой она дотронулась до волос и сказала:
— Меня несомненно утопили.
Я сказал:
— Однажды вы себя вгоните в такой штопор, а выйти так и не сможете.
Она посмотрела мимо меня на сына:
— Гил, что с тобой?
Он поспешно убрал руку с ноги, а ногу поставил на пол.
— Я… ничего, — запинаясь, произнес он. — Все в полном порядке. — Он пригладил волосы, поправил галстук.
Она рассмеялась:
— Ой, Гил, ты в самом деле пытался защитить меня? От Ника? — Она засмеялась еще сильней. — Ужасно мило с твоей стороны, но и ужасно глупо.
Гил, он же настоящее чудовище. Никто не мог бы… — Она поднесла мой платок ко рту и принялась раскачиваться взад-вперед.
Я краем глаза посмотрел на Нору. Она поджала губы, а глаза почти почернели от гнева. Я тронул ее за руку:
— Смываемся. Гилберт, принеси матери выпить. Через минуту-две она совсем придет в себя.
Дороти, держа в руках пальто и шляпку, на цыпочках подошла к входной двери. Мы с Норой нашли свои пальто и головные уборы и вышли вслед за ней, оставив Мими на диване. Она все еще смеялась в мой платок.
В такси, которое везло нас в «Нормандию», никто из нас троих особенно не разговаривал. Нора предавалась мрачным мыслям, у Дороти был все еще довольно испуганный вид, а я устал — денек выдался насыщенный.
До дому мы добрались почти в пять утра. Нас бурно приветствовала Аста. Я прилег на пол поиграть с ней, а Нора направилась в буфетную сварить кофе. Дороти захотела поведать мне о чем-то, что произошло с ней, когда она была совсем маленькой.
Я сказал:
— Нет. Ты уже в понедельник пробовала. Это что такое, отработанный трюк? Поздно уже. Что ты боялась рассказать мне там?
— Но вы бы лучше поняли, если…
— И это ты в понедельник говорила. Я не психоаналитик. Я по части впечатлений детства ничего не смыслю. Плевать мне на них. Устал я — весь день белье гладил.
Она надулась:
— Вы, кажется, специально хотите, чтобы мне было как можно труднее.
— Послушай, Дороти, — сказал я, — либо ты что-то знаешь, о чем боялась сказать в присутствии Мими и Гилберта, либо нет. Если знаешь, выкладывай. Если я чего-то не пойму, я спрошу.
Она перебирала складку на юбке и мрачно на нее смотрела. Однако когда она подняла глаза, они блестели от волнения. Она заговорила шепотом, но достаточно громко, чтобы все в комнате могли слышать:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Гил встречается с отцом и сегодня с ним встречался, и отец сказал ему, кто убил Джулию Вулф.
— Кто?
Она покачала головой:
— Он больше ничего не сказал. Только это.
— И это ты боялась сказать в присутствии Гила и Мими?
— Да. Вы бы поняли, если бы позволили рассказать…
— Что с тобой произошло в детстве? Нет уж. И хватит об этом. Что еще он тебе сказал?
— Ничего.
— О Нунхайме ничего?
— Нет, ничего.
— Где твой отец?
— Гил не сказал.
— Когда он с ним встречался?
— Он не сказал. Пожалуйста, не сердитесь, Ник. Я передала вам все, что он сказал.
— Немного же, — проворчал я. — И когда он тебе все это поведал?
— Сегодня вечером, как раз тогда, когда вы вошли в спальню и, честное слово, он больше ничего не говорил.
Я сказал:
— Было бы просто чудесно, если бы хоть кто-нибудь из вашего семейства высказался ясно и без вранья о чем-нибудь — все равно о чем.
Нора принесла кофе.
— Чем обеспокоен, сынок? — спросила она.
— Всем, — сказал я. — Загадками, враньем. Я слишком стар и утомлен жизнью, и меня все это больше не забавляет. Давай вернемся в Сан-Франциско.
— До Нового года?
— Завтра или даже сегодня.
— Я готова. — Она протянула мне чашку кофе. — Если хочешь, можем отправиться самолетом — и под самый Новый год будем дома.
Дрожащим голосом Дороти сказала:
— Я не врала вам, Ник. Я вам все рассказала, что… Пожалуйста, пожалуйста, не сердитесь на меня. Я так… — Она прекратила свои речи и разрыдалась.
Я почесал голову Асты и застонал.
Нора сказала:
— Мы все вымотались и очень взвинчены. Давайте отошлем песика вниз на ночь и заляжем спать, а поговорим, когда отдохнем. Пойдем, Дороти. Я тебе в спальню кофе принесу и дам ночную рубашку.
Дороти встала, сказала мне:
— Спокойной ночи. Извините меня, я такая глупая, — и вышла вслед за Норой.
Когда Нора вернулась, она уселась на пол рядом со мной:
— Наша Дорри все еще рыдает и хнычет — дневную норму добирает. Разумеется, судьба сейчас к ней не очень-то благосклонна, но все-таки… — Она зевнула. — И какова же ее ужасная тайна?
Я сказал ей все, что услышал от Дороти.
— Похоже на брехню.
— Почему?
— А почему нет? Разве мы от нее что-нибудь другое слышали? — Нора опять зевнула. — Сыщик, может быть, этим и удовольствуется, но для меня все это не слишком убедительно. Слушай, а почему бы нам не составить список всех подозреваемых, всех мотивов и ниточек, не сверить их…
— Вот ты и составляй. Я спать иду. Мамаша, а что такое «ниточка»?
— Ну, например, когда сегодня вечером Гилберт на цыпочках подошел к телефону, а я была в гостиной и он подумал, что я сплю, и попросил телефонистку ни с кем не соединять до утра.
— Так-так.
— Или когда Дороти обнаружила, что ключ от дома тети Алисы был все время при ней.
— Так-так.
— Или когда Стадси толкнул Морелли под столом, когда тот заговорил о пьянице-родственничке этого, как его, Дика О'Брайена — ну о том, с которым водилась Джулия Вулф.
Я поднялся и поставил чашки на стол:
— Не знаю, как может самый гениальный сыщик на что-либо рассчитывать, не имея тебя в женах, но ты все же перебираешь. Что Стадси толкнул Морелли под столом, это как раз то, чего не стоит брать в голову. Скорее уж есть смысл подумать, зачем они задали такую трепку толстяку: чтобы мне не досталось или же чтобы мне не сказали чего лишнего?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
XXVI
В четверть одиннадцатого Нора стала меня трясти, и я проснулся.
— К телефону, — сказала она. — Звонит Герберт Маколей, говорит, что очень важно.
