– Однажды летом, – заговорил Себастьян с теплотой в голосе, и подвел меня к широкой витой лестнице, украшенной зеленым ковром. – Виктор, я и твой брат, решили прокатиться на сноуборде вот по этим ступеням. Наш эксперимент закончился сломанным мизинцем на моей ноге, рассеченной бровью Виктора, и лихим спуском Макса, который сбил с ног твою сестру, снимавшую нас на отцовскую видеокамеру. После оказалось, что она стерла запись с юбилейного дня рождения твоей бабушки. Тогда ей исполнялось девяносто лет.
Я усмехнулась, представив всю эту картину и расплату за это баловство.
– А вон из того гаража, – он указал в окно на двухэтажную постройку рядом с особняком. – Мы с Максом по ночам выкатывали авто твоего отца. Мы не включали двигатель и толкали ее до начала дороги без света фар, чтобы остаться незамеченными.
Себастьян тоже улыбался, глядя в окно:
– Так мы проделывали несколько раз, но однажды стали катить машину на стоящего в воротах твоего отца. Мы, испугавшись, бросились на утек, а автомобиль так и покатился, пока не врезался в кованые прутья ворот. Потом долго работали, продавая газеты и журналы, чтобы хоть как-то покрыть расходы на ремонт машины.
Я сочувственно улыбнулась, представляя испуганных мальчишек.
– Строго, но справедливо! – негромко подметила я.
Себастьян перевел на меня взгляд, и стал серьезным:
– Таким и был Рамон Солер. И чем больше я познаю тебя, тем сильнее убеждаюсь, что вы очень похожи.
Воображение тут же создало ситуацию, в которой Рамон Солер узнает, к каким отношениям склонял его дочь этот мужчина.
Улыбка сошла с моих губ, и я первой отвела взгляд:
– Пока он для меня чужой.
– Понимаю, – он сильнее сжал мою руку и повел к ступеням лестницы.
Вместе мы поднялись на второй этаж и двинулись по коридору. По его нежно-зеленым стенам были развешаны детские рисунки и фотографии.
– Кажется, здесь, – пробормотал он и остановился напротив одной из дверей.
Себастьян нажал на ручку и открыл, пропуская меня вперед.
Я осторожно вошла и осмотрелась. Нежно-розовые шторы, такого же оттенка балдахин над постелью, густой ворс белого ковра обволакивал ноги, маленький диванчик, столик, зеркало на стене и книжные полки.
– Здесь жила твоя сестра, – тихо пояснил Себастьян за моей спиной.
Нежные мечты, робкие детские надежды, переживания и ожидания чудес – все это читалось в окружении комнаты, дышало такими же чувствами. Глаза хотели плакать, когда я проводила пальцами по поверхностям стола, книжного шкафа и корочкам книг.
– Сколько ей было лет? – шепотом спросила я, не глядя на Себастьяна.
– Восемь, – ответил красивый голос, с нотками печали.
По моим щекам покатились слезы. Головокружение всколыхнуло картинку перед глазами, и ледяные тиски перехватили мои легкие. Я ухватилась за перила кровати и опустила голову.
Словно невидимым ножом мне прямо в спину наносят удары. Хотят добраться до сердца...
– Зоя.
Вдалеке я услышала голос Себастьяна, но не смогла отозваться. Я убежала прочь из комнаты, пытаясь вырваться наружу, в мир, где нет этой боли. Не думая, я помчалась по коридору.
Как вдруг яркая и жестокая мысль озарила мое сознание. Я замерла на месте, превратившись в каменную статую.
Я должна все узнать!
Я обязана все испытать и проникнуться этой трагедией. Мне необходимо знать больше, чтобы возненавидеть сильнее и победить то чудовище, которое убило стольких людей.
Решительность вселила в меня силы, и я отказалась от побега. Я двинулась к ближайшей двери и взялась за ручку. Мягко отворившись, она показала мне просторную комнату в темно-бордовых тонах с белыми пятнами в виде постели, подушек на диване и занавесок. Я, сделав первый шаг в эту обитель, заметила колыбель. Глаза уже не смогли оторваться от детской постельки, под кружевным балдахином и таким же бельем.
Здесь должна была спать я.
Я робко вошла внутрь комнаты, и потянулась к кроватке. Она стояла рядом с родительской постелью. Очевидно, они хотели всегда быть рядом. Как и все родители. Невыносимо жаль, что не у всех это получается…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я коснулась перил колыбели и почувствовала прикосновение кружевной ткани. Я заглянула в нее и увидела белоснежную подушечку и одеяльце.
За спиной послышались шаги. Тактичный Раблес или волнующий меня Эскалант?
Я смахнула слезы слабости и презрительной жалости к себе, услышав, как кто-то вошел в комнату.
– Зоя? – голос Себастьяна звучал напряженно.
Я не обернулась. Прикрыв глаза, я сделала глубокий вдох.
Ну-ка соберись, Рольдан!
– Малышка…
Я услышала нежный оклик Себастьяна уже ближе, и ощутила его руку на своем плече.
Ему нельзя меня касаться!
Резко обернувшись, я отступила:
– Король дал мне ключ от какого-то тайника.
Как твердо прозвучал мой голос! Завидная решительность так и сквозила в нем.
Эскалант изучал меня суженным взглядом волнующих глаз.
– Я знаю, где он. Пойдем.
Он протянул мне руку и ждал, когда в его раскрытой ладони окажутся мои пальцы.
Моя слабость – это моя любовь к тебе, Себастьян. Но в ней заключается и моя сила. Парадоксально.
Я вложила свою ладонь в его, и волна дрожи проскользнула по мне от его касания. Он заметил это или кажется, испытал нечто подобное. Себастьян развернулся и повел меня к выходу. Я шла за ним и размышляла о даре судьбы, который мне уготовила жизнь. Что было бы со мной не полюби я этого мужчину? Как бы я себя чувствовала без муки безответности? Как я жила бы без волнения и предвкушения встречи с ним? Без тех воспоминаний…
Моя любовь – это дар, который помогает жить среди драм и трагедий реальности. Это мое спасение от ночных кошмаров. Возможно, моя любовь поможет выжить или сделает гибель желанной.
Глава 22
Занавес истины
Себастьян и я остановились перед массивной двустворчатой дверью на первом этаже особняка.
– Кабинет твоего отца.
Еще одна игла пронзила мое израненное сердце. Мой отец? Для меня он был другим.
Эскалант взялся за ручку двери и открыл ее, пропуская меня вперед. Едва переступив порог, я застыла. Будто ледяной шторм накрыл меня и заморозил все вокруг. Остановилось даже время. Но лишь на миг, а после побежало вспять. День сменяла ночь, хлопья снега за окном превращались в дождь. Так проходила жизнь человека, у которого отобрали возможность стать для меня родным.
Но навсегда ли? Именно сейчас я понимала, что передо мной ответ на этот, казалось, уже давно решенный вопрос.
Я увидела их. Они были всюду. Прямоугольные, круглые, квадратные, большие и малые… Они наполняли интерьер мрачного кабинета Рамона Солера.
Мольберты.
Свет осененного дня проникал сквозь огромные окна, украшенные тяжелыми синими портьерами. Он освещал картины на полотнах – пейзажи и портреты лежали, стояли и, накренившись, подпирали друг друга.
Время вновь обратилось в сегодня, и лед хлынул невидимой водой с моих плеч. Я прошла вглубь комнаты и стала блуждать среди леса из мольбертов и полотен. Удачные мазки дышали профессионализмом и отражали талант мастера.
– Кто? – прохрипела я, поднимая глаза к подошедшему Себастьяну.
– Рамон Солер.
– Он был художником? – выдохнула я, снова глядя на рисунки.
– Тогда я был слишком мал, чтобы понять его, – вздохнул тот. – Но мой отец говорил, что творчество было его отрадой. Он рисовал для себя.
Что-то в груди дернулось. Словно одна из давно мертвых частей сердца получила живительный толчок, и снова стала жить. Кусая губы от переизбытка нахлынувших чувств, я перебирала глазами работы своего… родного отца.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Рамон очень любил рисовать Белен, – тихо рассказывал Себастьян, двигаясь следом за мной. – Порой она ему позировала, но чаще он рисовал ее в одиночестве. Твой отец не показывал свою работу, пока не завершал ее. Он уверял, что это нарушает воссоединение творца с творением.
Я увернулась от взгляда Себастьяна, не желая показывать выступившие слезы на глазах. Они лишь мои. Не для чужого взора.
